Читать интересную книгу Александр и Любовь - Александр Сеничев

Увы: она еще не знает, что такие мольбы - судьба, уготованная ей ее «рабом» на долгие годы. До их свадьбы остается целых три долгих месяца.

«Теперь еще тверже знаю, что будет счастье, бесконечное, на всю жизнь.» - написала Люба в последнем той весной письме Саше. И с этой твердой уверенностью в неизбежности счастья 24 мая они причастились.

25-го - обручились в университетской церкви.

А 27 мая Блок уехал за границу - сопровождать мать, отправившуюся на лечение в любимый Бад-Наугейм. Люба писала вдогонку:

«Ну, хочешь, расскажу, как было после вашего отъезда? Я стояла и смотрела, пока поезд скрывался; все меня ждали.» А мы расскажем, как было в Бад-Наугейме: «Скряжническое и нищенское житье там, записывается каждый пфенниг. Покупка плохих и дешевых подарков. Немедленные мысли о том, какие бумаги нужны для свадьбы, оглашение, букет, церковь, причт, певчие, ямщики и т. п. - В Bad Nauheim’е  я большей частью томился, меня пробовали лечить, это принесло мне вред. Переписка с невестой - ее обязательно-ежедневный характер, раздувание всяких ощущений - ненужное и не в ту сторону, надрыв, надрыв.». Позвольте? «Переписка с невестой» (безлично-то как: не с Любой - с «невестой»!) - принудиловка для вас, г-н Блок? Принудиловка и «раздувание всяких ощущений»? И про какой это вы надрыв? Про тот, который у вас в каждом письме к «невесте»?

О! Там действительно чрезвычайно надрывно. «Вся моя душа в Твоих страданиях. Внутри у меня такие нежные, такие деликатные, такие божественные чувства к Тебе, всегда моя Нежная, всегда моя Красавица. Мне-то, ты думаешь, не жутко и не страшно, не хочу я молиться, не хочу я простираться перед Тобой?..»

(«... оглашение, букет, церковь... переписка с невестой...» -где правда? Или обе правды - правды?)

«...  Твое вчерашнее письмо было седьмое. Верно, не пропало ни одно. Может быть, пропадают мои, а я потерял им счет, вчера послал три...»

Насчет «потерял счет» - вот этого не надо, господин Блок, вы немец. Пусть всего на четверть, но - немец. И счета никогда и ничему не теряете: «Сейчас я получил Твое восьмое письмо. Или Ты не видишь, что со мной?... Неужели Ты будешь меня успокаивать? Неужели Тебе это делать! Неужели я не перенесу Твоих страданий!»

(«... какие бумаги нужны для свадьбы... причт, певчие, ямщики...»)

«... Мне кажется дерзким даже смотреть на Тебя теперь, потому что ведь я же груб, и я мужчина.   А теперь я думаю, какие бывают еще мужчины и, оказывается, бывают грубее меня... »

До чего своевременный приступ личной скромности! А то уж мы (заодно с Любой) чуть Вас за мачо не приняли. «. Бывают и такие, которые вовсе игнорируют мысли Невест. А мысли и мучения Невест значат многое.   И «возраст» Невесты надо вместить и надо понять хоть издали, хоть немного, что значит девушка двадцати лет.» Да недолго уже. Вот женитесь - и продемонстрируете свое вмещение и понятие невестиных мыслей, мучений и возраста в двадцать лет.

«... Неправда ли - слово «дела» такой же жупел, как «муж»?... »

Милая Любовь Дмитриевна, а Вы вообще читали эти письма? Слово «муж» жупелило его еще вон когда.

Читала. Вот же она пишет: «Хотелось бы мне сказать про твои письма, только ты и сам знаешь, какие они хорошие, как захватывают, как много, много говорят.» О нет, Любовь Дмитриевна: письма эти говорят не много -они вопиют. Жаль только, вы не слышите: «Слово «друг» не то, что «муж». И «друг» ничего не исключает другого, потому не бойся и согласись стать мне подругой.»

Но тут же, через строку успокаивает: «Я возьму Тебя за руку и уведу в зеленую тень. Хочешь?.. Ты напиши, Радость моя, Весна моя...»

Хочет, Александр Александрович. Уже четвертый год хочет, чтобы взяли за руку - не снисходительно позволили взять за руку себя, а сами - взяли бы за руку и увели в зеленую, ну, или какую там еще тень.

Хотя, какая там тень! Тень - это так, для «надрыва». Наш лирик опять боится сбиться со счета: «...Маме осталось 10 ванн, а они берутся по 3, потом пауза... Я получил сейчас Твое письмо от 9-го - тринадцатое...». Всё. Достаточно.

Их переписка той поры необыкновенно обширна, интересна и вполне доступна. Желающие познакомиться с ней ближе могут сделать это и без нашей помощи. Экономя ваше терпение, мы приведем здесь лишь еще два письма. Ее -первое после «я стояла и смотрела, пока поезд скрывался», и его - в ответ.

Вот невеста пишет покупателю плохих и дешевых подарков: «.   ты не можешь себе представить, до чего мучителен каждый час расставанья с прежней девической жизнью. Точно я хороню себя, точно никогда уже мне не видать весны, не видать ничего, что до сих пор было счастье и радость. И до отчаяния жаль и последней весны моей, и комнатку мою, и родных, и косу мою, мою бедную косу девичью.  по-прежнему вся душа стремится к тебе, только к тебе. Да если бы это не было так, разве можно было бы выдержать это разрывание сердца, будь хоть чуть-чуть меньше моя любовь, и я все бы бросила, от всего бы отказалась, только бы не отрываться, не отрываться так мучительно от прежней жизни, только бы еще раз видеть весну., мысль о «последней весне» прямо преследует и доводит до слез; и жалко, что провела ее в городе, что пропустила ее - последнюю-то. Успокой, утешь меня! Скажи, что не умру я прежняя, останусь та же, что я увижу еще весну, увижу весну еще, еще и еще, что ты так ласково, нежно расплетешь мою косыньку девичью, что и не заплачу я. Скажи, скажи мне скорей, чтоб не боялась я, чтоб не плакала».

Из далекого Наугейма:

«Душа моя, Любочка моя, Ясноокая моя Зоренька. (Финист! Ясный Сокол просто!.. Но - педант, он не упускает ничего: в ответ на ее три подряд отчаянных «еще» - его четыре!)

...Твоя весна не последняя, Ты еще, еще, еще, еще увидишь, услышишь, почувствуешь, я ее не отниму у Тебя, я Тебе ворочу ее, и весны Ты узнаешь еще, и счастье, и ласку, и нежность мою Ты узнаешь, ибо несравненная моя любовь, мое обожание.

(Заметьте, Блок предельно искренне предупреждает Любу о том, что его любовь «несравненна» - и ей действительно не с чем будет ее сравнить).

... Не мучься Ты так, не терзай себя, не плачь. А то, плачь, от слез легче, я все Твои слезы приму, каждую слезинку на сердце положу, с собственной кровью смешаю. (Милые девушки (и женщины)! Внимательней читайте письма поэтов. Порой они до щемящего правдивы, остается лишь научиться расшифровывать их. И определиться: хотите ли вы, чтобы ваши обильные впредь слезы были приняты и смешаны с кровью любимого в его надрывающемся сердце) . Ты плачь, если легче, а я уж с тобой вместе буду, никуда не отойду, косу Твою беречь буду. Не заметишь, не узнаешь, без горя, без боли, без страдания моей Царицей станешь, моей Госпожой, моя ненаглядная, моя Ясная». И т. д. и т. п. вплоть до «в ноги Тебе кланяюсь, туфельки Твои целую. Твой до безумия, Твой навеки, Т в о й». Ну и если вы не обратили внимания: она грезит о дне, когда он ласково-нежно РАСПЛЕТЕТ ее косыньку девичью, он клянется эту косыньку БЕРЕЧЬ.

До брачной ночи остается два месяца.

Перед женитьбой Блок уже ясно и не без определенной тревоги понимал, что он накануне крутого поворота. Это нормально. Было бы странно, будь иначе. Такие предсвадебные смятения, если хотите, добрая традиция у великих и не очень русских поэтов.

Перед свадьбой же 31-летний Пушкин писал другу Плетневу: «У меня на душе: грустно, тоска, тоска.   если я не несчастлив, по крайней мере не счастлив... От добра добра не ищут. Черт меня догадал бредить о счастии, как будто я для него создан. Должно мне было довольствоваться независимостью».

Но у Пушкина тоска вылилась в «детородную осень» в Болдине. 22-летний же Блок в ожидании женитьбы просто хандрит. Его дневник той поры пестрит откровениями, среди которых выразительнее прочих самое коротенькое: «Странно и страшно».

Немногим оптимистичнее и последующие записи: «Запрещенность всегда должна остаться и в браке»... «Если у меня будет ребенок, то хуже стихов. Такой же.». «Если Люба наконец поймет, в чем дело, ничего не будет. Мне кажется, что Любочка не поймет». Или вот: «Из семьи Блоков я выродился. Нежен. Романтик. Но такой же кривляка».

«Люба понимает, я ее обижаю. Она понимает больше меня».   «Прежде представлялась, как яблочный цветок, с ангельским оттенком. Ничего похожего нет».   «Думал, что есть романтизм, его нет».

Ангельскость с цветковостью испарились еще до женитьбы.

Ребенок, которого нет еще и в проекте, заведомо плох. Романтизма нет, а запрещенность следует сохранить. Знала бы Любовь Дмитриевна с каким грузом ощущений и дум идет под венец ее Саша - могла бы понять, что ждет ее рядом с этим человеком, и еще могла бы повернуть назад.

Отговаривали от этого союза и Дмитрия Ивановича.

Не только супруга - даже подчиненные пеняли ему: «Добро бы был Ж.Блок (фабрикант) или сын Ж.Блока, а то просто какой-то юродивый». Дмитрий же Иванович, который, между прочим, поэзию знал и любил, а по молодости и сам грешил стишками, потрафляя выбору дочери, так не считал. И 6 июля Саша с Любой встретились в Боблове. Сразу начались предсвадебные хлопоты: заказать в типографии извещение для родных и знакомых, узнать, какие бумаги нужны для венчания и прочая, прочая. Вот одна из необходимых бумаг: