Приведенный нами текст посвящения несколько отличается от текста белового автографа Пушкина, который был принят пушкиноведением за окончательный в первой трети прошлого века и который цитировали некоторые участники сборника. В беловике посвящения строка « Как некогда его любовь » была записана в варианте: « Как утаенная любовь »; этот вариант и стал второй отправной точкой поисков, одновременно давши обозначение и этой проблеме, и целой литературе о ней. Расшифровка адресата посвящения стала другим камнем преткновения для пушкинистов. «Кому посвящена “ПОЛТАВА” – неизвестно, – еще до публикации статьи Щеголева “Утаенная любовь” писал Лернер в работе “Труды и дни А.С.Пушкина”, – и нет возможности установить имя той, воспоминание о которой было “сокровище, святыня, одна любовь души” поэта. Посвящению “ПОЛТАВЫ” суждено остаться одним из таинственных, “недоуменных мест в биографии Пушкина”».
IV
Большинство исследователей связывали N.N. «донжуанского списка», по времени приходившееся на 1817 год (если считать, что список был составлен в соответствии с хронологией), с «утаенной любовью» посвящения «ПОЛТАВЫ» (1828), обращенного и в «настоящее», и в «прошлое». Так, например, Губер в книге «Донжуанский список Пушкина» писал: «Как нельзя более вероятно, что “ПОЛТАВА” посвящена той, которую поэт не захотел назвать полным именем, перечисляя объекты своих былых увлечений»; Я.Л.Левкович в упомянутом сборнике, заканчивая свою статью «“Донжуанский список” Пушкина», о самом словосочетании «утаенная любовь» писала, безо всякого сомнения объединяя наши «отправные точки» в одну: «Из белового текста “Посвящения” Пушкин его убирает, отдавая последнюю дань “утаенной любви” в загадочных буквах N.N. своего “Донжуанского списка”».
Существуют и «промежуточные» версии. Отсутствие посвящений к большому количеству пушкинских стихов, содержащих мотивы воспоминаний о былой любви, дали повод к созданию не одной легенды о «единой, вечной, утаенной и отвергнутой любви Пушкина», которая с его стороны продолжалась если и не всю жизнь, то в течение многих лет, вне зависимости от того, кто скрывается под инициалами N.N. «донжуанского списка» или кому посвящена «Полтава». Анненков считал, что Пушкин на Юге встретил «то загадочное для нас лицо или те загадочные лица, к которым в разные эпохи своей жизни обращал песни, исполненные нежного воспоминания, ослабевшего потом, но сохранившего способность восставать при случае с новой и большой силой»; Анненков связывал это «лицо» с кишиневским периодом жизни Пушкина и относил к нему стихотворения «Под небом голубым…» , «ПРОЩАНИЕ» и «ЗАКЛИНАНИЕ» , а Бартенев считал, что эта «утаенная любовь» относится ко времени пребывания в Крыму и называл ее «южной любовью»: «К воспоминаниям о жизни в Гурзуфе несомненно относится тот женский образ, который беспрестанно является в стихах Пушкина, чуть только он вспомнит о Тавриде, который занимал его воображение три года сряду, преследовал его до Одессы и там только сменился другим».
«Что в жизни Пушкина была… “вечная”, таинственная любовь, – писал Гершензон, называя ее “северной любовью”, – это не подлежит сомнению: она оставила много следов в его поэзии. Но, как справедливо указал уже П.Е.Щеголев, женщина, внушившая Пушкину эту любовь и, по-видимому, отвечавшая ему взаимностью, рано умерла. Чрез все позднейшее творчество Пушкина, начиная с 1825 года (отрывок: «Все в жертву памяти твоей» ), проходит ряд пьес, вдохновленных воспоминанием об умершей женщине. Такова, кроме названного сейчас отрывка, в особенности трилогия 1830 года: «РАЗСТАВАНИЕ» (имеется в виду стихотворение «ПРОЩАНИЕ». – В.К. ), «ЗАКЛИНАНИЕ» и «Для берегов отчизны дальной…» . Тайна, которою Пушкин окружал эту любовь, позволяет думать, что как раз имя этой женщины он скрыл под буквами N.N. в составленном им списке женщин, которых он любил». Гроссман считал таинственной любовью Пушкина Софью Потоцкую, Цявловская – Елизавету Воронцову, а Яшин – Каролину Собаньскую.
Эта глава и является попыткой ответа на оставшиеся открытыми вопросы по поводу как «вечной» или «утаенной любви» Пушкина, так и скрытой под N.N. любви «донжуанского списка», а также на вопрос, является ли эта проблема столь важной в процессе изучения жизни и творчества Пушкина, чтобы пушкинистика занималась ею в течение почти 200 лет. Разумеется, ответ на последний вопрос проще получить, ответив на предыдущие.
Во избежание недоразумений, для исключения терминологической путаницы, я в дальнейшем «утаенной любовью» буду называть адресата посвящения «ПОЛТАВЫ» (как это и общепринято), а для женщины, скрытой Пушкиным под инициалами N.N. , буду использовать выражение «тайная любовь». При этом я исхожу из следующих «начальных условий»:
1. «Донжуанский список» Пушкина составлен с учетом хронологии (что доказано целым рядом работ известных пушкинистов) – по крайней мере, 1-й список до предпоследнего имени.
2. Связь «тайной любви» пушкинского «донжуанского списка» с «утаенной любовью» посвящения «ПОЛТАВЫ» могла иметь место, а могла и не иметь, но в любом случае возможность такой связи должна рассматриваться.
3. Любая «кандидатура на пост» «утаенной любви» должна соответствовать тексту посвящения «ПОЛТАВЫ» – то есть при ее рассмотрении этот текст не может противоречить известным фактам из ее жизни.
4. Любая «кандидатура на пост» «утаенной любви» так или иначе должна быть связана с содержанием или хотя бы с названием поэмы .
5. Любая такая «кандидатура» должна отвечать требованию утаенности , то есть эта женщина не должна упоминаться в стихах и переписке (по крайней мере) Пушкина и не может быть узнана из посвящений в его стихах или каких-нибудь альбомах.
6. Любая такая «кандидатура» должна давать вразумительный ответ на вопрос, зачем Пушкину понадобилось утаивать свою безответную любовь ; в равной мере это относится и к «тайной любви» «донжуанского списка».
7. Любая кандидатура должна удовлетворять всем перечисленным выше требованиям.
На последнее требование хотелось бы обратить особое внимание. В индуктивном методе доказательства (от частного к общему; именно этим методом пользовались все пушкинисты, занимавшиеся поиском «утаенной любви») все перечисленные «начальные условия» являются необходимыми, но не достаточными, и даже при выполнении всех требований доказательство не может считаться окончательным и будет только версией, наиболее убедительной – но всего лишь версией. Это свойство индуктивного метода. Но коли уж мы сформулировали эти необходимые условия, в процессе доказательства они должны выполняться именно все ; если хоть одно из этих условий не выполняется, весь вывод, сделанный при несоблюдении этого требования, будет считаться недостоверным. Например, если даже выдвинутая пушкинистом кандидатура удовлетворяет всем перечисленным требованиям, кроме одного – не дает вразумительного ответа, зачем Пушкину понадобилось утаивать эту любовь, – все доказательство этой версии в расчет не принимается, какой бы убедительной она ни выглядела. Это одно из главных требований в научном подходе к любому исследованию.
С этим я и предлагаю приступить к обзору существующих на сегодняшний день точек зрения на эту проблему, приняв за основу упомянутый сборник «Утаенная любовь Пушкина» и привлекая, по мере необходимости, работы пушкинистов, которые в сборник не попали.
V
Гершензон в своей работе «Северная любовь Пушкина», отталкиваясь исключительно от стихов и поэм южной пушкинской ссылки, полагал, что Пушкин воспринял насильственное удаление из Петербурга как собственный побег: «ему кажется, что он сам бежал, в поисках свободы и свежих впечатлений» ( «Я вас бежал, отечески края; Я вас бежал, питомцы наслаждений…» ) – главным образом в поисках свободы от суеты , от образа жизни, разрушавшего его и духовно, и физически. В самом деле, жизнь, которую Пушкин вел в Петербурге после лицея, и не назовешь иначе, чем саморазрушением. Дорвавшись до свободы от опеки преподавателей и надзирателей, Пушкин пустился во все тяжкие: карты, вино, развлечения, женщины (главным образом проститутки), постоянные дуэльные ссоры.
Будучи человеком чести, Пушкин любое замечание на свой счет готов был расценить как оскорбление и, часто оказываясь неправым, он вынужденно потом раскаивался в своих поступках – и снова и снова затевал ссоры и задевал людей, иногда обидно и незаслуженно. Вот донесение петербургского полицмейстера от 23 декабря 1818 года начальнику Пушкина по службе П.Я.Убри: