Читать интересную книгу Кандагарская застава - Александр Проханов

Так думал он, выжимая над горкой риса оранжевый сочный ломтик, повторяя движения Джабара.

Ударило хлестко под тентом. Задолбило, застучало издалека. Пули просвистели по всей заставе, и Щукин инстинктивно сжался, схватился за оружие.

– Обстрел меня с Черной площадь! – сказал Джабар, подхватывая автомат. – Два-три минута стреляй, потом все тихо, все хорошо!

И в ответ на его слова застучали пулеметы поста, взревел и чавкнул миномет, и Джабар, успокаиваясь, отложил автомат. То же сделал и Щукин, подхватывая с тарелки оброненный, до конца не выжатый ломтик.

За пологом кто-то, спотыкаясь, бежал, раздавалось жаркое, сиплое дыхание. Ворвался Малютко, оглядел сумрак под тентом, находя лейтенанта, с трудом выдохнул:

– Благих!.. Ранен!.. Убит!.. Стоял!.. Прямо в сердце!..

Ужас на лице Малютко, чувство непоправимой беды, звук пролетевшей пули, успевшей пробить грудь Благих, пока он, лейтенант, выдавливал из оринджа капельки сока. Щукин вскочил, кинулся прочь из-под тента.

«Бэтээр» стоял кормой к сушильне. На бортовине, притороченная тросом, белела асбестовая труба. Рядом на земле, на зеленевшей раздавленной озими, лежал ефрейтор Благих – рубашка на груди расстегнута, сочится липкая, красная струйка.

Младший Благих выхватывал из своей медицинской сумочки бинты, жгуты, флакон капельницы, какие-то пузырьки и коробочки. Загребал растопыренными пальцами воздух вокруг лежащего брата, словно собирал, ловил, загонял обратно в пробитую грудь излетавшую жизнь.

Жизнь излетала. Грудь не дышала – промялась, опустилась, продавилась. И вдруг бурно, страшно начала вздыматься, словно ее накачивали могучим насосом. В горле начинало клокотать, и из малой раны под соском выбивался бурунчик крови, фонтанчик красного кипятка. Грудь опадала, замирала, и фонтанчик уходил в недра.

Лейтенант видел, знал, что это смерть. С лица ефрейтора уже ушло искажавшее его выражение боли, выражение изумления, и все эти признаки существования, изменявшие пропорции живого лица, сменялись неподвижным, застывшим выражением смерти.

Второй близнец приговаривал, бормотал:

– Сейчас тебе, Сеня!.. Погоди маленечко, Сеня!.. Втыкал ему в вену шприц с промедолом…

– Сеня, потерпи, я сейчас…

– Заводи, Малютко!.. В госпиталь, в часть! – приказал лейтенант. – В боковой люк его! Быстро!

В несколько рук – водитель, пулеметчик, афганские солдаты – занесли ефрейтора в «бэтээр», уложили в корме на матрасе. Санинструктор, захватив свое рассыпанное медицинское имущество, склонился над братом. Щукин, едва махнув Джабару, ввинчиваясь в люк, скомандовал:

– Вперед!.. В Кандагар!..

Транспортер летел через город, как вестник смерти. С горящими фарами, завывая сиреной, врезался в улицы, в толпу, в клубки повозок и рикши. Изрыгал зловонную копоть. Бросал ее в дуканы, в лица возниц и торговцев.

Лейтенант сидел в люке, схватившись за крышку, чтобы его не вышвырнуло на виражах. Вдыхал растерзанный воздух с запахом дыма, лошадиного навоза, сладких плодов. Черная площадь с осевшими коробами разрушенных вилл осталась позади. В развалинах притаились «бэтээры» и танки.

Обогнали, едва не задев бортом, две хрупкие мотоповозки с лазоревыми оболочками, похожими на абажуры. Из-под козырька с серебряной бахромой выглянули бородатое лицо в чалме, мальчишка в расписной тюбетейке.

«Скорей! Скорей!» – думал лейтенант, понукая железную машину, два раскаленных, ревущих двигателя, толкавших транспортер мимо желтых развалин, следов бомбоштурмовых ударов, доставшихся Кандагару.

Миновали площадь с пушками, виляя среди грузовиков и автобусов, едва не расплющив отскочившего регулировщика – мелькнули белые перчатки и краги, его пестрая, петушиная кокарда, изумленные, вытаращенные глаза. Старинные пушки смотрели своими жерлами из-под купола синей беседки, и толпы людей в чалмах и накидках валили вдоль грязных дувалов. Торговались, кричали, обращали к транспортеру кирпично-красные лица, волнистые азиатские бороды, черные из-под мохнатых бровей зрачки.

Лейтенант встречался на мгновение с их взглядами. В них были любопытство, страх, равнодушие, иногда моментальная ненависть, иногда унылая тоска. Они, пришедшие на площадь поторговаться, потратить деньги, обменяться новостями и слухами, выговорить жалобы, посидеть за пиалой чая, отведать горячей лепешки – они, кандагарцы, не знали, куда и почему мчится транспортер, выставив пулемет, оглашая улицы ревом мотора и воем сирены.

«Скорей! Скорей!» – гнал «бэтээр» лейтенант, прорезая заостренным железом глыбы сожженной глины, ворохи вялых тканей, клубки одежд и бород.

Спустился в люк, под броню, вгляделся. В корме лежал с белым лицом ефрейтор, а его брат все спасал его: вонзал в вену капельницу, держал над ним стеклянный флакон, и их обоих, близнецов, живого и мертвого, колотило о железные углы и скобы, и солнечный луч, залетевший через бойницу, выжигал на них яркие, скользящие пятна.

«За что? – подумал лейтенант отрешенно, вопрошая неизвестно кого. Чувствовал, что здесь, в „бэтээре“, рассекается, распадается надвое то, что было задумано целым, неделимым, единственным. Раздирается надвое единый, неделимый мир, и одна его половина обречена на гибель, а другая – на вечную неполноту и страдание. – За что?»

Они миновали рынок, окруженный высокой стеной. За изгородью бушевали торговые ряды, ревела скотина, кричали петухи, голосили торговцы, менялы. И над всем воспарил купол мечети, голубой, в переливах. Провожал своим синим свечением бешеный лет транспортера.

«За что?» – подумал вновь лейтенант. Солнечный день. Огромный, распростертый под солнцем мир, где в эти мгновения рождаются младенцы, поют певицы, собираются на конгрессы ученые, идут по улицам нарядных столиц праздничные, счастливые люди. А здесь, в Кандагаре, летит с зажженными фарами транспортер, и в железном нутре его лежит убитый солдат, и брат его, обезумев от горя, держит над мертвым капельницу.

Лейтенанту показалось, что от купола исчезавшей мечети сорвалось крылатое, молниеносное диво, нависло над транспортером гневным лицом, махнуло клинком, полетело, в завитках голубых одежд. Отвернуло и прянуло в сторону, в тесный глинобитный проулок.

Они миновали Деходжу, выезд из Кандагара, где вплотную подходила «зеленка» и часто случались засады – работали гранатометчики, снайперы. Лейтенант, не скрываясь в люке, смотрел на развалины, срезанные ножами бульдозеров, ударами бомб и снарядов.

Город, как пыльная, цветная, сшитая из лоскутьев попона, соскользнул с кормы транспортера.

– Вперед!.. Быстрей! – хрипел лейтенант в люк водителя. И тот вливал «бэтээр» в струи гудящего ветра.

Пыльные красноватые горы. Заросли сухих тростников. Плоский далекий кишлак – пристанище убогих белуджей. Отдаленная на склоне застава. Из зарослей камыша, из-за холмов, выходил караван верблюдов, длинный, вялый, ленивый. Сотня коричневых величавых животных с тюками, мешками, корзинами, украшенными клочками малиновой шерсти, с медными бубенцами. Караван пересек дорогу. Верблюды поднимались с обочины, ставили на бетонные плиты свои расплющенные копыта, спускались по другую сторону. Удалялись в солнечную, пыльную степь.

«Бэтээр» рассек караван, промчался в прогал. И взводный, разглядев с брони близкую желтозубую морду, мягкие ноздри и губы, пережил повторение абсурда. Два движения – каравана и военной машины. Два маршрута, случайно пересекшиеся, друг с другом не связанные, друг другу ненужные и чужие. И встреча, и след растают среди пустынь и хребтов, азиатских селений и стойбищ.

«Зачем?» – спрашивал себя лейтенант.

Приближались к расположению части. Из деревьев поднялась бетонная плетеная башня с водонапорным баком. Взлетел самолет. Не военный. Быть может, летел в Союз.

«Бэтээр», виляя по трассе, достиг шлагбаума. Поднырнул под полосатую перекладину. Замер у госпиталя. Из приемной выбежали навстречу двое в белых халатах.

Они стояли в приемном отделении. Ефрейтор лежал на высокой каталке, голый по пояс. Ребра у него выступили, живот провалился, а голова казалась высеченной из серого камня, откинулась, оттянула жилистую тонкую шею. Глаза его были закрыты, но рана смотрела маленьким черным глазом, открывшимся под соском. Санитар, перехватив капельницу у санинструктора, держал ее над лицом Благих. Хирург в белой шапочке, с седыми висками, прикладывал металлическую трубку к груди ефрейтора, слушал, перемещал хромированный цилиндрик к шее, к горлу, снова к груди. Взял руку у запястья, стиснул ее, отпустил.

– Кончено… Остывает… – сказал он, выдергивая из ушей тоненькие шланги фонендоскопа. – Откуда привезли?

– С «Гээсэм», с заставы, – ответил лейтенант, тупо, утомленно глядя на голое тело, на набухшую вену, из которой санитар вытаскивал иглу капельницы.

– Давно оттуда не было «ноль двадцать первых»… Вы, лейтенант, занесите данные в книгу… – И, обращаясь к двум санитарам, хирург кивнул на каталку: – Увезите…