Штабной командир оценивает ситуацию точно так же, как и танкисты. Тягачи-то для перевозки артиллерийских орудий есть, но их мало. Вот через год, через два — другое дело. Бронетехника грозно выглядит на параде, но профессионал понимает, что значительная часть ее безнадежно устарела. А новые машины — все те же KB и Т-34 — не освоены личным составом до такой степени, что их даже на парад страшновато выпускать. Стоит ли говорить о том, что смогут сделать в бою на самых современных по тому времени машинах экипажи, которые еще и к параду толком не пригодны. Чтобы стать грозной силой, мехкорпусам необходимо было прежде всего время. Они, спешно формируемые в то время, больше всего напоминали разрушенные муравейники, где идет бешеная суета по восстановлению утраченной цепочки взаимодействия. Мехкорпусам надо осваивать новую технику, командирам требуется узнать друг друга и подчиненных, научиться понимать друг друга с полуслова — но времени для этого у них уже не оставалось…
Точно так же состояние советских механизированных войск к лету 1941 года оценивали и менее высокопоставленные командиры — такие, как А.В. Егоров, командир танкового полка:
«Такова военная служба: еще несколько дней назад я жил делами и заботами командира отдельного танкового разведывательного батальона, а сегодня вступаю в новую должность — начальника штаба 6 3-го танкового полка 32-й танковой дивизии. Чтобы представиться командованию, утром прибыл в штаб, разместившийся на окраине Львова в помещении бывшего кадетского корпуса… Комдив продолжил беседу со мной. Медленно прохаживаясь по комнате, говорил о самом важном в жизни 32-й танковой дивизии, входившей в состав 4-го мехкорпуса 6-й армии.
— Дивизия в основном заканчивает формирование. Командование Киевского особого военного округа посылает в корпус и в нашу дивизию все новые танки, которые получает от промышленности. Отличные машины, — сказал Пушкин. — Пойдешь по парку полка, посмотришь на них и, думаю, не раз скажешь спасибо рабочему классу. Так что наша дивизия необычная. Она одна из немногих в Красной армии, имеющих на вооружении KB и Т-34.
Из рассказа комдива я узнал, что в каждом полку дивизии уже имеется по два батальона новейших танков и по одному батальону легких. Последние в недалеком будущем тоже будут заменены новыми. На подходе один дивизион 122-миллиметровых гаубиц, личный состав мотострелкового полка. Плохо с транспортом: дивизия укомплектована им лишь на 60 процентов. Обещают пополнить, но трудно сказать когда. Командный состав 63-го полка в основном кадровый, подавляющее большинство — коммунисты и комсомольцы. Есть участники боев на Халхин-Голе и в Финляндии. Их немного, но опыт людей обстрелянных надо ценить и изучать. В общем, личный состав крепкий, надежный, хотя для действий в составе роты, батальона, полка еще не слажен. Новые машины получены полтора-два месяца назад, и механики-водители только начинают осваивать их. Для начальника штаба тут очень ответственный участок работы. Нужно сделать все, чтобы форсировать боевую учебу, использовать каждую возможность для отработки вождения и стрельбы».[50]
Только начавший перед войной командирскую службу Иван Макарович Голушко вообще оказался в числе «бестанковых» танкистов:
«…В 49-й тяжелый танковый полк я прибыл из Киевского танкотехнического училища всего неделю назад. Полк только формировался, новая материальная часть — тяжелые танки KB — еще не поступала. А несколько танков Т-28 использовались для подготовки экипажей, прибывших в полк раньше меня. Нас — «бестанковых» лейтенантов и воентехников — включали то в одну, то в другую комиссию. Мы страшно огорчались и завидовали тем счастливцам, которые были при технике.
Всплыл в памяти вчерашний разговор с воентехником 2 ранга И.К. Лаптевым.
— Ну как противохимическая защита? — с усмешкой спросил он, зная, что я в комиссии по проверке противогазов.
— Так же, как и с твоим ремонтом лагерной бани, — парировал я. Думал, что задену его, но Лаптев рассмеялся:
— Через недельку приглашаю в парную. По собственному проекту сооружаю.
— Ты, кажется, доволен? — взорвался я. — Хочу танк водить! Понимаешь это?! Хочу стрелять, заниматься тем, чему учили меня!
— Да ты не петушись, — спокойно ответил Лаптев. — Все это будет, дай срок. А сейчас учись… Тому, чему тебя не учили. Пригодится в жизни. — Он помолчал и уже совсем другим тоном сказал: — Мне тоже хочется поскорее сесть в танк. Но ведь их пока нет в полку».[51]
Механикам-водителям необходимо освоить новую технику, «бестанковым» лейтенантам хотя бы начать ее осваивать.
А ведь точно такая же картина была и в авиации, которая согласно резуновскому варианту войны должна была сжечь немецкую авиацию прямо на аэродроме.
Западная группировка войск Красной армии имела в своем составе 7133 самолета фронтовой авиации (свыше 4200 истребителей) и 1445 морской (763 истребителя). Около 80 % всей авиации составляли изношенные машины устаревших образцов, и только 1540 самолетов соответствовали требованиям времени.
В середине 30-х годов воздушный флот СССР по праву считался сильнейшим в мире. Но к началу 40-х годов в качественном развитии мировой авиации был сделан значительный шаг вперед. Это стало заметным уже к концу гражданской войны в Испании, когда советские истребители стали проигрывать воздушные схватки не только с более совершенными «Мессершмиттами-109». К середине 1941 года, ценой больших усилий, были разработаны и запущены в серийное производство все необходимые типы современных советских самолетов, но гитлеровское нападение сорвало план полного перевооружения Красной армии. Количество новых машин в частях оставалось на крайне низком уровне, и многие пилоты просто не успели освоить новую технику.
Примеров того, насколько незнакома была новая техника большинству советских летчиков к 22 июня, множество. Вот лишь один из них: «Помню, после полудня на единственном бывшем в полку МиГ-1 вылетел кто-то из командиров эскадрилий, успевших его освоить. А тут как раз идет немецкий самолет-разведчик, он к нему пристроился и не стреляет. Я думаю: «Что же ты делаешь?!» Он отвалил, еще раз зашел — опять не стреляет. Когда он приземлился, мы подошли выяснить, в чем дело. Говорит: «Гашетки не работают». А они были просто прикрыты предохранительными рамками! Их просто надо было откинуть!»[52]
И такие описания использования новой авиационной техники 22 июня можно приводить до бесконечности. Согласно Резуну, ВВС Красной армии, только начинавшие освоение новых машин, должны были 6 июля превратить немецкие аэродромы в сплошные пожарища, закрытые «черными столбами дыма».
Противник контролировал каждое наше движение
Впрочем, ведь главным козырем советского нападения должна была быть совершенная внезапность. «Обеспечил» ее Резун полностью, застиг немцев врасплох.
Попробуем представить себе эту «внезапность» в реальности. Нет, наверное, ни одной работы о предвоенном периоде и начале Великой Отечественной, в которой не упоминалась бы активная воздушная разведка немцев, их бесконечные «случайные» перелеты на советскую территорию и «вынужденные» посадки на наши аэродромы.
Бесценный для Германии вклад в решение этой задачи принесли разведывательные полеты над территорией СССР немецких самолетов из «команды» подполковника Ровеля. Воздушная разведка со стороны Люфтваффе, начатая в 1937 году, значительно активизировалась с осени 1940 года. Отряд Теодора Ровеля, действуя с баз в Румынии, Венгрии, Польше и Финляндии, практически безнаказанно вел фоторазведку западных районов Советского Союза от Прибалтики до Черного моря и обнаружил много приграничных аэродромов. С октября 1939 года и до июня 1941 года немецкие самолеты более 500 раз нарушали воздушные границы СССР.
Ну и как втайне от немецкой авиаразведки Красная армия могла бы подготовиться к внезапному масштабному нападению? Неужели по просьбе автора «Ледокола».
Но мало того что подготовку гипотетического советского наступления 6 июля в упор не замечает немецкая авиаразведка, проморгала ее и разведка агентурная. А ведь известно, какими возможностями она обладала в приграничной полосе. В Прибалтике и на Западной Украине 22 июня диверсанты резали связь, уничтожали командиров, наводили немецкую авиацию. Трудно найти мемуары переживших первый день войны на западной границе, в которых нет описания чего-то подобного.
Пожалуй, самый яркий пример возможностей немецкой агентуры приведен в воспоминаниях Попеля:
«Мы стояли тогда в недавно лишь освобожденной Западной Украине. До Сана, по левому берегу которого вышагивали германские пограничники, было рукой подать. В этом заключалось некоторое своеобразие.