Итак, из меня сделали крысу. Стоило надеяться, что не подопытную. Придя к такому выводу, я продолжил изучение своей клетки. Я плюнул на стену напротив своей головы и направился вдоль невидимой преграды. На двадцать шестом шагу ладонь вляпалась в скользкое и мокрое. Цилиндр или конус без какого-либо намека на дверь. Впрочем, вход, возможно, был сверху. Тот, кто шарахнул меня по голове, вполне мог обладать такими габаритами, что моя тюрьма была для него не более чем бокалом для коктейля. И, конечно же, он всю жизнь мечтал о ручной крысе. И наконец получил ее. Я помахал воображаемым хвостиком и устроился на полу.
Темнота и тишина — не самая лучшая компания. Первая иссушает глаза, вторая обращает естество в слух. И вот уже кажется, что на стене дребезжит сверчок, а тайные глубины сознания порождают гулкий звук шагов Командора. Это шаги палача, только они могут сотрясать Вселенную своей мерной поступью. Я явился!
Чрез миг шаги затихают, и ты внимаешь тонкому мышиному писку. Чепуха, здесь нет никаких мышей, но слух упорно ловит тонкие скребущие звуки. И тогда наваливается темнота. Она осязаема, она душит. У темноты толстые черные пальцы, пиявками цепляющиеся за горло. И можно отбиваться, отбрасывать их, но темнота не отступит. У нее скверные манеры. Ей сладко сводить с ума.
Я свистел, желая разорвать оковы безмолвия, но мой свист тонул в грохоте тишины. Я таращил глаза в надежде разглядеть хоть крохотный отблеск тени, но тени переплелись в непроницаемую пелерину. Гигантское черное облако поглотило мой мирок и выело глаза. Блеклая чайка с резким голосом — мерзкая птица из тех, что выклевывают глаза у мертвецов. Умирая, они ищут смерти в расселинах камней, чтобы товарки не вонзили свои острые клювы в круглые неподвижные зрачки. Пустота, темнота и тишина. Три старухи, прядущие нить сумасшествия. Они свивают причудливую паутину. Вам приходилось закрывать глаза, успокаивая бунтующий мозг? Очень странное ощущение. Сначала сплошная чернота — сажа с едва заметными фиолетовыми разводами. Затем вдруг являются крохотные звездочки. Они мелькают острыми наконечниками рапир, кружа и сумасшедшем хороводе. Постепенно их бег приобретает осмысленность, звезды сливаются, и возникает большая звезда, стреляющая короткими ослепительными импульсами ровно в центр зрачка. Она пульсирует подобно взволнованному дыханию, то возрождаясь, то умирая. и, наконец, уходит. На смену ей врываются яркие блики, раскрашивая черный фон праздничными шарами — оглушающе яркими, цвета абсолюта. Здесь нет полутонов — лишь ровно окрашенные круги — оранжевые, малиновые, желтые, реже зеленые, изумрудные и синие. Они возникают из ничего, подобно мыльным пузырям, растут, и подобно им же взрываются.
Одновременно приходит соцветие звуков. Они самые разные, но преобладают тяжелые — геликорны, басовые гитары, резкий перезвон литавр. Звуки грохочут так, что начинает ломить в висках, и невольно раскрываешь рот, чтобы не быть растерзанным этим невообразимым шквалом. Звуки давят на голову, опускаются ниже — к шее, груди и рукам. Часть их скапливается в паху, небольшие рейдовые стайки бегут по венам ног и заполняют пальцы. И теперь с каждым ударом литавр все тело вздрагивает. Нервы заставляют мышцы трепетать, словно сквозь них продеты нити, с помощью которых управляют марионетками. Тело перестает подчиняться твоей воле. Ужасающее состояние, близкое к оцепенению. Хочется разлепить губы и закричать, разрывая темноту и хаос несуществующих звуков своим — нет!
Но вся беда в том, что они никуда не уйдут. Им некуда уйти, им не вырваться из колдовского вакуума. А посему, что делает человек, заключенный меж тремя рядами стен, имя которым — тишина, пустота и темнота? Он спит. Ведь лишь так можно сохранить свое сознание в этом безумии абсолютного одиночества. Он спит так много, что его мозг размягчается, теряя способность к взрыву. Но человек сохраняет его и себя. И потому — спите, люди, лишенные света, спите, люди, лишенные звуков, спите, люди, лишенные ощущений. Спите…
Черт побери, кажется, я спал больше, чем мертвые.
Не знаю, сколько времени я провел в кромешной темноте. Может быть, день, может быть, месяц, а может, всего несколько мгновений. Я не мог спать. Я сидел и размышлял, вороша встревоженный хаос мыслей и образов. Передо мной вновь являлись лица тех, кого я оставил на Земле. И все чаще я думал о Леде. А вдруг все это ее рук дело? Мысль, промелькнувшая ослепительной вспышкой, ошеломила меня. Если Леда и впрямь сумела отнять у меня сверхсуть и заключить в эту темницу, то я проиграл. В этом случае мне стоит научиться мяукать и тереться спиной о ногу хозяйки. Надеюсь, пищевой процессор на ее базе на Альтаире умеет синтезировать рыбу. Едва я подумал об этом, как в животе противно заурчало.
Оставшись без зрентшианца, человек обнаружил, что не может спокойно переносить голод. А кроме того, мне хотелось пить. Вода сбегала тонкой струйкой по стене, капала мне на затылок, холодным ручейком текла к подбородку. Я облизнулся. Язык со скрежетом прополз по спекшимся губам. Оказалось, что за крысой наблюдали. Не успела она закрыть рот, как дверь клетки распахнулась.
В темницу ворвались потоки ослепительно яркого света. Я зажмурился, проклиная безжалостных живодеров, столь жестоких к домашним животным. Когда ж я смог вновь открыть глаза, свет почти исчез. Дверь захлопнулась, но, к счастью, тюремщики оказались достаточно милосердны, чтобы оставить крохотную щель. Сочившегося через нее света вполне хватало, чтобы осмотреться.
Так и есть — я находился в цилиндре с круглым отверстием в верхней части и полным отсутствием систем жизнеобеспечения, в частности, тривиального клозета. Лично мне он не нужен, но если человек будет употреблять пищу, он должен подумать и о…
Я не завершил свою мысль относительно того, о чем должен подумать человек, потому что мои глаза узрели на полу нечто такое, от чего рот моментально наполнился слюной. Я не относил себя к большим любителям поесть, но мои тюремщики не должны были догадываться о том, что захваченное ими существо обладает особыми способностями. Надеюсь, я здорово сыграл роль, с животной жадностью пихая в рот белые комки. Они были отвратительны на вид и еще менее приятны на вкус. Кроме того, лишенный помощи зрентшианца, человек не мог определить их состав. Оставалось надеяться на благоразумие тюремщиков, на то, что они догадались проанализировать совместимость пищи с моим организмом. Пока мозг терзался мечущимися мыслями, глотка без устали поглощала пищу. Я с трудом смог оторваться от миски, вовремя вспомнив, что не могу даже приблизительно определить, когда в последний раз ел. Мой желудок устроен несколько иначе, чем аналогичный орган обычного человека. Но он так же подвержен расстройствам. Влив поверх проглоченной массы сколько смог в себя вместить воды из стоявшей рядом с миской диковинной посуды на тонких ножках, я отполз к стене. Еще немного — и тюремщики смогут насладиться зрелищем издыхающей от обжорства жертвы. Я невольно вспомнил, что именно таким способом убирали опасных пленников в лидийской тюрьме. Приговоренного морили несколько дней голодом, а затем вносили в темницу громадное блюдо непрожаренного мяса. Пленник объедался и вскоре умирал в страшных судорогах. Смерть естественная и никакого насилия. Меж тем она была очень мучительной. Я собственными глазами видел, как извивались несчастные, пытаясь извергнуть проглоченную пищу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});