Читать интересную книгу По деревням - Петер Хандке

Ты говоришь непозволительные вещи. Уходи отсюда, навсегда.

ГРЕГОР

Мне было больно говорить все это.

СОФИ

Мне больно говорить тебе, что тебе тут больше не место.

ГРЕГОР

Мы все проиграли это место.

СОФИ

Человек, живущий в той же деревне, в той же долине, так никогда не скажет. Так может сказать только злой человек.

ГРЕГОР

Злодей с веревкой на шее? Злодей с отяжелевшими руками? Злодей, у которого вот здесь – боль? (Показывает на себя.)

Нова появляется в воротах кладбища. Она без маски.

СОФИ

Боль – здесь, у меня, и она говорит тебе: ты падешь. И падешь глубоко. И это будет одинокое падение. Ни капли жалости к тому, кто такой, как ты, – кто отбирает у другого его радость, кто не дает ему радоваться самому себе и кто совершает худшее из всех худших зол: во имя химеры, во имя своей безумной картины мира крадет у ребенка будущее. (Отворачиваются друг от друга, смотрят в зал.)

ГРЕГОР

Чудовищное недоразумение.

СОФИ

Избавь нас от своего присутствия и оставь нас, живых, в покое.

ГАНС

(тихо, обращается к своим товарищам)

Скажите: «Беда».

ТРОЕ РАБОЧИХ

(тихо)

Беда.

ГАНС

«Кто поможет?»

ТРОЕ РАБОЧИХ

«Кто поможет?»

ГАНС

Не глядите на меня.

АНТОН

Река высохла.

ИГНАЦ

Молочный лоток разобрали.

АЛЬБИН

В кувшине нет вина.

ГАНС

Тяжело становится ходить по земле.

АНТОН

Солнце заледенело.

ИГНАЦ

Оно отказывается светить.

АЛЬБИН

Я вижу, как следом за недоброй луной всходит еще более злая.

ГАНС

Звезды, взгляните наконец на других обитателей земли.

АНТОН

Человек у колодца – бездельник.

ИГНАЦ

Босоногая дама не приподнимает больше подол, когда идет по траве.

АЛЬБИН

Мальчик в красной жилетке плюет на нас.

ГАНС

Девушка с коромыслом перестала быть символом жизни. Плачьте. Кричите. Кричите все в такт. Восстаньте против так называемого творения и пойте, во всю мочь, фальшиво, пойте нашу песнь печали и мести!

Громко поют, фальшивя.

АНТОН

Поглотила бездна берег любви.

ИГНАЦ

Я лежу, содрогаясь, а берега нет.

АЛЬБИН

Раскололась пополам ореховая скорлупа, и мозг мой, извиваясь, бьется в бессилии, но никто не поможет мне выбраться оттуда, даже тот, кто знает заветное слово, никто не склонится надо мной, мой отчаянный взгляд не найдет пары глаз, мои губы дрожат от растерянности, и нет того неба, что даровало бы мне глоток воздуха, когда я, захлебываясь в последних волнах, несусь в никуда-никуда-никуда.

ГАНС

(обращается к старой женщине)

«Нет утешения».

СТАРАЯ ЖЕНЩИНА

«Нет утешения».

ГАНС

Нет общего познания, нет общей ясности. Нет ничего общего, нет ничего целостного, и то, что я думаю, я думаю один, и то, что мне одному приходит в голову, это не истина, а мнение, и нет мирового разума, и так называемая общая цель человечества всего лишь призрак, который с давних пор бродит среди нас, а нынче и вовсе разгулялся.

СТАРАЯ ЖЕНЩИНА

Та губка, пропитанная уксусом, успела вся высохнуть. Теперь в ней нет ни капли уксуса.

ГАНС

В человеке со спасительным взглядом скрежещут жернова.

СТАРАЯ ЖЕНЩИНА

И уста умирающего не исторгнут ни единого чада, ни единой спасенной души.

ГАНС

Островерхие башни соборов ощетинились, словно копья во стане врага.

СТАРАЯ ЖЕНЩИНА

Рана в боку источает зловоние, и рубиновые звезды сверкают в глазах кровожадных медведей.

ГАНС

(обращаясь к ребенку)

Между землей и небом нет согласного единства. (Ребенок гремит «погремушкой».) Синева неба – это всего лишь синева наших детских молитв. (Ребенок гремит «погремушкой».) Никто нас не хочет и никогда не хотел. (Ребенок гремит «погремушкой». Постепенно все, кроме Новы, подхватывают песнь Ганса.) Наши дома – выстроившиеся в ряд стены отчаяния посреди пустоты. (Ребенок гремит «погремушкой».) Наши винтовые лестницы, в какую бы сторону они ни были закручены, вправо или влево, не ведут ни к чему, кроме стопки старых газет. (Ребенок гремит «погремушкой».) Каменные герольды, несущие ветви мира, на крышах наших дворцов не просто онемели от грохота машин, не просто почернели от выхлопных газов, – они все меньше несут в себе памяти, и в них все меньше камня. (Ребенок гремит «погремушкой».) И то, что они развевают по ветру, гораздо больше, чем обыкновенный песок. (Ребенок гремит «погремушкой».) Мы не сбились с пути, ибо нам не с чего сбиваться. Ложный путь – этот тоже путь, у нас же нет никакого. Мы не пустили корни, мы застыли на месте. Вокруг нас бескрайнее море, мы же, зашнурованные, зашпаклеванные, накачанные искусственным воздухом беспространства, втиснулись в звуконепроницаемые стенные шкафы, где реально только лишь зло и мы не можем даже, как говорилось раньше, обратиться к своему собственному сердцу. Да, на меня давит тяжесть умирания, и мое тело клонится к смертному одру, но самое скверное то, что мы, вместо того чтобы благословить остающихся в живых, как подобает тем, кто уходит, и как это делалось прежде, – мы портим им праздник! Ибо кто из нас, на закате, в состоянии хотя бы назвать возлюбленное имя? (Неожиданно начинает смеяться.) Хорошо хоть сейчас на меня накатило безудержное веселье – мне весело оттого, что мы все в полном упадке. (Кружится на месте, исполняя какой-то нелепый танец. Останавливается. Говорит жалобным голосом.) Какое одинокое наше человечество. Покинутое и брошенное.

Появляется Нова. Все смотрят на нее. Последним на псе обращает внимание Ганс. Нова машет рукой, приглашая Антона, Игнаца и Альбина следовать за ней. Исчезает за воротами кладбища. Рабочие берут лестницу и идут за Новой, потом возвращаются. Нова возникает над стеной, видна половина туловища. Она опирается руками на стену. Ребенок берет свою палку и с силою тычет в Нову. Старая женщина помогает ему достать до нее. Все взгляды обращены на Нову, которая начинает говорить – спокойно, естественно и вместе с тем словно бы торопясь. Временами чувствуется, что говорить ей трудно.

НОВА

Только я здесь одна не своя – я отпрыск другого рода, другой деревни, – другой, но не иной. Знайте: моими устами говорит дух нового века, и вот что он вам скажет. Да, опасность существует, и только благодаря этому я могу говорить так, как я буду говорить: оказывая сопротивление. Слушайте мою драматическую поэму! – Вы верно рассудили: довольно предаваться грезам, но только не надо будить друг друга собачьим лаем. Вы же не дикие варвары, и среди вас нет виновных, и, наверное, изрыгая ваши вопли отчаяния, вы и сами заметили, что в вас нет никакого отчаяния. Ибо от отчаяния вы бы давно уже умерли. Нельзя сдаваться. Перестаньте играть в одинокого человека, не ко времени эти игры: ведь если вы храните привязанность друг к другу, разве вы не видите в одиночестве божественные проблески? Слово сие существует, и его ничем не заменить. Наверное, это правда, что ваша история не дает ни единого убедительного утешения. Но перестаньте размышлять над бытием и не-бытием: бытие будет и дальше мыслиться, а не-бытие и помыслить нельзя, над ним можно только голову ломать. Если бы вы знали, какие вы одинаковые, – если бы вы знали, какие одинаковые вы. Только я говорю вам это. Но только «Я» – это не только «Я». Быть может, нет ничего более легкого и нежного под небом, чем «Я-Я», и вместе с тем более всеобъемлющего, – обезоруживающего. «Я!» – единственный герой, а вы должны быть обезоруживающими. Да, именно «Я» и есть сохраняющая род человеческий природа человека! Война далеко отсюда. Пусть все произошедшее между вами будет вашей последней драмой, пусть все, сказанное здесь, сейчас, останется несказанным. То, что сереет там на сером фоне, растянувшись на сером бетонном плацу, это не наша рать, наша рать – желтеет в желтизне раскрывающегося желтого бутона, и цветок с гордо поднятой головой наш тайный царь-предводитель. И никто не запрещает склониться в поклоне перед цветком. И никто не мешает обратиться к птице на ветке, и полет ее исполняется смысла. Наберитесь терпения, дабы внести в приготовленный для вас чужими руками мир, выкрашенный искусственной краской, оживляющие краски природы. Синева гор – есть, коричневого блеска кобуры – нет; и с чем бы или с кем бы ни знакомило телевидение, это остается незнакомым. Отправляйтесь в раскупоренные свободные пространства, идите по равнинам, там – близость красок, там – даль форм, и краски сверкают у ваших ног, и формы влекут вперед, окрыляя взор, – они ваши защитники. Наши плечи готовы принять на себя небо, и токи воздуха между ним и землей проходят только через нас. Шагайте медленно и станьте сами формой, без которой никакие дали не воплотятся в образ: без четких очертаний вам с ними не совладать. И не верьте никаким подъемам: ведь все зависит от настроения – самую высокую вершину невозможно покорить, на нее можно лишь мирно взойти. И в ту минуту, когда восходит солнце, которое будет вам мерилом, не держите себя так, словно есть «солнце и вы», и тогда солнце, ваш провожатый, будет солнцем: солнце, оно помогает. Природа – это единственное, что я могу вам обещать, и это единственное надежное обещание. В ней ничего не «кончается», как в обыкновенном мире игры, где постоянно нужно спрашивать: «И что теперь?» Правда, она не может предоставить спасительного убежища или служить выходом. Но она являет собой образец и задает основные параметры: их только нужно ежедневно считывать. Желтая бабочка сообщает небесной синеве сердечность. Верхушка дерева – законное оружие освобождения. (Показывает.) Убедитесь – проследите, как оно действует на холостом ходу, – смотрите. Тянущиеся облака, даже если они несутся куда-то вскачь, замедляют вас. И только когда силою трепещущей вдали реки вострепещется мое сокровеннейшее сердце, – только тогда я обращаюсь в сущее. (Ребенок тычет палкой. Звучит протяжная музыка.) Кто сказал, что крах – неизбежная необходимость? Не слушайте, что там бормочут сквозь икоту умирающие: они лгут. Подумайте сами: разве ваша война не отошла уже в прошлое? Стало быть, укрепляйте мирное настоящее и являйте спокойствие выживших: «Я» всегда спокойно. Но от знания того, что вы – выжившие, нетрудно прийти в возбуждение. Не обязательно попадать в лечебницу, чтобы исцелиться, есть и другая альтернатива. То, что издалека, быть может, казалось устрашающей маской смерти, вблизи оказывается детской забавой. Черные глазницы смотрят приветливыми глазами старика. Перетряхните как следует свои вековечные постели. Двигайтесь. Обреченные на вечные хвори, это не вы. Ваше искусство предназначается здоровым, и художники все – жизнестойкие, они образуют народ. Обойдите сомневающихся, далеких от детей. Не ждите новой войны, чтобы очнуться: самые умные те, кто спешит предстать перед лицом природы. Глядите на землю – от этого проходит злобная глупость. Разве вам всем не дано было уже узнать, что такое раздольные просторы? Раздолье не требует дома или второго дома еще где-нибудь. Оставьте болтовню вдвоем и не кормите ваших отпрысков дьявольским профилем. Дом силы – вот что такое лицо другого. Обливайте презрением легковесных насмешников: оно пока еще есть – скажите спасибо. Благодарность – это восторг, и только благодаримый является длящейся формой, – только благодарность позволяет увидеть белый свет. Здесь, сейчас, праздник признательности. И пусть никто не посмеет сказать вам потом, что вы не воспользовались миром для созидания: труд ваш должен быть действенным – не забывайте делиться. Делиться же могут лишь те, кто что-нибудь любит: любите хотя бы что-нибудь одно, этого хватит на все. С любви начинается объективность. Только ты, возлюбленный, что-то значишь, только ты имеешь силу. Любя тебя, я пробуждаюсь к собственной реальности. (Ребенок тычет палкой. Старая женщина помогает.) Не обесценивайте вашу с трудом добытую серьезность разного рода шутками: ибо шутки никогда не бывают хорошими. Спору нет: многие, даже те, кто облачен в самый роскошный костюм, не способны к торжественному взгляду. Но если большинство не способны возвыситься, так будьте же вы возвышаемыми. Конечно, вас мало, но мало – разве этого мало? Не обращайте внимания на перекипевших, скотоподобных двуногих. Быть может, они и ловкие, зато вы – реальные. Следуйте за мелодией пустынь. Разве люди все вместе не отличаются неутомимостью? (Поднимается на одну ступеньку.) Идите так долго, пока не начнете различать отдельные детали, идите так долго, пока в окружающем хаосе не обозначатся легкие линии, идите так медленно, пока вы снова не станете принадлежать миру, так медленно, пока вам не откроется, насколько этот мир не принадлежит вам. Держитесь как можно дальше от бессильно насильствующей силы, вьщающей себя за силу. Настоящая сила – это сила незамечания. Уничтожайте – но не силой света. Двигайтесь – дабы научиться быть медленным: ибо медлительность и составляет сокровенную тайну, а земля может порой обратиться в нечто легкое, когда она сама – парение, лёт, невесомый образ, царство смысла, самосвет, возьмите себе этот образ в дорогу, он укажет вам путь, а без образа пути не бывает осмысленного представления о дальнейшем. Не жалуйтесь на то, что вы одни, – множьте свое одиночество. Беда сама приведет в нужное место: вон там, в кромешной тьме, мерцает пруд, вон там, за могильными крестами, мерцают пирамиды, а рядом, «в непосредственной внешней близости», шумит шуршащим автобусом дерево. Запомните это шуршание и передайте другим поколениям. Сложите повесть горизонта. Попробуйте, испытайте силу – силу красивого предания, дабы красота не превращалась всякий раз в ничто. Рассказывайте друг другу картины вашей жизни. Пусть продлится то, что было хорошего. Замедляйте себя при помощи красок – и не бойтесь придумывать: если видите зелень, пусть вам слышится гул, и обратите ваши невольные вздохи в мощные песни. Помните: в моменты истины вполне естественно рождается молитва, возносимая богам, – вопияние к небу есть форма, форма же являет в пространстве аркаду: наше искусство должно быть воплем, обращенным к небесам! Вы, другие, слушайте пение Творца. Есть местность, где вы можете двигаться по кругу, и пустота позади вас станет вновь плодоносной, а пустота перед вами наполнится ожиданием грядущих ходоков, и холодный спутник снова станет «ясноглазой луной». Взгляните на плодородную землю и не давайте себя отговорить от красоты – нет ничего более ужасающего, чем красота, созданная человеком. Придумывайте новые загадки: ищите отгадки, которые все вместе прояснят смысл одной-единственной загадки, которая заключается в том, что каждое утро мы пробуждаемся и каждый вечер отправляемся на покой. А сколько ночей вы уже провели без знакомого страха, уткнувшись носом в ребенка, в зверя, в воздух, сколько раз просыпались – а над вами узоры созвездий? Признательность – это тепло в глазах, противоположное острым колючкам в них. Запомните: если попавшийся вам навстречу ребенок смотрит на вас застывшим взглядом, то причина этому – вы. (Поднимается еще на одну ступеньку. Музыка становится чуть громче и в дальнейшем все больше усиливается.) По дороге вам придется постоянно маскироваться – таков ваш удел, но веселый обман бывает порой честнее любой официальной правды. Делать вид, выдавать себя за другое, – это тоже сила. Да, отрекайтесь от себя, скрывайтесь, говорите, что вы не те, кто вы есть. Только застегнутые на все пуговицы помнят себя. Разыгрывайте без всякого стыда и совести фарсы – в предложениях, жестах, взглядах – повседневности. Невозможно всегда владеть собой – нужно уметь отдаваться, без отдачи – игра не игра. Играйте свою игру, – только пусть она будет одухотворенной. (Правда, замечу: с гордо поднятой головой шагает только тот, кто без маски.) (Ребенок тычет палкой.) Время от времени кому-нибудь из вас будет выпадать роль живого трупа: закрой тогда глаза и просветли свое потерянное лицо. Закройте глаза, и тогда из сохранившегося на сетчатке образа солнца возникнет новый континент. Отправляйтесь туда, в неведомую землю, по-человечески не спеша. Я вижу перед нами огромное царство, в котором царит пустота. Пусть злобно ухмыляются лишенные иллюзий: в иллюзии – сила видения, и всякое видение – подлинно. (Ребенок тычет палкой. Все снимают маски.) Шагая, не пропустите порог, отделяющий одно пространство от другого: только осознание переходов отзывается ветром в другом пространстве, и кружащиеся вороны уже не приносят несчастья, но приносят героям пищу. Воплотите формо-проникновенно в предании желанный совершенный мир: язвительный смех тут – признак отсутствующего сознания (словосочетание неверно, ибо это последние хрипы издыхающего, коченеющего трупа души). Мефистофель здесь не главный герой. Радиопередвижка противника обесточена. Ловцы душ трудятся где-то в другом месте; и если смерть нагоняет на вас страх, это значит, вы просто ее неверно прочли. Мертвые дают дополнительный свет – они преображают вас. Пусть вас не тревожит то, что вы не можете к ним обратиться ни с какими словами: достаточно и одного слога. Помните лучше о наших нерожденных, скрючившихся в чревах – преобразитесь. Произведите на свет дитя мира! Да, взрастите детей мира – спасите ваших героев! Они должны будут твердо сказать: «Война, оставь нас в покое». (Поднимается еще на две ступеньки, теперь она видна почти вся целиком.) Вы, живущие здесь, – вы здесь ответственные. Вы не жуткие, не страшные, вы непостижимые и неистощимые. Не давайте себе внушить, будто мы – нежизнеспособные и бесплодные представители последних или предпоследних времен. Отвергните с возмущением невнятные нападки следующих поколений. Мы – равные. Мы, здешние, ближе всего к истокам, нынче, как никогда, и каждый из нас призван стать покорителем мира. Разве не должно время нашей жизни стать эпизодом триумфа? Да, время нашего бытия должно стать триумфальным эпизодом! Быть может, на свете уже не осталось диких, нетронутых мест, но зато пока еще существует дикое, необузданное, перво-бытное, вечно-новое – время. Порою оно принимает серьезный оборот. Жестяное тиканье часов еще ни о чем не говорит. Время – это та самая вибрация, которая помогает вам сквозь проклятый вами век и одновременно световой шатер, в котором можно переждать – свое время, пережить – свое время, длить – время. Только для пустоглазых – это всего лишь образ. Время, я тебя поймал! Теперь у меня есть – время! Люди, вы, живущие здесь, забудьте тоску по прошлым святым местам и годам. Вы делаете этот мир святым и раздольным. Сейчас – священный день. В деятельных трудах, оставляющих по себе след, вы можете увидеть и почувствовать его. Сейчас – это краски. Вы существуете сейчас и потому имеете действительную, законную силу. То, что вы существуете, обозначает собою дату. Действуйте, сообразуясь с ней. И оставьте все эти головоломные размышления о том, есть ли Бог, нет ли Бога: первое вызывает смертельное головокружение, второе убивает фантазию, а без фантазии ни один материал не воплотится в форму: она и есть Бог, который имеет силу для всех. Выявление и сложение формы исцеляет материю! В безбожном одиночестве мы начинаем колебаться. Вполне возможно, разумной веры не существует, но существует разумная вера в божественный ужас. И существует божественное вмешательство, и вы все знаете, что это такое. Это мгновение, вместе с которым угрожающая чернота обращается в цвет любви, мгновение, вместе с которым вы можете сказать и хотите повторять снова и снова: «Это – я». Вы плачете, и оно плачет вместе с вами, вы смеетесь, и оно смеется вместе с вами. Верно одно: медленному взору, заключающему в себе восторженный взор, обращенный наверх, открываются в вещах улыбающиеся лики богов. (Посмотрите на это чудо и забудьте его.) И голос божества гласит: ты можешь любить себя. (Если вы не питаете друг к другу склонности, лучше вам уже умереть.) Люди, живущие сейчас: шагая навстречу, открывайте друг в друге богов – выдерживателей пространства, сохранителей пространства. Желайте этого, станьте этим, будьте этим, и не ведите себя как псы, при виде которых фантазия умирает. Люди, вы, бегущие богов боги: сложите великое предложение. Возжелайте прыжка. Будьте богами перемены. Все остальное ни к чему не ведет – только это еще к чему-то ведет. Это дружеская услуга, от которой родится радость, и тогда дружба обойдет круг земной в радостном танце. Радость – единственная правомочная сила. Она возводит посреди ландшафта прозрачную башню, незатейливую, но надежную: эта башня только и ждет того, чтобы ею завладели. Вздох радости – и вот уже поднимается из вод управляемой реки бывший остров! Только когда вы радуетесь, получаются Правильные вещи. (Говорит все более медленно. Ребенок тычет палкой.) Люди, живущие сейчас, – люди радости: все это не отменяет утверждения, что во всей нашей истории нет ни единого убедительного утешения. Но кто измерит? Власть имущие губители детей исчезают безнаказанно во тьме, и погубленные души – разве души не наши дети? – остаются неотомщенными. Покой бывает лишь эпизодически: живущие – вечно гонимые скитальцы. То, что еще мгновение назад было первым деревом рощи, обращается уже со следующим взглядом в пустоту, и журчащие ручейки выливаются в баррикады. Надежда напрасно бьет крылами, все – обман. Скорбные вздохи, слева и справа, – их невозможно не услышать. Никуда не деться от тех, кто портит радость, они – повсюду, и от самого упорного из них не избавиться даже самой удавшейся жизнью: с болью всех болей мы сворачиваем в сторону от прекрасных вод, что стремят свой бег из далекой древности в далекую древность, из предвременья в предвременье, и замираем в растерянном ужасе, ожидая по-обезьяньи стремительного прыжка низвергающейся смерти. Нет, мы не можем желать быть ничем! Шагая под солнцем радости, мы чувствуем в глубине души только горечь. Дорогие люди, живущие здесь: во всей нашей истории человечества не найти убедительного утешения. Крики ужаса будут длиться вечно. Нам негде укрыться, только это нигде – наше спасение. Единственная действенная молитва – выражение благодарности: ваши мольбы о милости только оживляют знаки небытия. Ничего сверхъестественного не ожидается. Но разве не достаточно вам для утешения увидеть, как медленно плывет по воде опавший лист? После мгновения ослепляющей боли наступает миг возвращения чувства юмора! Так выпрямите спины и посмотрите на мужчину в темном костюме и белой рубашке, посмотрите на женщину, что стоит на балконе в лучах солнца по другую сторону реки. Докажите, как умеете, что у нас есть наше человеческое упрямство, – и пусть увидит это всеядная всепоглотительница! Человеку, который живет, интересно, где что еще живет. Благословенен всякий поцелуй, пусть даже самый мимолетный. Ну а теперь вернитесь на свои места, каждый – на свое. Двигайтесь, сохраняя неброскую медлительность. Следуйте линиям этих досок, на которых сверкают одни сплошные указатели, показывающие путь к запасному выходу. Медленно подвигаясь вперед, замыкайте кольцо бесконечности. Демонизируйте пространство, прибегая к повторению. Принятое решение дарует успокоение – начало бытия мира. Только народ творцов, каждый на своем месте, может быть и радоваться, как дети. Ваша постель – в чистом поле. В пустоте пролегает ваш путь. Наденьте маски из листвы и поддержите совершенно-реальное шуршание. Только потрясение придает резкость глазу. Форма есть закон, закон велик, он заставит вас выпрямиться. Небо – велико. Деревня – велика. Вечный мир возможен. Слушайте музыку пустынь. Следуйте за всепронизывающим, всеохватывающим, всеславящим звуком. Выше голову. Руководствуясь выверенным знанием, держитесь неба. Смотрите на пульсирующий танец солнца и доверяйте своему кипучему сердцу. Дрожание ваших век – это дрожание истины. Дайте расцвести всем краскам. Сверяйтесь с этой драматической поэмой. Идите вечно навстречу. Идите по деревням.