Читать интересную книгу Семилетняя война. Как Россия решала судьбы Европы - Андрей Тимофеевич Болотов

пруссаков разбилась о стойкость русской армии. К ночи битва утихла, и оба командующих считали себя победителями. У обоих были трофеи. И обе армии не смогли продолжить сражение на следующий день. Никто не занял поле боя, не отступил. Только через два дня на виду у Фридриха армия Фермора отступила организованно и неспешно. Пруссаки захватили около 90 пушек, русские – 26. В плени попали 2800 русских (среди них – генерал Захар Чернышев) и 1500 немцев. Русские потери убитыми и ранеными почти в два раза превышали прусские. То есть наголову разбить Фермора Фридриху не удалось, но он с большим основанием мог говорить о победе.

Не забылся и такой позорный факт: Фермор (а с ним и принц Карл Саксонский, а также князь Голицын) бежал с поля боя, в тыл, в деревушку Куцдорф.

О том сражении слагали легенды! «Одного смертельно раненного русского нашли в поле лежащим на умирающем пруссаке, которого тот грыз зубами; пруссак не в состоянии был двинуться и должен был переносить это мучение, пока не подоспели его товарищи, заколовшие каннибала», – пишет фон Архенгольц. Известно и высказывание Фридриха после Цорндорфа: «Этих русских можно перебить всех до одного, но не победить. Они держатся крепко, тогда как мои негодяи с левого крыла меня покинули, бежав, как старые бабы». Насколько достоверна эта реплика – Бог весть. Но так хочется в нее верить.

Зато прусский ротмистр фон Кате был участником наступления генерала Ф. Зейдлица и уж он-то точно запомнил, как «русские лежали рядами, целовали свои пушки – в то время как их самих рубили саблями – и не покидали их». Стойкость русских в критической ситуации казалась невероятной. Никаких попыток отступить, сдаться… Армия мужественно переносила ошибки командования и держалась до последнего дыхания.

Фридрих без снисхождения отнесется к русским пленным, напоминая им о бесчинствах, творившихся в оккупированном Бранденбурге… Правда, по договоренности об обмене пленными Чернышев и другие вскоре вернутся под знамена Елизаветы.

Увы, решающая ошибка Фермора была связана с Румянцевым. 12-тысячный корпус мог бы перевернуть ход сражения – как это случилось под Гросс-Егерсдорфом. Румянцев стоял у Шведта, всего в нескольких десятках километров от сражения, и слышал канонаду. Д. М. Масловский писал: «…теперь, когда все карты раскрыты, очевидно, что Румянцев… свободно мог ударить во фланг, а при искусных разведках и в тыл пруссакам в самое критическое время, т. е. в исходе первого дня Цорндорфского боя или на другой день: полное поражение Фридриха в этом случае не подлежит сомнению».

Но Фермор упустил время, не призвал Румянцева на помощь. Надо думать, главнокомандующий не верил, что 12-тысячное войско способно с марша без промедлений кинуться в бой, не растеряв боеспособности. Не верил в готовность Румянцева к современной войне, к которой сам был не готов.

О слабости командования свидетельствует и такой эксцесс: «часть солдат бросилась на маркитантские бочки с вином и начала их опустошать; напившись, в беспамятстве били собственных офицеров, бродили, ничего не понимая, и не слушались никаких приказаний» (С. М. Соловьёв).

В реляции императрице Фермор храбрился, но полностью загримировать результаты сражения не мог. «По отпуске последней моей всеподданнейшей реляции из под города Кистрина на эстафете, от 12-го сего месяца, получа того ж дни на вечер подлинное известие, что король прусской ниже Кистрина три мили под местечком Цилинцах делает на старом Одере из судов к переходу мост, а чрез канал, которой гораздо выше Одера, разобранной мост починивать начал, почему тот же час полковник Хомутов с командою для препятствия оного дела послан, точию как скоро туда прибыл, получена ведомость, что уже прусские гусары на здешней стороне показываться стали, а по поимке объявили, что прусская армия уже на нашу сторону сильно перебирается».

О самых драматических эпизодах Фермор старался умолчать, но не выходило:

«…Почему того ж числа на вечер блокада города Кистрина так порядочно и благополучно отвозом тяжелых пиесов артиллерии и двух тысяч гранадир последовала, что ни одного человека притом не потеряно. Потом в четвертом часу из тесного и лесного места, в котором армия необходимо для блокады стоять принуждена была, благополучно проходя близ четырех верст лесом на чистое место, для ордер де-баталии весьма способное, пришла и при урочище Фирстенфельде без всяких обозов стала во ожидании прусской армии прибытия. И по счастию корпус под командою господина генерала Броуна от Ландсберга прибыл и в одном лагере с армиею соединился. На вечер стали уже прусские гусары показываться и с нашим войском сражение имели, а наше войско стояло всю ночь при ружье во ожидании неприятеля, а в 14-й день генеральная и прежестокая баталия началась пополуночи в девятом часу, наперед с пушечною пальбою, а чрез полтора часа начался из ружья огонь и с такою жестокостию бесперерывно продолжался, что до самой ночи одна другой стороне места не уступали. В десятом же часу отступила прусская армия российской место баталии, где российская чрез ночь собралась и не токмо в виду прусской ночевала, ни на другой день имелся роздах, собирая своих раненых и пушек, сколько неприятель допускал».

Редко в реляциях после генеральных сражений столь явственно проступает неуверенность командующего. Фермор паниковал: «Урон раненых из генералитета, штаб и обер-офицеров весьма знатен, токмо по кратности время точно показать не можно, а пришлется впредь, как скоро походная канцелярия в том исправиться может, а ныне кратко на память о некоторых из генералитета и штаб офицеров показано. А сверх того ссылаюсь на словесное показание посланного с сею депешею господина полковника Розена, которой пространнее на все обстоятельства изъясниться может. Я не в состоянии вашему императорскому величеству о поступках генералитета, штаб и обер-офицеров и солдат довольно описать и, аще бы солдаты во все время своим офицерам послушны были и вина потаенно сверх одной чарки, которою для ободрения выдать ведено, не пили, то б можно такую совершенную победу над неприятелем получить, какая желается. А ныне я, припадая к стопам вашего императорского величества, всенижайше донести должен, что в рассуждении великого урона, слабости людей и за неимением хлеба принужден сегодни до тяжелых наших обозов и хлеба семь верст до Грос Камина, а потом до Ландсберга, где надеюсь с третьей дивизиею, состоящею в Швете, соединиться, буду по реке Варте субсистенцию армии сыскивать. Денежная казна поныне почти вся сохранена, а секретной экспедиции все дела, чтоб