Читать интересную книгу У колыбели науки - Генрих Волков

Очевидно, в этом дуализме души и тела, осмысленном потом пифагорейской и платоновской философией, первоначально сказалось обостренное «рабское сознание». Раб презирает свое тело, оно для него только источник страданий, и, не видя другого выхода, свое освобождение он связывает с освобождением души от тела. Для рабовладельцев также вполне естественной должна была казаться мысль, что отношения души и тела аналогичны отношениям господина и раба. Душа — властитель и господин. Тело — преданный и покорный раб[51].

От орфиков Пифагор, по-видимому, и вынес убеждение, что главная цель, к которой человек должен стремиться на земле, — это нравственное и интеллектуальное самосовершенствование. Вероятно так же, от орфиков и Пифагора, идет само понятие «теория», которое означало первоначально «страстное и сочувственное созерцание», вдохновенное интеллектуальное провидение истины. В занятиях музыкой и математикой мистический и рациональный элементы причудливо соединялись: это и была «теория».

Вакхический восторг охватывал человека, когда он наконец прозревал истину. Существует легенда, что Пифагор в честь одного из своих математических открытий принес, на радостях, неслыханную по своей щедрости жертву богам: повелел зарезать сто быков. Легенда эта получила прекрасное продолжение у немецкого сатирика и ученого начала XIX века Адальберта Шамиссо: со времен пифагорейской жертвы богам и до наших дней повторяется та же история — все «скоты» на земле дрожат, когда совершается великое открытие.

Организованный Пифагором по типу орфических сект орден представлял собой нечто среднее между первобытной общиной, монастырем и пожизненной школой, где посвященные приближали свои души к божеству. После испытательного периода и тщательного отбора посвященные в течение нескольких лет имели право лишь слышать голос Учителя, вещающий за занавесом, но видеть его не могли. И только затем, когда души их очищались исполнением строгих обетов, музыкой и занятиями математикой, они становились полноправными членами пифагорейского ордена.

День их начинался с размышления: «Что должно сделать сегодня?», а заканчивался сентенцией: «В чем я сегодня погрешил? Чего не сделал? Одной из строжайших заповедей было неразглашение таинства пифагорейства, а его основной религиозной идеей: учение о переселении душ. Другие предписания были такого сорта: «Воздерживайся от употребления в пищу бобов» (пифагорейцам казалось, что бобы похожи на срамные члены), «Сердца не ешь» (не терзай сердца печалью), «Не ходи по большой дороге» (ищи своих путей в познании), «Не сомневайся ни в чем необычном», «Не смотрись в зеркало около огня», «Не ломай хлеба», «Не поднимай то, что упало», «Не прикасайся к белому петуху», «Не шагай через перекладину», «Не сходись с богатой ради деторождения», «Не мочись лицом к солнцу». Очевидно, все это предписания в духе первобытных табу.

Научное знание в те времена едва отпочковывалось от мифологии и религии, и Пифагор считал необходимым подкреплять свои естественнонаучные и философские положения авторитетом мистики. Этим он резко отличается от всей греческой философской традиции, за исключением разве Эмпедокла.

Пифагор сам охотно содействовал распространению версии о своей сверхъестественности. Он выдавал себя за посланца «высших сил» и утверждал, что произошел не от людей, а «особым образом». Есть три вида разумных существ, вещал он, — боги, люди и «подобные Пифагору». Он, Пифагор, был-де некогда Эфамедом, сыном прислужника олимпийских богов Гермеса. Гермес предоставил ему выбрать любую судьбу, кроме бессмертия. Эфамед выбрал бессмертную память. Вот почему Пифагор «помнил» о всех переселениях своей души. И Пифагор «вспоминал», как был он участником троянской войны Эвфорбом (отправившись в храм, он узнал щит Эвфорба). Затем был он Гермотипом, потом — Пирром, делосским рыбаком, и прожил свыше 207 лет.

Элейский философ Ксенофан Колофонский высмеял «учение» Пифагора о переселении душ в следующих стихах:

Раз он проходит и видит: визжит от побоев собачка.Жаль ему стало, и он слово такое изрек:«Полно! Не бей! В этом визге покойника милого голос:Это родной мне щенок, друга я в нем узнаю»[52].

Пифагор уверял к тому же, что он слышит «гармонию сфер», что он не раз спускался в Аид и имел общение с божествами. Очевидно, древнегреческий поэт Тимон Флиунтский, отличавшийся желчно сатирическими стихами, имел основания сказать о нем:

Древний хотел Пифагор великим прослыть чародеем;Души людей завлекал болтовней напыщенно-звонкой[53].

Однако это лишь одна сторона деятельности Пифагора. По остроумному замечанию Бертрана Рассела, Пифагор соединял в себе черты Эйнштейна и миссис Эдди (основательница американской религиозной секты, проповедовавшая, что зло и болезни могут быть преодолены путем осознания их нереальности)[54]. Без Пифагора и его школы в математике не было бы ни Платона, ни Эвклида. Без него история греческой философии выглядела бы обедненной и выхолощенной.

Когда Пифагора спросили, кто он такой, он не назвал себя ни чудотворцем, ни святым, ни жрецом, а с гордостью произнес новое никому не ведомое прежде слово: философ. Пояснил он это понятие, сравнив жизнь с Олимпийскими играми.

Три сорта людей существует в этом мире, говорил Пифагор, они похожи на тех, кто приходит на Олимпийские игры. Одни приходят для борьбы и состязаний. Другие — покупать и продавать. Но лучше всех, однако, те, которые приходят просто смотреть, наблюдать. Так и в самой жизни: люди суетятся и становятся либо рабами славы, либо богатства, мудрые же созерцают, они стремятся только к истине, они искатели истины — философы. Именно беспристрастная и бескорыстная наука является лучшим средством «очищения души», облагораживания личности.

Если верить этой легенде, то Пифагор не утверждал, что он мудрец (софос) — обладатель истины (никто ею обладать полностью не может), он лишь: стремится к ней как к недостижимой цели. Он не воплощение мудрости, а лишь любомудр, любитель ее, — философ.

Когда оракул повелел римлянам воздвигнуть у себя в городе статую самому мудрому из греков, они поставили на форуме бронзовое изображение Пифагора.

Младший его современник — Гераклит Эфесский (род. ок. 544 г. до н. э.) раздраженно говорил, что многознание не научило Пифагора, а также Гесиода, Ксенофана и Гекатея уму и мудрости. Сам Гераклит в противоположность Пифагору, активно участвовавшему в политической борьбе своего времени, жил отрешенно от суеты мирской, всецело посвятив себя философии. Он отказался от царского сана, принадлежащего ему по наследству, в пользу своего брата и долгое время жил отшельником в горах, питаясь только растениями и травами.

Свой досуг он любил проводить, играя с детьми в кости. Когда сограждане удивлялись этому, он гневно восклицал: «Чему вы, негоднейшие, удивляетесь? разве не лучше заниматься этим, чем вместе с вами вести государственные дела?»[55]

Когда персидский царь Дарий предложил Гераклиту приехать к нему и познакомить с греческой мудростью, философ ответствовал с гордыней: «Все живущие на земле смертные люди чужды истине и справедливости и дорожат неумеренностьк) и пустыми мнениями, следуя своему злому неразумию. Я же, достигнув забвения всего злого и избегая преследующей меня безмерной зависти и высокомерия великих мира сего, не поеду в Персию, довольствуясь малым и живя по-своему»[56]. Это «живя по-своему» прехарактерно!

Глубоко презирая своих современников за то, что они оставались глухи к его весьма отвлеченным и «темным» проповедям, и предпочитали предаваться своим земным страстям и радостям, Гераклит желчно изрекал:

— Ослы солому предпочли бы золоту.

— Если бы счастье заключалось в телесных удовольствиях, то мы должны были бы называть счастливыми быков, когда те находят горох для еды.

Он отнюдь не симпатизировал уравнительным тенденциям демократов и в противовес им фанатично и рьяно отстаивал мнение о превосходстве избранных, об интеллектуальной и нравственной элите общества.

— Один для меня десять тысяч, — если он наилучший.

— Лучшие люди одно предпочитают всему: вечную славу — преходящим вещам; толпа же насыщается, подобно скоту.

С аристократическим снобизмом Гераклит третирует посредственность и невежество, в каких бы формах они ни проявлялись. Лишь Гомер «мудрее всех эллинов, вместе взятых», и тот, если разобраться, «заслуживает того, чтобы быть изгнанным из общественных мест и высеченным розгами, так же как и Архилох».

Сам он любит неторопливость, ему хочется иметь твердую «веру в божественных делах», «терпеливую надежду в своих исследованиях», «справедливую награду за славную смерть» — «вечную славу» вопреки «всему тленному». Понятно поэтому, что он считает «падучей болезнью» всякую наглость, которую, по его мнению, «нужно тушить скорее, чем пожар»; его коробит, когда люди «выставляют напоказ свое невежество», в то время как лучше было бы его скрывать. Он свысока смотрит на крикунов-ораторов, мечтающих только «зарезать противника»[57].