себя, почему это в твою жизнь приходит? Для чего?
Галя: Значит, ты считаешь, что жить с таким человеком – это лучше, чем быть одной?
Ира: Я жила одна и говорю тебе, каково это.
Галя: Хочешь, телефончик бывшего дам? Он как раз один. Никто больше не хочет с ним жить. Вот и решите оба свою проблему одиночества.
Ира: До свидания, Галя. Тобой обиды управляют.
Галя: А тобой – низкая самооценка.
…Переживая жизненную драму, мы ждем от близких понимания и сочувствия. Но, к сожалению, наши ожидания редко оправдываются. Почему?
Во-первых, у многих из нас нет культуры сочувствия. Мы не знаем, что сказать горюющему, паникуем при виде чужих слез, и с наших губ автоматически срывается дежурное «А ну, хватит разводить сырость, утри слезки и улыбнись» (в лучшем случае) или мы начинаем набрасывать варианты, какие прегрешения привели его к нынешнему состоянию – то есть попросту виноватим. Почему-то мы становимся бесплатными адвокатами обидчика и забрасываем своего близкого вопросами вроде «А может быть, ты его не так поняла?», «А ты уверена, что сама все сделала правильно?», «Может, вам сесть и все это серьезно проговорить?»
В том, что мы не умеем сочувствовать, нет нашей вины – нас этому никто не учил, и немногим из нас в жизни повезло хоть раз получить настоящее сочувствие. Но мы можем научиться сострадать, поддерживать – причем неразрушительным для себя образом.
«Даже просто молча побыть рядом, подержать за руку, похлопать по плечу или обнять – одно это уже дает горюющему человеку ощущение, что он не один, что его слышат и принимают. И если не знаете, как быть дальше, – спросите, чего бы человеку хотелось: чтобы вы его выслушали или же просто помолчали», – советует психолог Наталья Рачковская….
Во-вторых, если мы провели с абьюзером много времени, то людей вокруг нас почти не осталось, и поведать свою печаль некому. «Крикну – а в ответ тишина».
В-третьих, за месяцы и годы в абьюзе мы истощили терпение близких бесконечными переливаниями из пустого в порожнее, мозговыми штурмами на тему «Что он имел в виду на этот раз?», кухонным психоанализом… Конечно, людей раздражает наша непоследовательность: вчера мы в состоянии нестояния рыдали на дружеском плече и клялись, что это конец, а сегодня бурно примирились с мучителем и на упреки подруги заносчиво отвечаем, чтобы не лезла в нашу личную жизнь.
И даже если вы оперативно вытолкали абьюзера из своей жизни и не успели надоесть близким разговорами о нем, вы точно так же можете не найти у них ожидаемого понимания. По моему опыту, если люди сами не пережили что-то подобное, они вас вряд ли поймут. И даже если пережили – тоже не факт, что смогут провести параллели между вашей и своей ситуациями.
Еще один фактор: выздоровев, многие забывают былую боль, и им уже трудно «подключиться» к эмоциям людей, которым нестерпимо больно именно сейчас. Я это нередко наблюдаю в комментариях к своим постам.
И в-четвертых, не стоит забывать о том, что ваше окружение может быть очаровано психопатом или, по крайней мере, считать его «обычным козлом». Вот как пишет об этом читательница:
«Люди не понимают, что такая проблема существует, что есть такая патология, им кажется, что это просто такой характер, что “мужики все такие”, при разводе, мол, все стараются урвать что-то из семьи, не заботиться о детях, не помогать бывшей с общими кредитами. Ну а то, что они сплетничают о бывшей, лгут о ней, – ну что ж, оправдываются, вот и все.
То есть все эти пируэты рассматриваются не как болезнь, а как черта характера или вынужденная мера в сложившихся обстоятельствах. Ну и слово “психопат” многие воспринимают неправильно – думают, что это мужик с ножом на улице. А такой симпатяга, как мой бывший, – ну какой же он психопат?»
…Вы сейчас настолько ранимы, что можете вспыхнуть от любой неловкой фразы – даже если ее произнесет человек, относящийся к вам действительно по-доброму. Вот показательная сцена объяснения двух любящих сестер из «Анны Карениной»[18]:
«У Долли похолодело сердце, когда она увидала Кити, сидевшую на низеньком, ближайшем от двери стуле и устремившую неподвижные глаза на угол ковра. Кити взглянула на сестру, и холодное, несколько суровое выражение ее лица не изменилось.
– Я теперь уеду и засяду дома, и тебе нельзя будет ко мне, – сказала Дарья Александровна, садясь подле нее. – Мне хочется поговорить с тобой.
– О чем? – испуганно подняв голову, быстро спросила Кити.
– О чем, как не о твоем горе?
– У меня нет горя.
– Полно, Кити. Неужели ты думаешь, что я могу не знать? Я все знаю. И поверь мне, это так ничтожно… Мы все прошли через это.
Кити молчала, и лицо ее имело строгое выражение.
– Он не стоит того, чтобы ты страдала из-за него, – продолжала Дарья Александровна, прямо приступая к делу.
– Да, потому что он мною пренебрег, – дребезжащим голосом проговорила Кити. – Не говори! Пожалуйста, не говори!
– Да кто же тебе это сказал? Никто этого не говорил. Я уверена, что он был влюблен в тебя и остался влюблен, но…
– Ах, ужаснее всего мне эти соболезнованья! – вскрикнула Кити, вдруг рассердившись.
Она повернулась на стуле, покраснела […] Долли хотела успокоить ее; но было уже поздно.
– Что, что ты хочешь мне дать почувствовать, что? – говорила Кити быстро. – То, что я была влюблена в человека, который меня знать не хотел, и что я умираю от любви к нему? И это мне говорит сестра, которая думает, что… что… что она соболезнует!.. Не хочу я этих сожалений и притворств!
– Кити, ты несправедлива.
– Зачем ты мучаешь меня?
– Да я, напротив… Я вижу, что огорчена…
Но Кити в своей горячке не слышала ее.
– Мне не о чем сокрушаться и утешаться. Я настолько горда, что никогда не позволю себе любить человека, который меня не любит. – Да я и не говорю… Одно – скажи мне правду, – проговорила, взяв ее за руку, Дарья Александровна, – скажи мне, Левин говорил тебе?..
Упоминание о Левине, казалось, лишило Кити последнего самообладания; она вскочила со стула и, бросив пряжку о землю и делая быстрые жесты руками, заговорила:
– К чему тут еще Левин? Не понимаю, зачем тебе нужно мучить меня? Я сказала и повторяю, что я горда и никогда, никогда я не сделаю то, что ты делаешь, – чтобы вернуться к человеку, который тебе изменил, который полюбил другую женщину. Я не понимаю, не понимаю этого! Ты можешь, а я