из раннего христианства через Средние века; пусть даже это представление не было распространено повсеместно ни тогда, ни сейчас. Многие юридические категории, которыми мы оперируем при обсуждении секса – внебрачная связь, супружеская измена, изнасилование, проституция, содомия – пришли к нам из западноевропейского Средневековья, хотя в конечном счете они восходят еще к Древнему Риму. Двойные стандарты, согласно которым мужчинам предоставлено намного больше сексуальной свободы, чем женщинам, едва ли были порождением средневековой европейской культуры, но до нас они дошли именно из нее.
Если мы говорим о различиях между современными и средневековыми взглядами на сексуальность, логично спросить: когда произошел перелом? Было ли Средневековье последним историческим периодом, в рамках которого секс понимался как действие, которое один человек совершает над другим, где в сексе была важна роль, а не выбор объекта? Очевидно, что это не так. Недавние исследования показали, что и в Новейшее время это понимание сохранялось. Так, работа Джорджа Чонси о мире геев Нью-Йорка первой половины XX века описывает существовавшую в сообществах рабочего класса практику, когда мужчины занимались сексом либо с женщинами, либо с «феями» – женоподобными мужчинами, игравшими пассивную роль. Мужчин, которые брали на себя роль активного партнера, не считали «геями» – и по большей части им в принципе не приписывалась определенная сексуальная идентичность. Если они предпочитали исключительно «фей», их могли назвать «волками», но чаще всего их считали «нормальными» мужчинами. В сущности, бинарное разделение на основании сексуальности проводилось не между теми, кто определял себя как гомосексуала или как гетеросексуала, а между теми, кто определял себя через маскулинность (в основном мужчины, несколько женщин «буллдагеров» или «бучей») или же через женственность (в основном женщины, а также несколько «фей»). Всего лишь сто лет назад сексуальные и гендерные идентичности были намного меньше отделимы друг от друга, нежели сегодня.
Безусловно, мы можем проследить развитие определенных мотивов в конструировании сексуальности от Древней Греции до Нью-Йорка XX века. Тем не менее, это не значит ни что в течение всего этого времени основания для сексуальной категоризации были одинаковыми, ни что на протяжении нескольких тысячелетий эти мотивы сохранялись в неизменном виде – но это значит, что мы не можем выделить точный момент, когда в современную эпоху во взглядах людей произошел перелом. То же верно и в отношении возраста партнеров. В современном мире важно постоянно напоминать людям о том, что гомосексуальность сама по себе не равна педофилии. Однако дискурс о любви мужчин к мальчикам имеет долгую историю, и кажется, как будто здесь кроется противоречие. Тем не менее, это явление нужно рассматривать в контексте столь же продолжительной истории любви мужчин к маленьким девочкам – или женщинам, которых они ювенизировали, называя девочками. Если в рамках данной культуры в сексе складывается определенная иерархия, и доминирующий партнер совершает какие-то действия над подчиненным ему партнером, то логично, что подчиненный партнер чаще всего моложе – или рассматривался как более молодой. Кроме того, приравнивание молодости к красоте – как мужской, так и женской – в западной культуре распространено повсеместно, и молодые люди рассматриваются как более желанные. Перемены, произошедшие в сексуальных и любовных отношениях за последний век или даже пятьдесят лет, – которые еще далеки от завершения, как бы нам ни хотелось считать обратное – это сдвиг в сторону большего равенства партнеров независимо от того, одного они пола или нет. Если до недавнего времени этого равенства не было, это говорит нам не о гомосексуальности, а о связи сексуальности с доминированием.
Разумеется, гомосексуальность и гетеросексуальность – не единственные современные категории, применение которых к средневековой культуре проблематично. Эта книга почти не касается вопроса кроссдрессинга; и хотя сегодня его можно воспринимать как парафилию, в Средние века он был связан скорее с гендерным перформансом, а не с сексуальными предпочтениями. С мазохизмом все обстоит несколько сложнее. Безусловно, многие люди в Средние века получали удовольствие от боли и страданий: святые желали единения с Богом и находили в нем удовольствие, и, следовательно, они желали и искали боли, поскольку боль вела к единению с Богом. Разграничить эротическое и духовное не всегда возможно, и это верно как в отношении боли, так и в отношении удовольствия: испытывать боль ради спасения и испытывать боль ради оргазма – это не одно и то же, но определенные параллели здесь все же есть. Нужно помнить, что в Средние века было вполне принято бить детей или в целом тех, кто находится в зависимом положении. Пьер Абеляр бил свою ученицу Элоизу: «Чтобы возбуждать меньше подозрений, я наносил Элоизе удары, но не в гневе, а с любовью, не в раздражении, а с нежностью, и эти удары были приятней любого бальзама»[23]. Гвиберт Ножанский – монах, живший в XII веке – также вспоминает, что учитель бил его: «Я так полюбил его – пусть он и исполосовал мою кожу частыми ударами хлыста – что я слушался его не из страха (как часто бывает в таких случаях), но из некоторого загадочного чувства любви, которое потрясло все мое существо и заставило меня забыть о его строгости»[24]. Средневековые люди часто подчеркивали связь между любовью и болью, но не они оформляли ее в отдельную сексуальную идентичность или систему предпочтений.
В средневековой культуре так же сложно выявить и связь между сексуальным желанием и стремлением причинить боль партнеру, которая так часто встречается в современной порнографии. Безусловно, изнасилование как способ демонстрации власти происходило нередко, однако изнасилование крестьянок аристократами в жанре пастурели приукрашивалось, и мы видим всего несколько подробных описаний насилия, которое часто сопровождало военные компании. В текстах редко встречается идея о том, что насилие усиливает наслаждение мужчины. В тех редких случаях, когда мы встречаем в художественной литературе относительно детальные описания изнасилования – например, в сюжете о великане с Мон-Сен-Мишель, который встречается в некоторых версиях артуровского цикла легенд – они вызывают скорее ужас, нежели возбуждение. В религиозном контексте – в историях и изображениях христианских девственниц, которым язычники угрожали изнасилованием или нанесением увечий – часто делался акцент на серьезности угроз и тяжести пыток, чтобы подчеркнуть невероятную стойкость святых. Разумеется, эти истории могли в то же время разжигать похоть слушателей или зрителей, но даже если это было так (мы не можем этого знать наверняка, поскольку мы не можем узнать мысли каждого конкретного зрителя или слушателя), эти тексты совершенно точно не ставили перед собой такой задачи.
Приведенные в этой книге примеры ограничены преимущественно Западной Европой – отчасти поскольку именно ей наследует современная западная культура, а отчасти – поскольку различия на местном и национальном уровнях в западноевропейском Средневековье пусть и важны, но