Читать интересную книгу Вскрытие показало… - Патриция Корнуэлл

Марино: «Может, у вас были отношения с какой-нибудь актрисой из вашей труппы?»

Петерсен: «Да нет же!»

Марино: «А что это вы так бурно реагируете? Все мы люди… А вам, наверное, женщины сами на шею вешаются — с вашей-то внешностью. Да вам сам бог велел завести интрижку. Каждый, как говорится, „имеет право на лево“. Но если вы с кем-то встречались, вы должны нам обо всем рассказать. Возможно, тут присутствует какая-то связь».

Петерсен, чуть слышно: «Я же вам сказал, у меня никого не было, кроме Лори. И никакой тут связи нет, если только вы не собираетесь обвинить во всем меня».

Беккер: «Мэтт, никто вас ни в чем не обвиняет».

Раздался скрежет: возможно, передвинули пепельницу.

Марино продолжал: «Когда последний раз вы занимались сексом со своей женой?»

Молчание.

Петерсен, дрожащим голосом: «Боже».

Марино: «Я понимаю, это ваше личное дело. Но у нас есть причины задавать вопросы подобного рода».

Петерсен: «Утром в прошлое воскресенье».

Марино: «Мэтт, вы, надеюсь, понимаете, что нам, кроме отпечатков ваших пальцев, понадобятся ваши кровь и сперма на анализ. Мы должны все выяснить, сравнить — только тогда ситуация прояснится…»

На этом пленка оборвалась. Марино нажал на перемотку и сказал:

— После допроса мы отвезли Петерсена куда следует и составили протокол. Бетти уже исследует его кровь.

Я машинально кивнула. Был час дня. Меня тошнило.

— Ну и каково? — зевнул Марино. — Я же говорил, что этот любящий муженек не так прост. Ну, разве может нормальный человек через час после того, как нашел свою жену в таком виде, заливаться соловьем? Нормальные люди в таких случаях двух слов не свяжут. А этот распинался бы до второго пришествия, если б я ему позволил. Попомните мое слово, Петерсен — скользкий тип. Жену изнасиловали и задушили, а он пьесы пересказывает. У меня это просто в голове не укладывается.

Я сняла очки и начала массировать виски. Голова гудела, спина взмокла. Больше всего на свете хотелось забыться и заснуть. Однако я еще пыталась возражать Марино:

— Поймите, он актер. Слова — это его орудие труда. Художник на месте Петерсена нарисовал бы картину. Для Мэтта слова — все равно что краски и кисти для художника. Он так выражает себя, он иначе не умеет. Для людей вроде Петерсена говорить — значит думать.

Я надела очки и взглянула на Марино. Мои слова явно сбили его с толку, он даже покраснел.

— Допустим, а как насчет ножа? Ведь на лезвии отпечатки Петерсена. А сам он утверждает, что ножом пользовалась его жена, причем уже несколько месяцев. А на рукоятке «блестки» — такие же, как на Петерсоновых руках. Вдобавок нож был в комоде, будто спрятан. Есть над чем подумать, не так ли, доктор Скарпетта?

— Что тут думать? Да, нож лежал на столе, а отпечатков миссис Петерсен на лезвии нет, потому что она использовала нож для вскрытия конвертов, и то редко. Зачем ей трогать лезвие? — Я так и представила Лори Петерсен, вскрывающую письмо здоровенным ножом. — Раз нож лежал на видном месте, ничего удивительного, что убийца его заметил. Он вполне мог вынуть нож из ножен. Убийца мог даже запугивать им жертву.

— Пугать?

— А почему бы и нет?

Марино передернул плечами. Я продолжала:

— Он ведь маньяк. Откуда нам знать, что на уме у маньяка? Может, он любит разговаривать с жертвами. Может, он спрашивал миссис Петерсен, чей это нож. Она конечно же отвечала — в этом я даже не сомневаюсь. Убийца узнал, что нож принадлежит ее мужу, и рассудил примерно так: «Вот и славно. Поиграю ножичком и спрячу его в комод — копы ведь любят все перевернуть вверх дном, наверняка и нож найдут». Не исключено, что маньяк вообще не думал о ноже — просто отрезал им провода. Вы хотите сказать, что маньяк не идиот — у него должен был быть собственный нож? Отвечаю: нож Петерсена показался ему более подходящим. Забирать его с собой убийца не стал, запихнул в комод, будто так и было, — вот и все объяснение, и нечего заморачиваться.

— А может, все это сделал сам Петерсен? — Марино продолжал гнуть свое.

— Ну уж нет, только не он. Вы когда-нибудь видели мужа, который прежде, чем убить жену, связывает ее и насилует? Да еще перебивает ей пальцы, ребра ломает, душит со смаком? Любой психолог вам скажет, что человек, будь он хоть трижды маньяк, может так поступить лишь с незнакомой женщиной, которую он видит в первый раз, но никак не с той, с которой он спит в одной постели, ест за одним столом, каждый день разговаривает. И потом, как же быть с тремя предыдущими убийствами?

Однако доблестный детектив успел отработать и эту версию.

— А вот как. Все убийства были совершены в ночь с пятницы на субботу, верно? Петерсен как раз в это время возвращается из Шарлотсвилла. Возможно, жена заподозрила его, и ему пришлось ее убрать. Петерсен изнасиловал и связал ее, чтобы убийство походило на предыдущие и чтобы мы подумали, будто и Лори тоже маньяк замочил. А может, Петерсен — извращенец, он давно уже хотел сделать такое со своей женой и убил трех женщин только для отвода глаз. Так сказать, «три Лии — ради одной Рахили»,[5] хе-хе.

— Да, Агата Кристи отдыхает… Но, как вам, возможно, известно, сержант, в жизни все гораздо проще, чем в детективных романах. Один человек убивает другого, предварительно изучив привычки жертвы, лишь для того, чтобы вернее нанести удар. — Я встала, давая Марино понять, что разговор окончен.

Сержант тоже поднялся.

— В жизни, многоуважаемая доктор Скарпетта, на телах жертв обычно не обнаруживается странное вещество — такое же, как на руках мужа, который нашел тело жены и до приезда полиции успел измазать весь дом этими чертовыми «блестками». В жизни, доктор Скарпетта, у жертвы обычно муж не такой красавчик, не играет в театре и не пишет диссертацию о сексе, насилии, каннибализме, наручниках, удавках и так далее.

— А помните, — вкрадчивым голосом проговорила я, — Мэтт говорил о странном запахе. Вы ведь приехали раньше меня — вы ничего такого не заметили?

— Нет, — отвечал Марино, — ни черта я не унюхал. Может, это просто спермой воняло, если, конечно, Петерсен не врет.

— Думаю, запах спермы не привел бы Петерсена в замешательство.

— Но он же не ожидал такого поворота событий. Неудивительно, что он сразу не распознал этот запах. Вот я, например, когда вошел в спальню, ничего похожего не заметил.

— А в трех предыдущих случаях вы тоже ничего не чувствовали?

— Ровным счетом ничего. И это только лишний раз подтверждает, что Петерсену либо приглючился этот чертов запах, либо он его выдумал, чтоб запутать следствие.

— Так ведь во всех случаях, кроме последнего, жертву находили только на следующий день после убийства, то есть через двенадцать часов.

Марино остановился в дверях.

— Вы, значит, настаиваете на том, что Петерсен явился домой сразу после того, как маньяк скрылся с места преступления, и на том, что у этого маньяка какой-то специфический запах пота?

— Не настаиваю, а предполагаю.

Марино усмехнулся и вышел. Я проводила его взглядом. А в коридоре довольно долго отзывалось весьма отчетливое эхо:

— Вот чертова баба!..

5

Мне было необходимо развеяться, и универмаг на Шестой улице, огромный, весь из стали и стекла, залитый солнцем, вполне подходил для этого. Он располагался в самом центре города, по соседству с огромным количеством банков. Я редко обедала вне дома, и уж тем более сегодня не было времени на подобные излишества, но три трупа за одно утро — две внезапные смерти и одно самоубийство — совершенно выбили меня из колеи. Поэтому я все же решила перекусить в каком-нибудь приятном месте, даже несмотря на деловую встречу, которая должна была состояться через каких-то сорок минут.

Марино меня достал. Его ухмылки, взгляды, бурчание под нос и якобы безадресные реплики слишком живо напоминали обстановку в медицинском университете, в котором я имела удовольствие учиться.

У нас на курсе, кроме меня, было только три девушки. И поначалу я, по своей наивности, не понимала, что происходит. Но постепенно до меня дошло: внезапное желание одногруппников передвинуться на стульях и загородить проход именно в тот момент, когда профессор называл мою фамилию, отнюдь не было совпадением; тот факт, что разработки и распечатки, курсировавшие по кампусу, никогда не попадали ко мне, также не был простой случайностью. Если я пропускала лекцию (всегда по более чем уважительной причине), одолжить у кого-нибудь тетрадь было просто невозможно. Ответы сокурсников на мои просьбы не отличались разнообразием: «Ты не поймешь мой почерк» да «Я уже отдал тетрадь… Только не помню кому». Я чувствовала себя мухой, попавшей в паутину «мужской солидарности» — и это «попадание» оказалось единственным возможным для меня видом взаимоотношений с сильным полом.