— Даша, туман — это всего лишь взвесь мельчайших капелек воды, и ничего больше, — успокаивал меня Ерофей, когда по утрам я жаловалась ему на непонятный ночной страх. — Ты как ребёнок темноты боишься. Хочешь, буду в твоём шатре ночевать?
Хочу, но никто не позволит. Получив моё согласие на возвращение в степь, Зеки-ага с демонстративно-почтительным уважением взялся опекать меня. Вернее, перевоспитывать на свой манер. Нельзя напрямую разговаривать с охраной, возчиками и всеми, кто не входит в ближний круг. Нельзя, чтобы посторонний мужчина — не отец и не брат — ехал со мной в одной карете. Нельзя вкушать пищу рядом с низкорождёнными. Нельзя, нельзя, нельзя…
Поначалу я молча соглашалась. Многие запреты плотно пересекались с правилами приличия столицы и были привычны. В городе. Но в пути, на мой взгляд, многие условности отодвигались на второй, а то и третий план. Почему я должна есть одна в своём шатре? И почему не могу подёргать за рукав стражника, чтобы он обратил на меня внимание? Да, я сглупила, не взяв в дорогу компаньонку, но представить себе не могу, кто захотел бы тащиться со мной за тридевять земель в невесть какие дали. Мы едем всего третий день, а я уже до оскомины устала от непрерывных наставлений Зеки-ага.
Вдруг карета резко остановилась, вернув меня из полудрёмы в реальность. Выглянула в окно. Мимо, от головы обоза, проскакал Ерофей. С каждым днём он всё меньше отдыхает рядом со мной и больше времени проводит в седле и или в возке боярина Судислава Храброва — советника посольства.
Высокое назначение автоматически не даёт знаний и навыков, вот и натаскивает зубр дипломатии молодого посла в тонкостях хитросплетений непростой науки.
И всё же, что там случилось? Гонимая любопытством, открыла дверцу, встала на подножку, пытаясь за мужскими спинами увидеть, что привлекло их внимание. Но разобрать ничего не смогла и уже хотела сесть назад, когда девчачий визг и вопль: «Даша!» сорвали меня с места.
Хорошо быть статусной особой. Передо мной мгновенно расступились, давая проход к телеге, на которой стоял мой сундук. Мой открытый сундук. Кто и с какого перепуга посмел трогать мои вещи? Но вопрос мгновенно стал неактуальным, когда я увидела, что из открытого ящика на меня смотрит взъерошенная, немного виноватая Дуняша.
– Ты как здесь? — хором с Ерофеем спросили мы. Только он громко, а я мысленно.
— Ну… — затянула девочка, озираясь на мужчин, с любопытством её рассматривающих, и, окончательно смутившись, замолчала.
— Вылазь! — приказала я подружке, понимая, что начудила она знатно.
— Даш… — начала было та, но я уже повернулась к спешившемуся жениху.
— Пожалуйста, распорядись, чтобы помогли ей выбраться, накормили, напоили и привели в карету, — попросила я посла и вздохнула. — Вот мало мне проблем. Теперь ещё и это.
После вынужденной остановки обоз тронулся. Карета мягко качнулась, но я почти не обратила на это внимание, рассматривая помятую, всклоченную Дуняшу и слушая её рассказ:
— Ох, Даша, знала бы ты, как меня зависть накрыла, когда услышала, что тебя в степь зовут. А ты такая: «Вы ошиблись…». Как можно было отказываться от такого?! Не невольницей увозят, Хозяйкой зовут. Как мне хотелось оказаться на твоём месте. Свободной скакать на прекрасном коне куда захочешь, косы за спиной развеваются, следом вои красивущие в кольчугах, в шеломах с хвостами… Ух! А мне жениха сопливого сватают и всё время говорят, что это нельзя, то нельзя, и так тоже нельзя. На всё запреты. Вот я и решила, что убегу за тобой следом. А тут случай такой…
Помнишь, когда обед прощальный был, посыльный приходил, спрашивал, когда сундуки готовы будут? Я же сама ему перевела, что уже готово всё, в «Стрекозке» у входа стоит. Могут в любое время грузиться. Он тогда ответил, что ближе к рассвету подгонят телегу и заберут. Поняла тогда, что судьба это. Домой вернулись, сказалась расстроенной и к себе ушла пораньше. Собрала белья немного, платье запасное, гребешок, ленты и потихоньку из дома улизнула. В мастерской-то все входы-выходы знаю, нетрудно было внутрь пробраться. На кухне бутыль утащила — водой запаслась, кусок хлеба кто-то оставил, тоже прихватила. Одежду твою вынула из сундука, узлом в скатерть связала, рядом с сундуком положила. Написала записку, что уехала с тобой и пусть не ищут. Положила в книгу, где Руженка записи ведёт, так, чтобы она увидела дня через два или три. Иначе погоню бы Богдан Силыч снарядил. И залезла в сундук.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Как же ты там не задохнулась и не… хм… В уборную же надо было? — спросил Ерофей, внимательно слушая признание беглянки.
— Сундук у тебя, Даша, плохой! С виду крепкий, а дно щелястое, так и не задохлась. По нужде… тут да, трудно пришлось. Едва до стоянки ночной дотерпела. Думала, что обмочусь. Выбралась как мышка и бегом в кусты, а ноги затекли. Едва-едва до ковыляла.
— Так охрана же! — опять встрял парень в рассказ.
— Глаза я им отводила, — едва слышно прошептала Дуняша. — Умею я такое… Всю ночь по лагерю бродила. Свежим воздухом дышала, в общем котле каши немного оставалось — поела. К твоему шатру, Даша, сколько раз подходила. Объявиться хотела, но побоялась, что назад отправишь. Нагуляюсь за ночь, а днём спала, чтобы не страдать от жажды и… прочего. И в другую ночь так же.
«Авантюристка!» — мелькнула в сознании странное слово. Что значит точно, не помнила, но понимала, что очень оно подходит Дунечке.
— Что делать будем? — мысленно спросила я Ерофея, признавая его старшинство в посольстве.
— Выдрать надо! — резко ответил тот.
— Почему? — вскинулась девочка.
— По заднице. Крапивой.
Дуняша надула губы. Она-то себя героиней чувствовала, а её крапивой.
— Ты подумала о том, что чувствовали Боянка и Богдан Силыч, когда поутру не нашли тебя в светлице твоей девичьей? — спросила беглянку.
— Разозлились, наверное…
— Зная соседку, думаю, что она от горя и заболеть могла. А ещё думаю, обидно ей очень. Мало сделала для тебя?
— Так я же не прошу! Сама она… — вскинулась Дуняша. — Она хочет, а меня заставляет.
— И что же она тебя такое страшное делать принуждает? — с горькой усмешкой спросил Ерофей.
В силу нелёгкого жизненного опыта он понимал, что эгоистичный подростковый бунт, когда думаешь только о своих желаниях, считая, что весь мир с дурацкими правилами поведения, нормами морали, устаревшими ограничениями настроен против тебя, может не просто навредить, но искалечить, а то и вовсе уничтожить. Чем могла закончиться для легкомысленной девчонки прогулка по ночным улицам в одиночку? А то, что доски на дне сундука оказались плохо подогнаны, и вовсе удача. Иначе нашли бы на одной из стоянок посиневший от удушья трупик.
— Ну… — девочка задумалась.
Не глупая же, понимает, что Боянка ей добра желает. Жаль только, что пока суть «что есть добро» у них разнится.
Домой девочку не отправили. Не связывать же её, а в ином случае сбежит.
— Пусть едет. Глядишь, убедится, что жизнь в степи не мёд с сахаром, — разрешил Ерофей. — Но я бы выдрал!
Боянке написала письмо с обещанием присмотреть за Дуняшей и отправила со встречным обозом в Светлобожск.
Эх, дороги…
— Уважаемый Зеки-ага́, — на короткой остановке жестом пригласила я советника в карету; дождавшись, когда тот устроится на мягких подушках и примет от Дуняши, ставшей моей компаньонкой, пиалу с холодным отваром, спросила: — Кого из своих людей вы, мудрейший, посоветуете нам в учителя верховой езды?
Ерофей, знавший о моих планах, озвучивал вопросы на тюркском слово в слово.
Старик чуть было не поперхнулся от услышанного, но сделал вид, что жидкость в сосуде плеснулась от неровного хода кареты.
— Зачем вам это? — откашлявшись, задал он встречный вопрос.
Сделав вид, что не понимаю, повернулась к послу, дабы услышать перевод.
— Ездить по степи, — состроила я самое невинное выражение лица. — Карета, после того как доставит нас до каганата, отправится назад. Да и вряд ли между стойбищами есть хорошие дороги. Как же я смогу навещать людей, нуждающихся в поддержке Хранительницы Степи?