Читать интересную книгу Роман И.А. Гончарова «Обломов»: Путеводитель по тексту - Валентин Недзвецкий

Зачин девятой главы «Где мы? В какой благословенный уголок земли перенес нас сон Обломова? Что за чудный край!» (с. 79) открывает фундаментальный для произведения образ Обломовки как одного из «коренных» укладов и способов человеческого бытия, а вместе и «образа жизни», в детстве и отрочестве Ильи Ильича укрепившего свойственную его натуре «обломовщину». С основным в ней мотивом сна, который из бесконечного лежания героя вскоре обретает в романе многозначный смысл «и сна-грезы, сна-мечты, сна-утопии»[30], но в последнем счете — ничем не возмутимого жизненного покоя. В свою очередь комическим заявлением Захара «А где немцы сору возьмут!.. Вы поглядите-ко, как они живут!» и врачебным предписанием Обломову во избежание «удара» пожить «в Швейцарии или Тироле» (с. 14, 68) читателю предсказывается тема жизни, альтернативной «обломовщине» и олицетворяемой, как покажет развитие произведения, русским немцем Андреем Штольцем. Присутствует в начале «Обломова» и сквозная в нем идея человеческого противостояния, подчинения судьбе (с. 78), а также общий в русской литературе середины XIX века вопрос «что делать?» (с. 38), с которым Илья Ильич обращается к Захару, Тарантьеву, доктору, а затем и Ольге, Штольцу, даже Мухоярову.

Из других лейтмотивов «Обломова», проходящих через весь роман, содержательной результативностью выделяются мотивы «горы» (точнее — восхождения героев на гору или, напротив, их приземленность), хаоса, тьмы и бездны. Так, первый, сверх композиционного назначения, не меньшую роль сыграет и в характеристике центральных персонажей, о чем речь пойдет позднее. Второй в начале произведения заявлен беспорядком в комнате, «где лежал Илья Ильич» («По стенам <…> лепилась <…> паутина, напитанная пылью… Ковры были в пятнах. На диване лежало забытое полотенце…»), а также рассеянностью и беспомощностью ее хозяина (не знает, куда девал письмо старосты, сколько получил в прошлом году денег из деревни, не сумел написать управдому). Эта внешняя бестолочь в конце части третьей сменится «сном и мраком» и около героя и в нем самом («ум его утонул в хаосе безобразных, неясных мыслей…». С. 290). В части четвертой в душевном «хаосе, во тьме» окажутся в период их обоюдных сомнений в любви другого, однако, и Штольц с Ольгой (с. 322, 323).

Что касается «бездны», то в романе она имеет двоякий смысл. «…У него, — говорится об Илье Ильиче, — между наукой и жизнью лежала целая бездна, которой он не пытался перейти» (с. 53). «Не говори, не поминай! — торопливо перебил его (Штольца. — В.Н.) Обломов, — я и то вынес горячку, когда увидел, какая бездна лежит между мной и ею» (т. е. Ольгой Ильинской. — В.Н.) (с. 303). «Ты его не оставишь, не бросишь?», — имея в виду Илью Ильича спрашивает Ольга в конце произведения Штольца. «Никогда! Разве бездна какая-то откроется между нами, стена встанет…», — отвечает тот (с. 363). «Что ж там делается? — обращается Ольга к своему мужу, только что услышавшему решительный отказ Обломова покинуть дом Пшеницыной и жить вблизи них, — Разве „бездна открылась“?» (с. 376). Во всех этих случаях «бездна» — синоним того существенного отличия между жизненными явлениями или героями, которое, по мысли романиста, нуждалось в преодолении, но по ряду причин осталось неодоленным.

В другом своем значении «бездна» тождественна неисчерпаемой глубине, сложности и таинственности женской души и любовной страсти, а вместе с ними и «мятежных вопросов» (с. 358) человека о его сверхземных устремлениях и судьбе в целом. Как «смотрят в бесконечную даль, в бездонную пропасть, с самозабвением, с негой» (с. 156) глядел влюбленный Илья Ильич на Ольгу, открывая в ней все новое и новое очарование. А охваченный сомнением во взаимности, страшится «пропасти» чувства, куда все более погружался (с. 196–197). «Глубокая бездна» Ольгиной души, «которую приходилось ему наполнять и никогда не наполнить» (с. 350, 351), мало-помалу будет открываться и для ее супруга Штольца. И вслед за Ольгой поставит его перед «бездной» бытийных проблем, не возникающих «среди жизни обыденной <…>, где горе и нужда», но естественных для людей, разрешивших задачи материального и социального характера.

3. Замкнутость, открытость миру, или Пространство и время

«Литературные произведения, — констатирует теоретик литературы, — пронизаны временными и пространственными представлениями, бесконечно многообразными и глубоко значимыми. Здесь наличествуют образы времени биографического (детство, юность, зрелость, старость), исторического (характеристики смены эпох и поколений, крупных событий в жизни общества), космического (представление о вечности и вселенской истории), календарного (смена времен года, будней и праздников), суточного (день и ночь, утро вечер), а также представление о движении и неподвижности, о соотнесенности прошлого, настоящего, будущего. <…> Не менее разноплановы в литературе пространственные картины: образы пространства замкнутого и открытого, земного и космического, реально видимого и воображаемого, представления о предметности близкой и удаленной»[31].

Временные и пространственные представления, запечатленные в литературном произведении, принято вслед за М. М. Бахтиным называть хронотопом (от др. — греч. chronos — время и topos — место, пространство). «Хронотоп, — отмечал Бахтин, — определяет художественное единство литературного произведения в его отношении к реальной действительности. <…> Временно-пространственные определения в искусстве и литературе <…> всегда эмоционально-целостно окрашены»[32].

Как и в других классических произведениях, в «Обломове» налицо едва ли не все из вышеназванных разновидностей литературного хронотопа. Однако формально-содержательное своеобразие и гончаровского романа в целом, и отдельных его частей определено, по существу, двумя их парами: пространством замкнутым или разомкнутым (открытым), а временем — циклическим (основанном на повторе и в этом смысле неподвижном) или линейным. Но прежде уточним общие пространственно-временные границы произведения, обусловленные жизнью в нем заглавного героя.

Сколько лет и где в сюжетной части «Обломова» провел Илья Ильич? Роман начинается первого мая, в субботу, приходившуюся на Первомай в 1843 и 1844 годах, в квартире на Гороховой улице, «одной из главных в Петербурге» (с. 17, 29, 653, 650), когда проживающему в ней Обломову «от роду» тридцать два-тридцать три года (с. 30, 7). Двадцатого июля — в именинный для него «Ильин день» — Обломов, перебравшийся с весны на загородную дачу, становится годом старше. В конце августа он возвращается в Петербург и поселяется в доме Пшеницыной, дочери которой идет шестой год (с. 233). В предшествующей романному эпилогу девятой главе четвертой части пшеницынская Маша — «уже девочка лет тринадцати» (с. 370). Эпилог от данной главы отделен пятью годами, а Пшеницына в нем вдовеет три года (с. 376, 377). Таким образом, в доме Агафьи Матвеевны Обломов прожил 9 лет и скончался на сорок четвертом году. После его смерти действие романа, сообщающего о дальнейших судьбах Пшеницыной, ее детей, Анисьи и Захара, а также о счастливом супружестве Штольцев, охватывает еще два года, следовательно, заканчивается в 1853–1854 годах.

Внесюжетная предыстория Ильи Ильича разделяется на прошедшее в Обломовке детство и отрочество, затем, по всей очевидности, трехлетие учебы в Московском университете и, наконец, двенадцатилетнюю жизнь в Петербурге, где, не дотянув третьего года службы, Обломов покинул ее и восемь лет пребывал в одной и той же квартире, в которой и представлен читателю.

Квартира на Гороховой, а точнее, одна ее комната, служившая Обломову «спальней, кабинетом и приемной», и есть пространство героя в первой части романа (с. 8). По времени жизнь его длится здесь всего один день, однако день стереотипный, сконцентрировавший в себе последние годы Ильи Ильича, когда его уже «почти ничто не влекло из дома» (с. 50). Отличительной особенностью обломовского хронотопа в данной части стали полная изоляция героя от окружающего петербургского и всего огромного мира и суточный жизненный цикл, определенный бесплодностью «внутренней борьбы» Обломова со своей апатией и инертностью.

Герой замкнулся в своей квартире, где «окна <…> не выставлены», дабы оградить себя не только от криков назойливых уличных зазывал («Ах! — горестно вслух вздохнул Илья Ильич! <…> Какое безобразие этот столичный шум!»). Обломов не хочет слышать и толкующих о европейских событиях светских «политиканов» («Дела-то своего нет, вот они и разбросались на все стороны… Под этой всеобъемлемостью кроется пустота, отсутствие симпатии ко всему!», — считает он), в чем с ним во многом солидарен и Гончаров (с. 154, 63, 138). Забросив вместе с газетами и серьезное чтение, он заодно с духовно-интеллектуальными интересами собственной юности («Где твои книги, переводы? <…> Помнишь, ты хотел после книг объехать чужие края, чтоб лучше знать и любить свой?», — скажет ему позднее Штольц) отрешился и от умственных и литературно-творческих достижений России и Европы (с. 142, 143).