Режиссер и четыре сценариста при переделке книги в фильм решительно изменили самое главное — тональность куперовского романа. Все те непременные элементы развития интриги, правила расстановки действующих лиц, которые — практически — обязательны для фильмов приключений, особенно в их американском варианте, столкнулись здесь с нестандартностью куперовского таланта и мироощущения.
«Последний из могикан» — разумеется, роман, а не фильм-элегия. Он — печальная песнь о невозвратном, о слиянии человека с природой, о свободе от бур-жуазности. Он — эпитафия древней культуре коренных обитателей материка и простоте человеческих отношений. Его главный трагический конфликт гораздо глубже, чем война французов и англичан из-за территорий или война гуронов и могикан. Трагедия, по Куперу, в неизбежности насилия, в предопределенности порабощения свободного человека — не только индейца, но и белого, — новым, буржуазным порядком. Поэтому «последние из могикан» для него не только мудрый вождь и его доблестный сын Ункас, но и Натти Бумпо по прозвищу Кожаный Чулок, охотник и следопыт, ведущий, подобно Уолдену — герою Торо, вольную жизнь в лесах. В них для писателя воплощены все достоинства «естественного человеческого состояния».
Фильм повторил основные события романа, но повторил так, что от раздумий Купера, от его поэтики и философии не осталось ничего. Прежде всего все белые персонажи фильма представлены как носители высокой цивилизаторской миссии. Сюжет как будто бы Купера, а дух — Киплинга.
Их главными врагами являются гуроны, которые, хотя формально и числятся союзниками французов, вызывают всеобщую ненависть своей свирепостью и жестокостью. Здесь как раз авторы фильма не слишком погрешили против романа, ибо и сам Купер — в этом одно из противоречий его мировоззрения — достаточно резко разделил индейские племена на «хорошие» и «плохие», относя к последним гуронов и ирокезов. Но трактовка положительного в образах индейцев никак не соответствует куперовским взглядам, ибо она предполагает молчаливое признание превосходства бледнолицых братьев и самоотверженное им служение. В таких верных слуг, безоглядно преданных своим саибам (простите за киплинговский термин, но он напрашивается), превращены, по существу, Чингачгук и Ункас. Не удивительно поэтому, что, хотя могикане и совершают те благородные действия, которые описаны Купером, не они и даже не Натти Бумпо выдвигаются на первый план.
Ведущая роль отдана майору Хейуорду, центральными эпизодами фильма становятся те, где присутствует он. Подробно показано, как с риском для жизни он пробирается в становище гуронов, чтобы спасти Алису, дочь полковника Мунро. Ради придания этому герою еще большего веса и блеска авторы картины заставляют гуронов убить полковника, чтобы Хейуорд занял его место. В романе, между прочим, полковник только ранен.
Смакуется эпизод, в котором Хейуорд, считая Кожаного Чулка своим соперником в любви, тем не менее благородно дает показания на суде в его пользу. Почти все как будто бы по Куперу, но акценты настолько смещены, а выбор сцен из романа столь тенденциозен, что сходство становится чисто формальным. Какие уж там элегии, когда так любо-дорого смотреть на доблестного майора. Показательно и перевоплощение Натти Бумпо в галантного кавалера, без конца ухаживающего за Алисой Мунро и в финале — как же без этого? — сочетающегося с ней законным браком. А по индейцам — гуронам — он стреляет, как по картонным мишеням: хладнокровно, без промаха и с видимым удовольствием.
Таким образом, фильм свел книгу к схеме ординарного авантюрного романа. Это не случайность, не частный эпизод, ибо как раз авантюрный роман — один из самых мощных корней вестерна. Низведя классику до уровня банальности (примеров, подобных «Последнему из могикан», можно привести еще много), жанр в то же время в оригинальных своих картинах весьма плодотворно приспособил традиции европейского авантюрного романа к американскому материалу.
Вестерн и авантюрный роман
В одно прекрасное апрельское утро, как писалось в старину, а может быть, и в жаркий июльский полдень — мы не знаем точно, когда это было, — в контору издательства «Бидл и компания» явился молодой человек, отрекомендовавшийся Эдуардом Эллисом, писателем. Он был очень скромен и робок, этот девятнадцатилетний литератор, и долго мямлил нечто невразумительное, пока из него не удалось вытянуть, что он написал роман и предлагает издательству с ним познакомиться. Рукопись прочитали и решили рискнуть. У главы фирмы Эрастуса Бидла был, как видно, незаурядный деловой нюх: тираж романа «Сет Джонс, или Пленники фронтира», тираж по тем временам огромный — пятьдесят тысяч экземпляров, — разошелся почти мгновенно. Удачливый Эрастус воскликнул: «Черт возьми! Мы натолкнулись на золотую жилу!», а вдохновленный успехом Эдуард Эллис тут же засел за следующую книгу. Так в историю американской литературы были вписаны первые строчки новой главы, которую не совсем учено, но зато абсолютно точно по существу назвали «Пятицентовый роман».
Произошло это в 1860 году, через двадцать лет после того, как Фенимор Купер завершил пенталогию о Натти Бумпо. Проще всего объяснить, дочему те сотни, тысячи маленьких томиков в желтых бумажных обложках, озаглавленных столь же интригующе, как и «Сет Джонс», получили наименование «пятицентовых романов». Это всего-навсего обозначение стандартной цены. Несколько сложнее проследить их генеалогию, ибо романы эти подвержены были достаточно разнообразным влияниям.
Литературный вестерн сразу же, в первую очередь позаимствовал у Купера динамичного и экзотического героя, приспособив его для своих целей, то есть лишив психологической глубины. Эдуарду Эллису не пришлось особенно раздумывать над тем, кем будет его центральный персонаж. Сет Джонс — это тот же Натти Бумпо, охотник, скитающийся в лесах, добрый и мужественный, только, в отличие от него, не слишком склонный к размышлениям. Да и некогда размышлять, ибо приключения буквально наступают на пятки друг другу.
Тридцать лет без передышки Эллис писал вестерны, и хотя он не сумел побить рекорд своего коллеги Прентиса Ингрема, создавшего шестьсот романов и бессчетное множество рассказов и пьес, все же книг у него не один и не два десятка. Кожаный Чулок появлялся почти в каждой из них все под новыми и новыми именами. Скажем, в 1887 году вышел роман «Рэнджер Кент, или Изгнанники границы», в котором опять действовал одинокий охотник Кент Уайтмен, очень похожий на Натти Бумпо. Как и в «Последнем из могикан», индейцы здесь похищали белую девушку и Кент помогал жениху этой девушки спасти ее.
Та же история происходит и в романе Эдуарда Уиллета «Пять чемпионов, или Красавица лесов». Снова похищение индейцами юной красавицы, снова чудесное ее спасение молодым героем, которому неизменно помогает старый охотник. Такая многократная разработка одной и той же ситуации разными авторами характерна не только для литературного вестерна, но и для вестерна экранного. Мы убедимся потом, что, если мастера жанра всегда стремились даже в строго очерченных границах киновестерна к оригинальному сюжету, то затем по созданным ими эталонам выстреливались десятки картин, в которых раз за разом повторялось однажды найденное. Знаменитый «Дилижанс» Джона Форда, например, сделанный еще в 1939 году, и сейчас не оставлен вниманием копиистов.
Необходимо заметить далее, что в «пятицентовых романах», как потом и в традиционном киновестерне, индеец никогда не становился главным героем. Он был или кровожадным врагом, или в лучшем случае преданным слугой белого человека. Наиболее популярной стала формула: «Бах! Бах! Бах! Еще трое индейцев упали лицом в пыль!» Тот же Эдуард Эллис, который в первом и — в общем — лучшем своем романе еще не совсем отступил от Купера в показе индейцев, еще пользовался не только черной, но и белой красками, довольно быстро начал изображать их только как коварных дикарей, подлежащих безжалостному уничтожению. Скорее всего, это обострение ненависти связано с индейскими войнами. И в романе Эллиса «Домик охотника» безупречный во всех других отношениях герой — Джордж Феррингтон — уже терпеть не может вообще никаких индейцев и разит их пачками.
Непременной особенностью «пятицентовой» литературы было совмещение в одном герое требуемых жанром легендарно-романтических, идеальных черт с чертами реально существовавших людей. Скажем, в Кирке Уолтермайере из романа Энн Стефенс «Эстер, или История Орегонской тропы» легко узнается не только все тот же Натти Бумпо, но и знаменитый проводник и охотник Даниэль Бун, о котором мы рассказывали в первой главе.
Почти все романы Эллиса и его коллег-современников написаны на жаргоне фронтира. Некоторые из них сейчас даже трудно прочитать из-за обилия арготизмов. Достаточно широко используется в таких романах грубоватый фольклорный юмор. Но как только герой оказывается в дамском обществе, он вместе с авто-ром переходит на чистый литературный язык. Вблизи возлюбленной нельзя допускать крепких выражений. В «Домике охотника» происходит такой диалог между Джорджем Фаррингтоном и дамой его сердца. Они — в лесной глуши, где помощи ждать неоткуда, — окружены индейцами. Выглянув в окно, Фаррингтон видит движущийся куст и гневно, явно забывшись, восклицает: