Читать интересную книгу Здесь слишком жарко (сборник) - Влад Ривлин

В телевизоре все было красиво, в действительности же продукты первой необходимости приходилось покупать по талонам. А тем временем из магазинов исчезло все, даже самое необходимое, стало небезопасно выходить на улицу…

И однажды дети объявили родителям о том, что уезжают. Он уже давно ждал этого известия, поэтому слова дочери мало его удивили. Выбора у стариков не было.

Начались хлопоты со сбором документов, справками, сдачей квартиры. Яков упаковал альбомы со старыми фотографиями, свои боевые награды, кучу грамот и дипломов, а дети, тем временем, бегали с какими-то справками по комиссионным магазинам, продавая книги и вещи, покупке которых так радовались когда-то.

И в начале 1991 они взошли на трап самолета с сотнями других без 4,5 часов олим.

И вот наконец Израиль, съемная квартира, поиски работы, покупка всего необходимого, споры о семейном бюджете, который, как ни урезай, а все равно не хватит. Виктор пошел работать на завод, Ирина – кассиром в супер. Внук стал учиться в школе.

Спустя год дети взяли ссуды и купили квартиру, хоть и не новую, но зато в престижном районе, в самом центре страны. Виктор давно уже похоронил мечты о том, чтобы когда-нибудь вновь работать инженером. Но он решил жить ради сына, тяжело работал в две смены, и их с женой зарплат вполне хватало чтобы выплачивать ссуды, оплачивать счета, покупать все необходимое для сына, а по выходным, если были силы, ездить на собственной машине любоваться местными красотами, которых было и есть в избытке.

Но тут Виктор получил травму на работе. Травма была серьезной. Физическую работу он более выполнять не мог. Но все его попытки найти работу если не инженера, то хотя бы более квалифицированнее, чем та, которую он выполнял на заводе, ни к чему не привели.

Пока шли одна за другой медицинские комиссии, приходилось жить на зарплату Ирины и помощь родителей, поскольку зарплаты, которую платили кассиршам, для жизни в центре страны явно не хватало.

В этой суете посреди непривычной и чужой жизни Яков чувствовал себя совершенно беспомощным из-за невозможности помочь детям.

По старой советской привычке он искал того или тех, кто отвечает или заведует, в данном случае – за их адаптацию, то, что здесь называлось «абсорбцией».

И такой человек здесь был. В муниципалитете города, в котором он поселился со своей семьей, ответственным за абсорбцию был некий Мордехай – старик с крючковатым носом и белесыми глазами. Узнав фамилию Мордехая, Яков направился к нему и сказал, что у его отца была когда-то точно такая же фамилия.

Старик внимательно посмотрел на Якова. «А откуда родом был ваш отец?» недоверчиво покосившись, спросил Мордехай.

Мало-помалу, выяснилось, что они хоть и не родные, но братья друг другу. Но узнав о своем родстве, Яков не почувствовал тепла во взгляде Мордехая и сам не испытал родственных чувств по отношению к внезапно объявившемуся брату.

В самом главном Яков не решался признаться даже самому себе. Это было глубокое презрение к таким, как Мордехай – малограмотным, амбициозным выскочкам из черты оседлости.

Яков давно уже чувствовал почти неприкрытую ненависть по отношению к себе и таким, как он со стороны Мордехая и ему подобных. Тогда, он мог лишь догадываться о причинах этой ненависти.

«Садись!» – вдруг переходя на «ты», покровительственно обратился к Якову, стоявшему уже четверть часа, Мордехай. Он стал расспрашивать Якова о нем самом и его жизни, а потом долго говорил о самом себе. Мордехай с гордостью рассказывал о том, что всю жизнь он всем помогал и сейчас тоже помогает. У него были специальные часы приема в личном кабинете, в котором он собирал по 10–15 человек. Он обращался к одному из пришедших, потом, вдруг оборвав говорившего, обращался к другому и, не дослушав, к третьему. В результате говорили все одновременно, а Мордехай возвышаясь над говорящими давал какие-то указания то своей секретарше, то пришедшим.

Сегодня Мордехай был один. У него редко теперь кто бывал. Яков никак не мог понять, почему ученые, врачи и учителя не могут работать в Израиле нигде кроме уборки мусора или чернорабочими на стройке, чем и вызвал досаду Мордки.

«Израиль – это тебе не Россия», – важно произнес Мордка. «Это я уже слышал, и не раз», – грустно про себя заметил Яков, но не подал виду и слушал.

«Вы же не знаете языка, и потом, образование у вас не такое как здесь», – с нажимом сказал Мордехай, нигде кроме магазинов отца не учившийся, – «Ведь не секрет, что большинство ваших дипломов – купленные», – ехидно оскалился Мордехай. Он говорил по-русски с сильным акцентом, но весьма уверенно.

Кровь прилила к вискам Якова, но он снова сдержался. Потом Мордехай снова долго рассказывал о себе и своей семье, как они всем всегда помогали и как он помогает до сих пор.

Эта встреча была триумфом Мордехая. Ему казалось, что он ждал этого момента всю жизнь, когда эта ненавистная могучая империя, причина его извечного страха, на фоне которой он казался себе таким маленьким, теперь поставлена на колени, а его брат и ему подобные теперь беспомощные как дети и зависят от него, и он, Мордка, выступает в роли учителя, благодетеля и вершителя судеб.

Наконец, Яков не выдержал и напомнил о цели своего визита. Мордехай ничего не ответил, глядя в упор на Якова.

Яков поднялся с тем, чтобы закончить этот неприятный разговор, но Мордехай неожиданно остановил его.

«Сейчас я занят», – сказал он, – «а в Шабат я заеду, и мы сможем поговорить. Может, я чем смогу помочь». Яков хотел было сказать что он ни в чем не нуждается, но промолчал, вспомнив о зяте.

Мордехай заявился как и обещал в шабат вместе с женой и еще парой стариков, также вершившими судьбы новых эмигрантов, но только в другом ведомстве. Одна из старух, с короткими ручками и ножками, похожая на раздутый пуфик, была какой-то важной чиновницей в министерстве здравоохранения, хотя в свое время закончила сельскохозяйственный институт где-то в Средней Азии.

Гости много рассказывали о себе и о том, как нужно жить в Израиле, и по их сытым, лоснящимся от жира лицам было видно, что они верят во все то, что говорят. Буквально через каждые несколько фраз они объяснялись в любви к Израилю и заявляли, что высшим счастьем для них является жить среди евреев. На хозяев они смотрели так, будто это были пленные солдаты поверженной армии, или голодные беженцы из стран третьего мира. При этом гости с удовольствием отпускали шуточки в адрес «русских» и «покойного» Союза. Было видно, что эта тема нравится гостям.

А Яков смотрел на гостей и не мог отделаться от странного чувства, будто гости напоминают ему индюков. В них действительно было много индюшачего: жирные шеи и щеки были в явной дисгармонии с маленькими, заплывшими глазками; маленькие головы и огромные животы, короткие тоненькие ноги, при всей их напыщенности, создавали ощущение карикатурности происходящего.

Яков невольно думал о том, чем вызвано такое сходство и терялся в догадках. Может быть – из-за их пристрастия к индюшатине? Яков вдруг поймал себя на мысли, что эти люди ему глубоко антипатичны.

Веселье гостей нарушил Виктор, заметив на одну из фраз о Союзе, что был директором предприятия, которое по своей площади превосходило весь Израиль. После этого веселье гостей пошло на убыль, и вскоре они засобирались.

Когда Ирина напомнила Мордехаю про мужа, он поморщился: «сегодня Шабат, давайте среди недели, ближе к концу». На приготовленные Ириной справки и резюме ни он, ни его спутники даже не взглянули.

Прошел следующий Шабат и еще Шабат. Потом начался Песах – еврейская Пасха. И тут Мордехай вдруг неожиданно объявился, позвонив по телефону и пригласив всю семью к себе на виллу – отмечать праздник.

Положение семьи, между тем, становилось все более отчаянным. Здоровье Виктора не улучшилось, комиссии пока не вынесли никакого решения, а завод, на котором работал Виктор, не торопился выплатить ему компенсацию. За помощью обращаться тоже было не к кому. Единственным их родственником в Израиле был Мордехай.

На вилле у Мордехая собрались его дети и внуки. Здесь и встретились в первый раз дети и внуки обоих братьев. По еврейскому обычаю, в богатых семьях на большой праздник принято приглашать бедных родственников. На это раз подобная роль была отведена семье Якова. Дочь с зятем, внук Якова и сам Яков сидели в углу и чувствовали себя именно бедными родственниками. С ними никто не общался и вообще казалось, что их не замечают.

В конце концов дочь вызвала такси и вместе с мужем и сыном уехала домой. Эта встреча окончательно определила ее отношение к Израилю и она решила, что ни за что не останется здесь.

А Яков подумал тогда: «Что толку ломиться в наглухо закрытую дверь?» Война давно закончилась, но ненависть и вражда остались. И победитель в этой войне не он, а Мордка. Так думал старик.

Все эти годы, когда рушилась привычная жизнь, одним из строителей которой был и он сам, Яков чувствовал себя солдатом, которого предали его командиры. Его дети и он вместе с ними выпорхнули из разоренного гнезда. Тогда казалось, навстречу новой жизни. Но эта новая жизнь оказалось мерзкой старухой из нищего еврейского местечка. Он вспомнил вдруг рассказы отца о жизни в еврейском местечке, которые пересказывала ему мать. О хедере с его полуграмотным, злопамятным ребе, многодетной, голодной семье в затхлой избе, о матери, валявшейся в ногах у самодовольного, лоснящегося от жира раввина с просьбами о детях.