Читать интересную книгу Книга снобов, написанная одним из них - Уильям Теккерей

Если вы, любезный читатель, подумаете о том, какой глубокий снобизм породила университетская система, то вы согласитесь, что пришла пора атаковать кое-какие из этих феодальных средневековых суеверий. Если вы поедете за пять шиллингов посмотреть на "университетских юношей", то можете увидеть, как один из них крадется через двор в шапке без кисточки, у другого эта шапка с серебряной или золотой бахромой, третий, в профессорской шляпе и мантии, спокойно шагает по священным университетским газонам, где не смеет ступать нога простого смертного.

Ему это дозволено, потому что он вельможа. Потому что этот юноша лорд, университет по прошествии двух лет дает ему степень, которой всякий другой добивается семь лет. Ему не нужно сдавать экзамен, потому что он лорд. Эти различия в учебном заведении кажутся настолько нелепыми и чудовищными, что тому, кто не съездил в университет и обратно за пять шиллингов, просто невозможно в них поверить.

Юноши с золотыми и серебряными галунами — сыновья богатых дворян, и их называют "студенты-сотрапезники"; им полагается питаться лучше, чем стипендиатам, и запивать еду вином, что последние могут проделывать только у себя в комнатах.

Несчастливцы, у которых нет кисточек на шапках, называются "стипендиатами", в Оксфорде — "служителями" (весьма красивое и благородное звание). Различие делается в одежде, ибо они бедны; по этой причине они носят значок бедности, и им не дозволяется обедать вместе с их товарищами-студентами. В то время, когда это порочное и постыдное различие было введено, оно соответствовало всему остальному — оно было неотъемлемой частью грубой, нехристианской, варварской феодальной системы. Различия в рангах тогда соблюдались так строго, что усомниться в них было бы кощунством, таким же кощунством, как для негра в некоторых местах Соединенных Штатов притязать на равенство с белым. Такой злодей, как Генрих VIII, так важно утверждал, что он облечен божественной властью, словно был боговдохновенным пророком. Такой негодяй, как Иаков I, не только сам верил, что в нем есть какая-то особенная святость, но и другие ему верили. Правительство регулировало торговлю, цены, вывоз, оборудование, даже устанавливало длину башмаков у купца. Оно считало себя вправе поджаривать человека на костре за его веру, выдергивать зубы у еврея, если он не платил налогов, либо приказывало ему одеваться в желтый габардин и запирало его в особый квартал.

Теперь купец может носить какую ему угодно обувь и почти добился права продавать и покупать товар без того, чтобы правительство наложило свою лапу на каждую сделку. Нет более костра для еретиков, позорный столб срыт, и находятся даже епископы, которые высказываются против религиозных преследований и готовы положить конец ограничениям в правах католиков. Сэру Роберту Пилю, как ему это ни обидно, не подвластны зубы мистера Бенджамина Дизраэли; у него нет никакой возможности повредить челюсть этому джентльмену. Теперь от евреев не требуют, чтобы они носили значки: напротив того, они могут жить, где им вздумается, хотят — на Мино-рис, а хотят — на Пикадилли; они могут одеваться как христиане; а иногда и одеваются, весьма изящно и по моде.

Почему же бедный университетский "служитель" до сих пор обязан носить это имя и этот значок? Потому что университеты — последнее место, куда проникнет Реформа. Но теперь, когда она может съездить в университет и обратно за пять шиллингов, пускай отправляется туда.

Глава XIV

Университетские снобы

Все бывшие питомцы колледжа Святого Бонифация сразу узнают на этом двойном портрете Хагби и Крампа. В наше время оба они были наставниками, а Крамп с тех пор пошел в гору и стал ректором колледжа Святого Бонифация. В те времена он был, да и до сих пор остается, великолепным экземпляром университетского сноба.

В двадцать пять лет Крамп открыл три новых стихотворных размера и выпустил новое издание весьма непристойной греческой комедии, внеся в текст не меньше двадцати исправлений сравнительно с немецкими изданиями Шнупфениуса и Шнапсиуса. Такие заслуги перед религией незамедлительно дали ему возможность подняться на высшую ступень университетской иерархии, так что ныне он состоит ректором колледжа и чуть было не попал в университетский совет.

Крамп считает колледж Святого Бонифация средоточием мира, а свой пост ректора — самым почетным во всей Англии. Он ожидает, что студенты и профессора будут оказывать ему того же рода почести, какие кардиналы оказывают папе. Я уверен, что на пути в часовню Подхалим не погнушался бы нести за ним его шапку, а Паж не менее охотно поддержал бы край его мантии. Он возглашает "аминь!" так оглушительно, словно оказывает господу богу большую честь, участвуя в церковной службе, а у себя дома и в своем колледже он дает понять, что выше него стоит разве только король.

Когда в университет прибыли союзные монархи для получения докторской степени, колледж Святого Бонифация дал для них завтрак, — единственно ради такой оказии Крамп пропустил вперед себя императора Александра, зато сам опередил короля прусского и князя Блюхера. Он собирался было посадить атамана Платова за боковой стол вместе с воспитателями, но его уговорили смилостивиться, и он ограничился тем, что прочел знаменитому казаку лекцию на тему о его родном языке, в которой доказывал, что атаман ровно ничего не смыслит в этом предмете.

Что касается до нас, студентов, то мы знали о Крампе не больше, чем о Далай-ламе. Немногочисленных любимчиков он иногда приглашал к чаю, но они не смели рта раскрыть, пока к ним не обратится сам доктор, а если кто-нибудь из них отваживался сесть, то любимец и помощник Крампа подходил и говорил шепотом:

— Господа, будьте любезны встать. Ректор идет сюда! — Или: — Господа, ректор предпочитает, чтобы студенты в его присутствии стояли! — Или же еще что-нибудь в этом роде.

Следует отдать Крампу должное: теперь он не заискивает перед великими мира сего. Скорее он оказывает им покровительство, чем напротив, и, бывая в Лондоне, снисходительно беседует с каким-нибудь герцогом, который воспитывался у него в колледже, или же протягивает один палец маркизу. Он отнюдь не скрывает своего происхождения, но весьма самодовольно похваляется им.

— Я воспитывался в приюте для бедных детей, — говорит он, — а посмотрите, чем я стал: лучшим знатоком античности в лучшем из колледжей величайшего университета величайшей в мире империи.

Из этого, очевидно, следует, что наш мир создан для нищих, — сумел же Крамп, будучи нищим, оседлать Фортуну.

Хагби обязан своим возвышением неизменному терпению и учтивому упорству. Это тихий, кроткий, безобидный человечек, учености которого в обрез хватает на то, чтобы прочитать какую-нибудь лекцию или дать тему для сочинения на экзамене. Он сделал карьеру, оказывая услуги нашей аристократии. Поучительно было видеть, как этот бедняга унижается перед племянником какого-нибудь лорда или всего-навсего перед крикливым, сомнительной ре-нутации студентом, приятелем какого-нибудь лорда. Нередко он угощал знатную молодежь самыми обильными и изысканными завтраками, напускал на себя аристократическую развязность и при самом серьезном направлении ума вел беседу об опере или о последней охоте с гончими. Любопытно было наблюдать Хагби в кругу юных вельмож — Хагби с его заискивающей улыбкой, с его назойливой и неуклюжей фамильярностью. Он писал конфиденциальные письма родителям своих студентов, а бывая в Лондоне, почитал своим долгом сделать им визит, чтобы выразить соболезнование по поводу чьей-либо кончины или поздравить с бракосочетанием, рождением наследника и т. п. — либо приглашал на обед этих родителей, приехавших навестить сына в университете. Помню, одно письмо, которое начиналось с обращения "Ваша Светлость", целый семестр лежало у него на кафедре для того только, чтобы мы, студенты, знали, с какими вельможами он состоит в переписке.

Когда обучался в университете покойный лорд Гленливет, безвременно (всего лишь двадцати четырех лет от роду) сломавший себе шею на скачках с препятствиями, то этот милый юноша, проходя ранним утром мимо комнаты Хагби и увидев его сапоги, шутки ради наложил в них сапожного вару, что доставило невыразимые страдания достопочтенному мистеру Хагби, когда тот вздумал снять их вечером, собираясь на обед к ректору колледжа Святого Криспина.

Все единогласно приписали эту остроумнейшую шутку другу лорда Гленливета, Бобу Тиззи, который был известен такими выходками: он уже успел похитить колодезный насос нашего колледжа, спилить до основания нос у статуи святого Бонифация, снять вывески с четырех табачных лавочек, выкрасить лошадь старшего надзирателя в светло-зеленую краску и т. д. и т. п.; и Бобу, который, разумеется, участвовал в деле и ни за что не стал бы доносить, грозило исключение из университета (а следовательно — потеря прихода, где ему было обещано место пастора), когда Гленливет благородно выступил вперед, признался, что автор этой восхитительной jeu d'esprit [12] не кто иной, как он, принес извинения воспитателю и безропотно согласился на временное исключение.