– Необязательно, – потянувшись, ответил Андрей Петрович, гречневую крупу можно залить обычной водой, лучше горячей, но можно и холодной. Скоро будет готова. А чтобы время прошло незаметно, я предложу вам в качестве комплимента от шеф-повара продолжение нашей беседы. Не так калорийно, но вы уж не обессудьте. Чем, говорится, богаты…
– Да что вы, что вы, – забеспокоился гость, – это вы меня простите. Просто к таким условиям я несколько…
– Ничего, – махнул рукой Андрей Петрович, – опыт – дело наживное. Это здешняя специфика. Вы просто еще многого не знаете, так что… Это неприятно, но – нормально. Постепенно привыкнете.
– Привыкну, – задумчиво повторил он следом, – а разве к этому можно привыкнуть? Знаете, когда я увидел все это – дома эти ваши, людей на улицах, эти… аутомобили… мне показалось, что вы должны, нет, просто обязаны жить счастливо и без… без грязи, без нищих, без того, что у нас, ну, вы меня понимаете? Согласен, видел я малую толику, но даже это… это гораздо больше, чем было у многих богатейших людей моего времени… Мы о таком и мечтать не можем, а у вас это все есть, сколько душе угодно… Разве к этому можно привыкнуть?
– Понимаете, в чем дело, – начал он после долгой паузы, – в моем положении, конечно, неловко выступать трибуном… Наша беда в том, что все мы – и богатые, и бедные – живем как бы внутри одной большой пирамиды, чем ближе к ее вершине, тем меньше людей. Тот, кто повыше, гадит на головы живущих под ним. Они, в свою очередь, на головы тех, кто еще ниже, и так далее… Итак, чем выше живешь, тем меньше тебе на голову льется дерьма. Собственно, этот факт и является побуждающим мотивом их жизни, тем самым пресловутым «смыслом». Для тех, кто внизу, есть смысл карабкаться вверх, каждый пройденный сантиметр уменьшает количество, так сказать… Ну и те, кто вверху, дорожат своим местом; кому приятно, когда на голову льется дерьмо. Вот вам и борьба, и разность потенциалов. Вот вам и движение, имя которому – жизнь. Я, знаете, не всегда жил на чердаке и в свое время преуспел в движении к вершине пирамиды…
Андрей Петрович был несколько взволнован этим своим откровением; поговорить открыто ему было не с кем, да и незачем. А тут такая оказия… Впрочем, он быстро взял себя в руки и сказал с привычной иронией:
– Хватит философствовать да на пустой желудок о жизни говорить. Не изволите отобедать?
Его подопечный мгновенно встрепенулся и бодро кивнул.
На застеленном старой газетой рассохшемся ящике возникла одноразовая тарелка с кашей. И баночка шпрот, почти половина его неприкосновенного запаса, но душе хотелось праздника, и Андрей Петрович решил не скопидомничать.
И вновь его удивила реакция гостя на консервную банку. Тот почему-то решил, что это медалька, и был крайне сконфужен, когда ее вскрыли. Впрочем, конфуз быстро прошел, уступив место здоровому аппетиту. И вновь Андрей Петрович был поражен его манерами. Он не раз замечал, что даже у самых манерных людей в походных условиях вмиг слетает весь этикет. Его коллега утверждал, что в этом проявляется вся поверхностность и чуждость человеку этикета. Что ж, собственные научные взгляды тот формировал, изучая поведение своих современников. Что же до его подопечного, то, крайне затруднительно чувствуя себя без ножа, он держал затертую вилку правильно и непринужденно. Это то, что прививается человеку с детства, на уровне рефлексов. Или ставится путем жесткой дрессировки. Вроде бы и мелочь, однако вкупе с многими другими подобными мелочами… Впрочем, Андрей Петрович никогда не спешил с окончательными выводами.
Как это всегда бывает после еды, пусть и не столь обильной, обоих скоро потянуло в сон. Несмотря на то что время только-только перевалило за полдень, по телу разлилась блаженная дрема. После почти бессонной ночи и тех нагрузок, что выпали на их долю, им нужен был отдых. И очень скоро тот, кто считал себя потомком арапа Петра Великого, провалился в глубокий сон. Андрей Петрович после долгих препирательств выделил ему свой матрац, а сам, сполоснув нехитрую посуду, сел на пол, привалившись спиною к трубе. Сон не шел, и на душе было беспокойно. Он размышлял о своем подопечном. Странно, но он поймал себя на мысли, что тот для него перестал быть просто «пациентом».
Основная проблема душевнобольного человека – и об этом знают все психиатры, – в том, что, образно говоря, сосуд, в который он помещает свою душу, например, некий образ, известный персонаж из прошлого, слишком мал. Душе там тесно, оттого и человек ведет себя соответственно. Он похож на актера, который плохо знает роль и потому ведет себя скованно или же просто порет чушь. Отчего окружающим одно лишь смущение и дискомфорт.
Но этот… Андрей Петрович невольно покачал головой, вспоминая град вопросов и реакцию на ответы, – потрясающая органика. Это даже не стопроцентное перевоплощение, это нечто большее… то, что наступает после него. Таких случаев у него в практике не было. И он даже не знает, были ли они вообще. Он уже давно не удивлялся. Восхищение в нем смешивалось с растерянностью. В мозгу свербел классический вопрос: что делать?
Лечить? Ох, в этом была своя трудность. Дело не в дороговизне препаратов и специальном уходе, хотя и в этом тоже. Лечить можно любого, вылечить – лишь того, кто сам того хочет. Кто сознает, что, считая себя Наполеоном или Троцким, он на самом деле является Васей Пупкиным и живет с женою и тещей по улице Красных Чукотских Партизан, дом семь, квартира двенадцать. И такой человек, конечно, не без помощи медицины, находит-таки путь к себе и возвращается в свою же личность. Иначе остается лишь глушить эту самую ложную личность препаратами до полного и окончательного искоренения… Страшная необходимость, диктуемая обществом.
В каждом случае он видел перед собой больного, всего лишь больного человека, которому, пусть он и сам того не осознает, нужна его помощь. Либо, что тоже бывало в практике, человек имеет возможность жить так, как хочет. Ярким тому примером является творческая братия, особливо актеры. Меняющие образы, как иная дама перчатки. Они ведь если не шарлатаны или конъюнктурщики, тоже люди не от мира сего, каждый по-своему…
Но к своему новому знакомому Андрей Петрович не мог относиться как к пациенту. Проникновение в чужой образ было столь полным, что его первоначальная личность, похоже, полностью растворилась. Это, пусть совершенно невероятно, невозможно и неслыханно, было именно так. Даже если вывести за скобки его одежды и пистолет…
Гость жалобно застонал и забормотал во сне… по-французски. Андрей Петрович повернулся к нему. Тот дернулся, сморщившись, сказал еще несколько слов, по-видимому, обращаясь к какому-то человеку, и стих.
Вот! Даже во сне, когда человеком в большей степени владеет подсознание – то, кто он есть, а не сознание, или иначе – то, кем он себя считает, даже тогда этот человек говорит на французском, называя странные имена… На русском он говорит тоже. Причем непонятно, который из них родной, ведь оба он знает в совершенстве, если во сне говорит на обоих… Еще загадка – его манеры и отношение к миру…
Конец ознакомительного фрагмента.