Читать интересную книгу После либерализма - Иммануэль Валлерстайн

Главная проблема заключается здесь в доверии. Кому мы будем верить в беспорядочном мире, в мире колоссальной экономической неопределенности и огромного неравенства, в мире, где будущее совсем не гарантировано? Вчера большинство людей верило в государство. Именно этим определяется понятие законности, и даже если люди не верили существующим государствам, они хранили веру, по крайней мере, в те государства, которые, как ожидалось, должны были возникнуть (в результате реформ) в ближайшем будущем! Понятие государства связано с расширением и развитием; понятие группы ассоциируется с защитой и страхом.

В то же время (и в этом заключается сложность положения) эти же самые группы одновременно являются продуктом демократизации, они возникают в связи с ощущением того, что государства оказались несостоятельными, поскольку либеральные реформы были иллюзией, так как «универсальность» государств на практике выражалась в забвении многих представителей низших слоев населения или репрессиях, проводимых против них. Поэтому группы возникли не только из-за усилившегося страха и разочарования, но также в связи с ростом эгалитарного сознания, играющего чрезвычайно важную роль в их сплочении. Трудно себе представить, что в скором будущем их политическая роль снизится. Однако, принимая во внимание противоречивость их структуры (эгалитарной, но направленной на самих членов группы), рост их значения в будущем может происходить весьма хаотично.

4) Как же нам уменьшить угрозу войн между Югом И Югом, как воспрепятствовать распространению конфликтов между одними и другими группами меньшинств на Севере, которые являются своего рода производными такого «группизма»? И кто возьмет на себя моральное право или осмелится на военное вмешательство с целью ослабления этих противоречий? Кто готов вкладывать В это свои средства, если принять в расчет процесс все более усиливающейся и относительно сбалансированной конкуренции Севера с Севером (Японии и Соединенных Штатов с ЕС)? То здесь, то там время от времени будут предприниматься такого рода попытки. Но в большинстве случаев мир будет взирать на происходящее взглядом стороннего наблюдателя, как это было в ходе ирано-иракской ройны, как это имеет место в бывшей Югославии или на Кавказе, или даже во многих гетто Соединенных Штатов. Такая позиция станет еще более явственной, если число одновременно происходящих конфликтов Юг-Юг возрастет.

Даже в том случае, если встанет более серьезный вопрос о том, кто будет ограничивать малые войны между Севером и Югом, не просто развязанные, но развязанные намеренно, и не Севером, а Югом в качестве части долговременной стратегии военной конфронтации? Война в Персидском заливе была началом, а не концом этого процесса. Считается, что войну выиграли Соединенные Штаты. Но какой ценой? За счет демонстрации всему миру своей финансовой зависимости от других при оплате расходов даже на малые войны? За счет постановки крайне ограниченной задачи, гораздо менее масштабной, чем безоговорочная капитуляция? За счет обсуждения Пентагоном будущей мировой военной стратегии «победы, захвата, победы»?

Президент Буш и военные США делали ставку на то, что смогут одержать ограниченную победу без многочисленных потерь (или больших затрат). Их расчет оправдался, но, думается, со стороны Пентагона было бы разумнее не полагаться на удачу дважды. Еще раз замечу, что трудно себе представить, как Соединенные Штаты или даже объединенные вооруженные силы Севера смогли бы справиться с несколькими «кризисами» Персидского залива, случись они одновременно. Учитывая модель развития мироэкономики и направление, в котором будет происходить изменение мировой социальной структуры, которое я прогнозирую на период 2000–2025 гг., кто наберется смелости и станет утверждать, что таких многочисленных и одновременных «кризисов» Персидского залива не произойдет?

5) Последний фактор хаоса, который нельзя недооценивать — новая «черная смерть». Причины повсеместного распространения СПИДа остаются предметом самых противоречивых суждений. Однако это принципиального значения не имеет, поскольку процесс пошел: СПИД привел к оживлению нового смертельного туберкулеза, который теперь будет распространяться независимо. Что на очереди? Распространение этого заболевания не только не противоречит долговременной тенденции развития капиталистической мироэкономики (как не противоречит оно модели развития государственности и укреплению межгосударственной системы), но и вносит свой вклад в дальнейший процесс развала государственности как за счет той нагрузки, которую должно брать на себя государство, так и за счет усугубления атмосферы взаимной нетерпимости. В свою очередь, развал государственности ведет к распространению новых заболеваний.

Суть проблемы состоит в том, что сейчас мы не можем предсказать, какая именно сторона процесса будет более всего затронута повсеместным распространением заболеваний: оно уменьшает количество не только потребителей продуктов питания, но и их производителей. Оно снижает численность потенциальных мигрантов, одновременно увеличивая потребность в рабочей силе и, соответственно, в миграции. Какой из факторов будет преобладающим в каждом конкретном случае? Мы не узнаем об этом, пока этого не произойдет. Это лишь еще один пример неопределенности исхода бифуркации.

Такова в общих чертах картина второго хронологического периода, приходящегося на вступление в период хаоса. Есть и третий период — исход, новый порядок, который будет создан. Но говорить о нем подробно не имеет смысла, поскольку картина этого исхода в высшей степени неопределенна. Время хаоса представляет собой кажущийся парадокс, поскольку оно наиболее чувствительно к сознательному вмешательству людей. Именно в периоды хаоса, а не во времена относительного порядка (относительно определенного порядка) вмешательство людей приводит к наиболее значительным изменениям.

Есть ли какие-то потенциальные силы, которые могли бы привнести в состояние хаоса некое системообразующее конструктивное начало? На мой взгляд, таких сил две. С одной стороны, это те, кто стремится к восстановлению иерархического порядка и привилегий, хранители вечного огня аристократического духа. В их число входят люди, облеченные большой личной властью, но не объединенные в какие-то коллективные структуры — «исполнительный комитет правящих классов» никогда не проводил собраний, они действуют (если не совместно, то в тандеме) в периоды системных кризисов, понимая, что иначе все может выйти из-под контроля. В такие периоды они придерживаются принципа Лампедузы[22] «Все должно меняться, чтобы ничего не изменилось». Что они придумают и предложат миру, сказать трудно, но я верю в их разум и проницательность. Они смогут предложить миру некую новую историческую систему и подтолкнуть мир к развитию в ее рамках.

С другой стороны, им противостоят сторонники демократии/равенства (я полагаю, что две эти концепции нераздельны). Они возникли в эпоху 1789–1989 гг. в качестве антисистемных движений (три разновидности «старых левых»), и их организационная история была отмечены гигантскими тактическими успехами и столь же гигантским стратегическим поражением. По большому счету, эти движения служили больше для сохранения, чем для свержения системы.

Вопрос заключается в том, возникнет ли в скором времени новая когорта антисистемных движений, которая разработает новую стратегию, достаточно сильную и гибкую для оказания решающего воздействия на развитие в период 2000–2025 гг., чтобы исход его не соответствовал принципу Лампедузы. Такие движения могут вообще не возникнуть, могут не выжить или не стать достаточно гибкими, чтобы одержать победу.

После завершения периода бифуркации, скажем, в 2050 или 2075 г., мы сможем с уверенностью говорить только о нескольких вещах. Мы не будем больше жить в условиях капиталистической мироэкономики. Вместо этого мы будем развиваться в рамках нового порядка или порядков, некой новой исторической системы или систем. И потому, возможно, снова воцарятся относительный мир, стабильность и законность. Но, будут ли эти мир, стабильность и законность лучше тех, которые мы знали раньше, или они будут хуже? Мы этого не знаем, но это зависит от нас.

Глава 3. На что надеяться Африке? На что надеяться миру?

Гнев и цинизм охватывает [американских] избирателей по мере того, как их покидает надежда.

Нью-Йорк Таймс, 10 октября 1994 г.

Когда мне впервые довелось оказаться в Африке, — а это случилось в Дакаре в 1952 г., — я увидел Африку на самом исходе колониальной эпохи, Африку, где возникали и повсюду пышным цветом расцветали националистические движения. Я увидел Африку, население которой — особенно молодежь, с оптимизмом смотрело в будущее, казавшееся тогда прекрасным. Этих людей переполнял гнев за все обиды, причиненные им колониализмом, они с недоверием относились к обещаниям колониальных держав и к Западу в целом, но свято верили в собственную способность переделать свой мир к лучшему. Больше всего на свете им хотелось освободиться от какой бы то ни было опеки, чтобы принимать собственные политические решения, чтобы самим служить в государственных учреждениях и на равных принимать участие в работе международных организаций.