– Сколько вам платили?
Женщина задумалась.
– Да толком не помню, каждый раз по-разному, но исправно, по крайней мере. А теперь вот вообще ни копейки, разве так можно? – Она подняла с земли мешок и горестно побрела прочь. – Так ему и передайте: не буду убираться больше, уж как хотите, не буду…
– Подождите, не уходите! – взмолилась я. – Обещаю вам сегодня же разобраться в этом недоразумении. Пожалуйста, не оставляйте эту могилу без уборки. Вот, возьмите, – я поспешно достала из кошелька двести долларов и протянула их женщине, – этого хватит, чтобы компенсировать недоплату?
– Ну, спасибо, – обрадовалась та и миролюбиво добавила: – Не беспокойтесь, раз так, я буду продолжать убираться. Вы только передайте своему знакомому, что друг или кем он ему приходится – нечестный человек. Так что, – она с надеждой взглянула на меня, – может быть, лучше вы будете передавать денежки?
Покинув кладбище, я задумалась, куда мне двинуть дальше. С утра я запланировала посетить спортивный магазин. Димка второй год мечтал о велосипеде «Школьник». Двести долларов, так импульсивно отданные мною незнакомой женщине, являлись подарком добрых родственников ко дню рождения Димки. Конечно же именно на них я планировала приобрести двухколесного приятеля сыну. И вот, в секунду – ни денег, ни велосипеда.
Зато сделала доброе дело. Остается утешаться этим. Ведь как удачно сложилось, что именно сегодня доллары оказались в моем кошельке. Обычно с валютой я предпочитаю по улицам не расхаживать. Да она, собственно, и сама не часто захаживает ко мне в гости. Так, по праздникам, в качестве подарка разве что.
Как-то раз мы с друзьями взялись подсчитывать, что для кого означает выражение: «быть без денег». И сколько, по мнению каждого, у него должно быть в кошельке, чтобы он начал чувствовать себя неуютно. Минимум то есть каков? Просто удивительно, до чего разнились ответы. Для меня, скажем, минимум, это когда денег остается ровно на дорогу до дома. А для одного моего бывшего приятеля это были как раз 200 долларов США. То есть именно та сумма, от которой я сегодня так легкомысленно «избавилась». Словно бы для меня сегодня тоже был минимум, случайно завалявшийся в кошельке. Но о чем тут было раздумывать? Представляю, как огорчился бы Грегори, узнай он как-нибудь после, что могила его дорогой мамы находится в запустении, покрытая гниющими листьями и паутиной. Какой болью это отозвалось бы в его сердце! А мне сегодня это удалось легко предотвратить. И теперь я горжусь собой. Да.
Вопрос только, что сказать ребенку? Кстати, через два часа уже пора его встречать из школы, времени в обрез. Зайду, пожалуй, на рынок в Теплом Стане, куплю чего-нибудь, чтоб по-быстрому сварганить ужин.
Бесповоротно потратила оставшиеся деньги на кочан капусты, четыре яблока, замороженные котлеты «Богатырские», банку консервированного горошка да пакет стерилизованного «долгоиграющего» молока. Ну а на сдачу купила два пирожных «картошка». В конце концов, хоть какое-то утешение.
Спустилась в метро. Еще сорок минут, и я на месте. Заеду в школу, потом быстренько домой, сынок пополдничает молоком со свежей «картошкой», пока я соображу ужин.
Вдруг нестерпимо захотелось съесть одно из двух пирожных. Вот прямо в метро, не доезжая до дома. Так, до одури, немедленно! Я что, не имею права? Кто мне может запретить, собственно?
Я вонзилась зубами в вязкую сладость, слизнув предварительно верхний лепесток жирного сладкого крема. Прикрыв глаза (чтобы не видеть осуждения окружающих), растворилась в собственных, почти детских ощущениях. Видела бы меня мама! Нам никогда не позволялось жевать на улице, а тем более в общественном транспорте. Это считалось верхом неприличия, грубым нарушением этических норм и пищеварительного процесса. Как много преимуществ во взрослой жизни всё-таки.
Открываю глаза. По вагону плавно шествует в мою сторону беременная нищенка с протянутой рукой и картонной табличкой.
«Хочу есть», – написано на табличке. Сердобольные граждане кладут ей в руку монетки. Она доходит до меня и останавливается с выжидательным видом. Половинка пирожного застревает у меня по пути в пищевод. Я в полной растерянности. Я сочувствую голодной беременной женщине, но денег у меня не осталось даже на трамвай. Последние потратила на два пирожных, одно из которых застряло в горле. Она продолжает ждать от меня материальной помощи, не сдвигаясь с места. Окружающие косятся на нас с неодобрением. Может быть, предложить ей откусить от моего пирожного, думаю я. Неловко как-то. Она нависает надо мной, держа руку с мелочью на уровне моего лица, и я не выдерживаю, сдаюсь. Почти с раздражением протягиваю ей пакетик с нетронутым пирожным, предназначенным для Димки. Надеюсь, искренне надеюсь, что откажется, уразумев, что предлагаю ей последнее, постесняется взять…
Вагон останавливается на станции. Беременная нищенка в буквальном смысле слова выхватывает у меня из рук пакетик с пирожным и стремглав выскакивает из вагона. Даже не поблагодарив, не кивнув, хотя бы для пристойности. Вот какая неблагодарная!
«Я ужасная мать, – думаю, – ужасная. За один день, прямо-таки бездумно, лишила собственного ребенка сразу двух радостей жизни».
– Мам, ты почему грустная? – спрашивает Димка по дороге домой.
Не выдержав мук совести, выкладываю как на духу историю с пирожными. Каюсь, мол, так и так: одно необдуманно съела, другое бездумно отдала.
– А это пирожное как называлось?
– «Картошка» называлось, – сокрушенно сознаюсь я голосом Пятачка, не донесшего целым до ослика Иа воздушный шарик.
– Мам, так я же не люблю такую картошку! – восклицает ребенок. – Мне сейчас чипсов бы… с беконом… – Он мечтательно причмокнул.
Телефонный звонок раздается, едва мы переступаем порог квартиры.
– Ну, рассказывай, Саша, как оно – твое важное дело?
– Доброе утро, Григорий. Всё задуманное выполнено с лихвой.
– Как-то загадочно ты об этом сообщаешь.
– В самом деле? По-моему, обычно…
– Наверное, ты занята?
– Вовсе нет.
– Чувствуешь себя неважно?
Как же ему сказать?
– Я немного… огорчена.
– Так-так, и кто тебя огорчил? – В голосе слышится напряжение.
– Грегори, а можно сначала задать тебе один деликатный вопрос?
– Конечно, спрашивай.
– Скажи, пожалуйста, а кто следит за могилой твоей мамы?
– Мой старый друг Виктор Волчанин. Я перевожу ему деньги, которые он затем ежемесячно выплачивает уборщице.
– Ты доверяешь этому Виктору? Ты уверен в его порядочности?
– У меня еще не было повода усомниться… а почему ты спрашиваешь?
– Потому что повод появился у меня! Этот Волчанин – никакой тебе не друг, вот что, – выпаливаю я.