Естественно, что и отношения между людьми он рассматривает как процесс реализации интересов каждого через ни чем не ограниченную практическую свободу жизнедеятельности, т.е. через непрекращающееся насилие, ложь, интриги, предательства и всевозможные преступления, где эгоизм одного человека противостоит эгоизму другого. А если кто–то каким–то образом и проявляет положительные человеческие качества, то лишь как элемент расчета, с целью получения практической выгоды. Естественно, что все это находило свое отражение в реальной жизни, яркими проявлениями которой становились люди типа Эццелиноде Романс или Чезаре Борджа.
В связи с этим Э. Фромм высказался следующим образом: «Возрождение было культурой не мелких торговцев или ремесленников, а богатых аристократов и бюргеров. <…> Они пользовались своей властью и богатством, чтобы выжать из жизни все радости до последней капли; но при этом им приходилось применять все средства, от психологических манипуляций до физических пыток, чтобы управлять массами и сдерживать конкурентов внутри собственного класса. Все человеческие отношения были отравлены этой смертельной борьбой за сохранение власти и богатства. Солидарность с собратьями или, по крайней мере, с членами своего класса сменилась циничным обособлением; другие люди рассматривались как «объекты» использования и манипуляций либо безжалостно уничтожались, если это способствовало достижению собственных целей. Индивид был охвачен страстным эгоцентризмом, ненасытной жаждой богатства и власти» [8, с. 49–50].
Идеологема «человека» эпохи Возрождения, наиболее четко сформулированная Н. Макиавелли, стала идейным прообразом западного обывателя XX века, а социально–политическая организация итальянских городов–государств была прообразом современных западных держав. Как писал Я. Буркхардт: «В них (итальянских городах. — Авт.) современный европейский дух государственности впервые нашел возможность свободно отдаться своим побуждениям; здесь часто проявлялся безграничный эгоизм в самых ужасающих своих чертах…» [5, с. 15].
Фактически тип итальянского торговцаXIV—XVстолетий становится духовно–психологической матрицей наиболее активной части представителей западной цивилизации (позднее модернизированной идеями и практикой протестантизма). И естественно, что жизнь рационального, прагматичного, целеустремленного, волевого, не брезгующего никакими средствами дельца подается позднее как эталон совершенства, как образец подражания для западного человека следующих веков.
Давая характеристику европейского предпринимателя времен Возрождения и Реформации, Люсьен Февр подчеркивал, что тот был «человеком стремительных решений, исключительной физической и духовной энергии, несравненной смелости и воли. Он должен был быть таким, иначе его ремесло раздавило бы его. Кроме того, устремленный только к наживе, он должен был добиваться ее любыми средствами, без чрезмерной щепетильности; чтобы оставаться честным и почитаться таковым, ему достаточно было соблюдать по отношению к другим купцам, особенно в финансовых обязательствах, основные правила своей профессии…» [9, с. 222]
ПРАВЯЩАЯ ОЛИГАРХИЯ ЕВРОПЫ: ДЕНЬГИ И ВЛАСТЬ
К XV веку (пик расцвета Возрождения) Италия представляла собой сложную систему политических, экономических и военных отношений между богатыми и влиятельными городами–государствами. При этом всю внутреннюю и внешнюю жизнь этих городов, жестким и тотальным образом, определяли влиятельные семьи торговцев и финансистов (торговые и банковские дома), которые естественным образом срослись с государственным аппаратом управления.
Особенность государственного устройства и техники управления ведущих итальянских полисов состояла в установлении патримониально–государственной тирании городских торгово–финансовых групп, распространявших свою власть на значительную территорию суши и моря. При этом большое значение имело поддержание между ними строгого баланса интересов. Естественно, что в таких условиях провозглашенная демократия была всего лишь своеобразной ширмой. Точнее, демократизм в итальянских городах–государствах не выходил за рамки узкого круга могущественных олигархов, о действительных политических целях которых городской плебс не имел никакого представления и деятельность которых держалась в строгом секрете. При этом привилегированные кланы были надежно изолированы от низших сословий, представляя собой яркий пример самоизолированной элиты.
В качестве примера можно рассмотреть Венецию — ведущее итальянское государство того времени. Если в начале своего существования ею практически единолично управляли дожи[30], то затем они становятся просто первыми лицами государства, ее официальными представителями. Начиная с 1268 года народ теряет право выбирать дожей, отныне это становится исключительной прерогативой правящей элиты — нобилей[31]. При этом сложная процедура голосования была построена таким образом, чтобы высшая должность в государстве не оказалась под единоличным контролем какого–то одного из финансово–политических кланов республики. Фактически вся демократическая система Венеции (как и другие возникшие после нее демократии Запада) становится механизмом, обеспечивающим баланс интересов правящих аристократических семейств, осуществлявших коллективное управление венецианской империей.
Реальная исполнительная власть в государстве принадлежала Малому совету (Minor Consiglio), состоящему из шести советников дожа. В конце XV векак ним, по указанию Большого совета, присоединяются шесть представителей от каждого городского сестьере[32], шесть «великих мудрецов», отвечающих за политику в целом, затем пять «мудрецов», занимавшихся делами морских владений Венеции, и пять — делами Террафермы[33]. Все вместе они составляли коллегию (Collegia), в компетенцию которой, начиная с XVI века, входит внешняя политика страны.
Кроме Малого совета, к числу органов исполнительной власти республики принадлежал Совет сорока, члены которого избирались на год из состава Большого совета и имели право переизбираться. Он исполнял функции высшего судебного органа на контролируемых Венецией территориях.
Другой государственный институт — Совет десяти — стал постоянным органом, формируемым Большим советом, отвечающим за государственную безопасность, представляя собой одно из проявлений, как писал Коцци, «врожденного недоверия, питаемого Республикой ко всем и вся». Члены Совета десяти вели свои расследования втайне, опираясь на эффективно функционирующую сеть шпионов и осведомителей, поставляющих свою информацию в отведенные для этого урны, самой знаменитой из которых была львиная пасть во Дворце дожей. В 1539 году также был создан постоянно действующий институт государственных инквизиторов, при помощи которого венецианская власть эффективно боролась со своими врагами [ 10, с. 74].
Кроме всего прочего, в Венеции действовал Сенат, который состоял из опытных советников (pregadi), специально приглашаемых дожем для решения разнообразных проблем. В середине XV века Сенат состоял из 120 человек, избираемых на год Большим советом и имеющих право быть переизбранными. Члены Сената отличались изрядной компетентностью по многим вопросам. Они выбирали посланников, определяли их задачу и заслушивали отчеты. Они занимались военным флотом, набором солдат и кондотьеров и назначали проведиторов для надзора за последними. В число задач, решаемых Сенатом в сфере экономики (начиная с 1506 г.), входит назначение пяти «мудрецов», осуществляющих общую координацию торговли и надзор за снабжением города продовольствием, организацию морских конвоев, а также контроль за импортом и рынками зерна, оливкового масла, соли и вина.
«Замковый камень в своде венецианской правительственной системы» (по определению Тирье) — это Большой совет (Maggior Consiglio), который выбирает из своей среды советников дожа, членов Сената, Совета десяти и значительное число магистратов. Его голос являлся решающим при принятии законов, предлагаемых различными советами. До 1297 года он насчитывал от 400 до 500 человек; в начале XIV века — около 1,1 тыс., к концу века — примерно 1,2 тыс., а в 1493 году, по утверждению Марино Санудо, почти 2 тыс. человек» [10, с. 71— 72].
При этом в Большой совет допускались лишь патриции[34], только они в стране обладали политическими правами. «По свидетельству Санудо, в 1493 г. численность патрициев, переваливших возрастной рубеж в двадцать лет, составляла 2420 человек; цифра эта — самая высокая за всю историю существования патрициата. Согласно безвестному хронисту, в 1482 г. патриции занимали 732 административные должности, а в начале XVI в., по словам Санудо, таковых насчитывалось 800»[35] [10, с. 79–80].