тоже, — на них поглазеть даже детишки бегают. Слишком легкую смерть осужденного? Ну да, кожу с Зулика живьем не содрали, на кол не посадили тоже, так царь прямым текстом заявил, что слишком зверствовать ему обеты не позволяют, и тут он в своем праве. Да и совсем уж легкой кончина Главного министра не была — все в рамках традиций и духовных скреп Солнцеспасаемой Ашшории. Ну а то, как я на место поставил зарвавшегося внука, это вообще образец местной педагогики. Конечно мог бы еще и выпороть приказать за дерзость, но ведь царевич все же…
Все это, разумеется, надо обсудить и обсосать промеж собой, покуда слуги слизь, кровищу и мочу оттирают (молодец у меня кастелян-распорядитель — тело еще за дверь вытащить не успели, а бригада специалистов по клинингу уже споро взялась за работу), но сделать это надлежит степенно, с достоинством. Не на ипподроме же, в конце-концов.
— Тише, тише уважаемые. — призвал я членов Совета и отхлебнул из кубка. — Осталось еще несколько вопросов, требующих нашего обсуждения. И первый из них — что делать с членами семьи предателя. Князь Лексик предлагал и их предать казни…
Я сделал еще глоток, а Шедад Хатикани и Арцуд Софенине заметно напряглись.
— Он, однако, запамятовал о том, что ни жены, ни дети Зулика Тимариани полностью его не были. Брак его устроил мой покойный брат, да пребудет он одесную от Солнца, дабы разрешить спор об Аршакии, которую должен был унаследовать второй из его сыновей.
— Шкашивают, однако, што оба шына его рошдены были в один день и щас. — прошамкал Тонай Дамуриани, воспользовавшись паузой в моей речи.
— Так это его жены сказывают, князь. — улыбнулся я. — Кто же им поверит в таком деле? Разумеется, я послал верного и знающего человека расследовать это дело: судью Фарлака из Больших Бобров. Всем вам он отлично известен — был моим советчиком при суде над философом Яваном. Он опросил всех слуг и служанок, иных и с пристрастием, — иного от Мясника ни я, ни прочие присутствующие, и не ожидали, — и, разумеется, дознался до правды. Первой принесла сына Ралина, дочь князя Хатикани, и лишь двумя часами позже от бремени разрешилась дочь князя Софенине, Билкис. Посему Тимариань наследует первенец, а Аршакию — сын Билкис, и до их совершенных лет регентами при них быть их дедам, князю Арцуду и князю Шедаду. Таково мое решение. Однако!
С последним словом мне пришлось повысить голос, ибо Владетельные явственно начали выражать некоторое волнение, и довольно громко. Ну еще бы — двум моим министрам по дополнительному голосу в Совете, не говоря уже про полное распоряжение финансовыми потоками внуковых уделов. Они, конечно, царю сподвижники, но не жирновато ли?
— Однако, — продолжил я, — кое в чем прав и князь Баратиани. Оба мальчика являются сыновьями князя Зулика, который изменой навеки опозорил свой род. Так допустимо ли, чтоб они, когда вырастут, стали членами Совета?
Ой, что тут началось… Если в двух словах, то присутствующие высказали свое однозначное «нет» на мой вопрос — тут даже Шедад с Арцудом не возражали, хотя радости им это, конечно, не принесло. Причем высказывали это все князья более часа. Потом еще Йожадату на десять минут речью разродился, резюмируя позицию князей.
Утомили меня, в общем.
— В таком случае, мне видится лишь одно решение этой проблемы. — произнес я. — Господа Совет, я прошу вас Тимариань и Аршакию исключить из числа наделов Владетельных и перевести их в разряд простых княжений.
В зале повисла мертвая тишина. Еще бы — за всю историю Ашшории такого еще не бывало. Включать княжество в число Владетельных, да, такое решение Совет несколько раз принимал, а вот чтобы наоборот — нет. Случай беспрецедентный.
— Понимаю, досточтимые — вопрос сложный, выказываться о нем не каждый пожелает, потому предлагаю устроить тайное голосование.
— А это как? — удивленно спросил Скалапет Ливариади.
— О, дорогой родич, это древняя асинская забава. — пояснил я. — Каждому из членов их Совета Первейших выдают по два боба: черный и белый. Затем специальный служитель проходит с кувшином, в горло которого только кисть руки и пройдет, и каждый кладет в него по одному бобу, где белый означает «да», а черный — «нет». Считают бобы и понимают, принято предложение или же отклонено, причем никому не известно, кто за что голосовал.
— Экие, однако, затейники… — покачал головой кузен. — Не иначе, берут взятки у всех, голосуют как хотят, а потом с сожалением вздыхают, я-де, твои интересы соблюл, но вот прочие благородные…
Князья на слова Скалапета отозвались ухмылками и смешками.
— Что же, если никто не возражает, мой секретарь раздаст бобы, а затем соберет голоса. Однако, примас Йожадату недаром упоминал сегодня о законах царя Лугальзагеси. Скажи, преосвященный, разве должно в таком деле дать слово Аршакии и Тимариани?
— Нет, повелитель. — покачал головой главнопоп. — Ибо сказано было: «Судимый в своей судьбе не властен».
Хотя первое время после суда над Яваном Звезды Сосчитавшим он и бесился по поводу чересчур мягкого, с его точки зрения, приговора, очень быстро отошел, и даже, как доносили соглядатаи, высказался в том ключе, что царь-то может и прав, что не сделал из еретика мученика, а упек туда, где о нем через год никто и не вспомнит.
— Что же, тогда приступай, брат Люкава. — распорядился я. — Раздай Владетельным бобы белые и черные.
— А если кто-то не проголосует? — поинтересовалась Валисса, получая свои «бюллетени для голосования». — Или положит оба боба?
— Ну, видимо такой человек не исполняет своих, богами заповеданных обязанностей члена Совета. — я пожал плечами. — Следовательно, из числа Владетельных должен быть выгнан с позором, и от Церкви нашей — с анафемой.
Йожадату с интересом покосился в мою сторону. Кажется, я только что пополнил его личную коллекцию подлежащих искоренению грехов.
Остальные присутствующие намек уловили тоже.
Голосование прошло без эксцессов — задорно даже, с огоньком. Князья к такому виду волеизъявления отнеслись, действительно, как к забаве, громко и охотно комментируя происходящее, и отпуская по этому поводу шутки-прибаутки. А уж когда стали голоса считать…
— Вот, — произнес владетель Эшпани, когда Люкава начал, один за другим, выкладывать бобы из кувшина на специально принесенный в центр зала столик, —