Первый курс пролетел легко и незаметно, после летней сессии, она улетела домой в Дели. Я и не представляла, что буду так скучать по ней, и когда она появилась на занятиях первого сентября мы обе были по-настоящему счастливы. Прия привезла коробку с фотографиями своей многочисленной родни, потом она поочерёдно обо всех рассказывала. Раньше, когда разговор заходил о её родителях, она обычно отмалчивалась, а теперь вдруг рассказала, что её отец один из руководителей Левого демократического фронта Марксистской Партии Индии, хотя сама она политикой не интересуется, находит её скучной и сухой. А ещё она привезла мне в подарок небесно-голубое сари с узорами, вышитыми по краям золотыми нитями и кожаные сандалии усыпанные цветными камешками. Кроме того во время пересадки в Париже, она купила для моей мамы пузырёк духов «Версальский Бал».
Второй курс института был намного сложнее и насыщеннее первого. Буквально с первых недель нас завалили заданиями и лабораторными занятиями, но мы всё равно находили время встречаться, в основном ходили в кино, реже в театр. Именно во время одного из таких походов, мне случайно показалось, что молодого человека следующего за нами, я замечаю уже не первый раз. Я тогда ещё пошутила с Прией, что у нас кажется появился поклонник, она как-то странно отреагировала, похоже даже испугалась на миг, но тут же взяла себя в руки и перевела разговор. Потом я ещё не раз ловила на себе пристальные взгляды разных людей, но беспечно списывала всё на свою привлекательность. В конце второго курса, нам стала помогать моя мама. Она тогда была ведущим городским невропатологом и обладала громадными знаниями и опытом. В это время Прия жила у нас неделями, прямо из института мы шли домой и хватались за учебники.
Раз в месяц Прия разговаривала с родителями по телефону. Для этого она ездила в Москву, однажды я поехала с ней. Но с вокзала мы отправились не на центральный почтамт, а на какую-то квартиру, от которой у Прии были ключи. Квартира находилась в старом обшарпанном доме на Арбате, комнаты были тесно обставлены добротной мебелью, высокие окна закрывали тяжёлые гардины, шкафы были заполнены книгами и посудой, но тем не менее квартира казалась заброшенной и не жилой. Мы не раздеваясь прошли прямо на кухню, вскоре зазвонил телефон, девушка нервно схватила увесистую трубку допотопного аппарата. Прия провела тогда на телефоне наверное час, а то и больше. По её интонациям я чувствовала, когда она говорит с матерью, а когда с отцом. Закончив разговаривать она ещё долго сидела не отрывая глаз от невидимой точки на стене. Когда мы спустились в низ, у подъезда нас поджидали два человека в одинаковых пиджаках, галстуках и усах. Прия их сразу узнала, один остался стоять со мной на улице, со вторым Прия села в машину. Они там недолго поговорили и вскоре эти люди отвезли нас на вокзал. Они без всяких билетов завели нас в отдельное купе, а потом остались стоять на перроне, дожидаясь пока проводник не захлопнул дверь и поезд не тронулся с места.
Прия держалась до последней минуты, и только после того как за окнами замелькали пригородные платформы, сначала у неё на глазах заблестели слёзы, а потом она по-настоящему разрыдалась. Из её сбивчивого рассказа я поняла, что на её Родине происходят какие-то политические события и на её отца оказывается давление в принятии решения, которое расходится с его моральными принципами. Одним из аргументом этого давления является она, то есть её здесь держат, чуть ли не заложницей. Я как могла её успокаивала, хотя конечно толком не понимала сути проблемы. Вскоре она перестала плакать, а потом будто предчувствуя беду, корила себя в том, что втравила меня в свою историю. Позже, когда Прия совсем успокоилась, она стала меня учить молитве, сперва мне это казалось глупым, а затем мне и вправду стало легче. Уж не знаю каким образом, обитающий высоко в Гималаях Шива услышал нас, но нам обеим вдруг стало легко и свободно, мы радовались и смеялись, не представляя себе, что нас ждёт впереди.
После этой поездки, Прия немного отдалилась от меня, кроме того она стала пропускать занятия, днями не выходила из общежития. Я несколько раз приходила к ней, она ещё больше замкнулась в себе, похудела и стала похожа на испуганную, выпавшую из гнезда ласточку. Однажды её не было на занятиях две недели подряд. Я справлялась о ней у её земляков, но те только пожимали плечами и уходили от ответов. В деканате тоже ничего толком не ответили, а замдекана твёрдо посоветовал мне заниматься учёбой, а не политикой. Прошло ещё несколько дней, я не находила себе место и в конце концов решила всё выяснить до конца. В общежитии меня будтобы уже ждали. Не успела я войти в дверь, страдающая хронической ненавистью ко всему вокруг комендантша, ехидно улыбаясь вынесла мне пакет и сказала, что это от Прии.
Я с трудом удержалась, чтобы не развернуть его прямо в вестибюле общежития. Дома мы с мамой опешили, в розовый шарфик Прии была завёрнута плотная пачка стодолларовых купюр. Ни письма, ни записки, только деньги и пахнувший сладковатыми духами почти прозрачный розовый шарфик. Из оцепенения нас вывел длинный звонок дверь. Дальше был кошмар — милиция, понятые и даже корреспондент какой-то газеты с фотоаппаратом. Потом суд и срок…
— Сколько?
— Четыре строгих…
— А что стало с твоей подругой, с Прией?
— Не знаю… Я больше никогда её не видела. Последнюю дачку в городскую тюрьму, мама завернула в свежий номер «Известий». В нём я прочла, что в Индии была предотвращена попытка государственного переворота…
* * *
В вагоне повисла долгая пауза, затем Саша неожиданно приподнял голову и прислушался.
— Что случилось? — почувствовав напряжение Оля открыла глаза.
— В тамбуре кто-то стоит, — прошептал он одними губами, — не двигайся, я сейчас…
Он легко соскользнул с горы матрацев и бесшумно приблизился к двери. Вскоре оттуда раздались приглушённые голоса.
Когда он вернулся Оля сидела, закутавшись в простынь и поджав колени к подбородку.
— Нам нужно идти, — Саша был явно взволнован, — я расскажу тебе всё по дороге…
Быстро собравшись, они на миг остановились. Вагон больше не казался сказочной лодкой, плывущей над облаками. За окном пугая эхо, хрипло каркали вороны. Из всех щелей вдруг потянуло ледяным сквозняком. Острый морозный ветер, играючи продувал арестантскую робу. Прячась от него, Оля прижалась к Саше, обняла его за плечи.
— Ты только ничего не бойся, — он вздрогнул от её прикосновения.
— Я не буду…
На выходе Саша случайно задел плечём почти пустую керосиновую лампу, она несколько раз качнулась, слетела с крючка и равнодушно мерцая голубоватым язычком пламени, покатилась вдоль стены.