Читать интересную книгу Кролик разбогател - Джон Апдайк

Гарри ничуть не сомневается — он это знает по опыту уже столько лет, — что вечером после сражения с матушкой и чрезмерных возлияний Дженис потребует любви. Первые десять лет их брака ему было с ней трудновато — она многого не знала и даже не желала знать, а это как раз тогда и занимало мысли Кролика, но после ее романа с Чарли Ставросом, когда она раскрылась одновременно с полетом на Луну, а время было такое, что никаких барьеров, да и смерть, потихоньку вгрызающаяся в тело, заставила Дженис понять, что не такой уж она бесценный сосуд и что нет на свете сверхчеловека, ради которого стоило бы себя беречь. Гарри уже не на что жаловаться. Собственно, жалобы по этой части теперь были у нее. Где-то в начале правления Картера его интерес к постели, который до тех пор был неизменным, начал убывать, а теперь у него появилась настоящая неуверенность в себе. Он винит в этом деньги — то, что он наконец стал жить в достатке и довольстве, а кроме того, деньги, лежащие без движения в банке, все время уменьшаются, и он постоянно думает, как тут быть, да и многое другое крутится в мыслях: «Филадельфийцы», покойники и гольф. Он страстно увлекся этой игрой, с тех пор, как вступил в клуб «Летящий орел», однако мастерство его не улучшается — во всяком случае, четкость и сила, с какими сокращаются его мускулы, радуют не больше, чем в те первые разы, когда он удачно отбивал мяч. Вот так и в жизни — ее течение нельзя форсировать, а движущий ею принцип навечно не определить. «Руки как веревки», — иногда говорит он себе и весьма преуспевает исправить это, а когда не получается, говорит: «Сбрось вес». Или: «Не махай руками, как курица крыльями». Или: «Держи под углом», — имея в виду угол между клюшкой и рукой, когда сгибаешь запястье. Иногда он думает, что все дело в руках, а потом — что все дело в плечах и даже в коленях. Когда надо сгибать колени — вот тут он не умеет сделать это вовремя. В баскетболе все получалось как-то само собой. Если бы ты шел по улице тем манером, каким играют в гольф, ты свалился бы на мостовую. Однако, когда он наносит прямой удар или тихонько посылает мяч, это преисполняет его такого наслаждения, какое он раньше испытывал, думая о женщинах, представляя себе, что было бы, если бы очутиться с одной из них наедине на острове.

Стукнувшись о косяк, Дженис голая возвращается из ванной в спальню. И, плюхнувшись голышом на кровать, где он пытается читать июльский номер «К сведению потребителей», впивается поцелуем в его рот. Он чувствует вкус вина, копченой колбасы и зубной пасты, в то время как мысль его все еще пытается разобраться в достоинствах и недостатках великого множества консервных ножей, описанных на пяти страницах убористого шрифта. Ножи «Санбим» лучше всего открывают квадратные и рифленые банки, а банки с кофе пробивают с такой силой, что зерна рассыпаются по стойке. Другие ножи открывают так, что вылетают кусочки металла, а магниты до того крепко прилипают, что содержимое банки грозит выскочить, острие ножей не доходит до углублений в крышке, и маленькая пластмассовая прокладка быстро стирается, так что модель «Экко С865К» признана «непригодной». Эти тонкие исследования прерывает появляющийся, словно безглазый угорь, язык Дженис, что злит Кролика. С тех пор как она к сорока годам перевязала себе трубы, чтобы избежать дурных последствий от употребления таблеток, демон утраты (никогда больше не будет детей, никогда) придал ей в сексе ложную живость, что в общем-то ни к чему. В ее глазах, когда она отстраняется, так как он не ответил на поцелуй, он не видит себя — лишь тупость алкоголя и неприкрытое злобное желание. При свете ночника, который он включил, чтобы читать, он видит, как сморщилась, постарела кожа на ее горле, повисла мешком и стала красной, точно от ожога. Он не увидел бы этого так отчетливо, если бы не надел очков для чтения.

— Господи, — говорит он, — подожди хотя бы, пока я выключу свет.

— А мне нравится, когда он включен, — произносит она, с трудом ворочая языком. — Мне нравится видеть седые волоски на твоей груди.

Вот это его заинтересовало.

— И много их у меня? — Он пытается посмотреть, опустив подбородок. — Да они же не седые, а просто светлые, верно?

Дженис спускает простыню до его талии и, пригнувшись, рассматривает его поросль, волосок за волоском. Груди ее свисают, так что соски, похожие по ощущению на булочки в гамбургере, раскачиваются над его животом.

— Вот седой волос и вот. — И она выдергивает их, один за другим.

— Ой! Какого черта, Дженис! Прекрати.

Он надувает живот, так что теперь не только ее соски, а уже груди целиком прижаты к его ребрам. Одной рукой схватив ее за волосы в приступе ярости от такого обращения с собой, в другой руке по-прежнему держа журнал, в котором он пытался прочесть про то, как прилипают к банкам магниты, Кролик выгибает спину, и Дженис перекатывается с его тела на свою сторону кровати. Приняв в пьяном тумане это за игру, она сдергивает с него простыню еще ниже и нащупывает его член. Ее касание холодом проникает в него — она недавно мыла в ванной руки. Следующая страница «К сведению потребителей» напечатана на синем фоне: «Прохлада летом 1979 года: кондиционер или вентилятор?» Кролик пытается вникнуть в перечень преимуществ и недостатков каждого их этих приспособлений («Громоздкий и тяжелый в установке» противопоставляется «Недорогому в использовании» — похоже, вентилятор имеет все преимущества), но не может отключиться из-за того, что происходит ниже его живота, где алчные пальцы Дженис снова и снова просят об одном и том же и не получают желанного ответа. В ярости он швыряет журнат в стену, за которой спит мамаша Спрингер. И уже осторожно снимает очки для чтения, кладет их в ящик ночного столика и выключает лампу.

Теперь докучливой плоти его супруги придется состязаться с призывом ко сну, который несет с собой темнота. День-то ведь был длинный. Проснулся Гарри в шесть тридцать и в семь был уже на ногах. Веки у него стали слишком тонкими и не защищают от утреннего света. Даже сейчас, хотя еще нет и полуночи, он чувствует приближение завтрашней зари. Он снова вспоминает голубоглазое видение, в котором, казалось, слились его гены и гены Рут. И на память приходит далекое прошлое, когда он взял Рут стоя, произнеся «Ого!» в изумлении от ее красоты, представшей в свете фонаря на Саммер, ее тела, такого длинного и стройного, его член, не согнувшись, вошел в нее, в эту спелую, спелую красоту, «Ого!», и так грустно, что после такого чудесного единения он опустился до этого слепого слияния двух стареющих тел — одного сонного, а другого пьяного. Теперь Дженис уже со злостью дергает его член, который не желает вставать, — все ее внимание сосредоточено на нем, как бывают сфокусированы при помощи увеличительного стекла на кусочке шелка солнечные лучи, дети убивают таким способом муравьев, — Гарри видел это не раз, но никогда в этом не участвовал. Мы и так достаточно жестоки, даже когда не проявляем этого. Его возмущает то, что в стремлении забыть о своей заброшенности, о ссоре с матерью и, возможно, даже о страхе перед возвращением сына, Дженис не действует исподволь, что и возбуждает кровь и она прихлынывает к члену, как это было в девятом классе на алгебре, когда он сидел рядом с Лотти Бингамен, а та подняла руку, желая ответить на вопрос учительницы, и он увидел ее волосатую подмышку и чашечку бюстгальтера желтовато-оранжевого цвета, обтянутую тонкой материей блузки. И тут же возник страх, что сейчас прозвонит звонок и ему придется подняться с места, а у него в брюках стоит член.

Кролик решает поцеловать соски Дженис — это позволит ему настроиться, а то как-то стыдно. Нужна пауза, нужна пауза, чтобы генератор заработал. Его слюна заблестела на ее темной массе над ним — изголовье их кровати находится между двух окон, которые заслоняет от солнечных и лунных лучей большой бук, однако листья его все же пропускают немного света с улицы.

«Ох, как хорошо». Ему хотелось бы, чтобы она это сказала. Впрочем, мало сказать «хорошо». В ее возгласе должна чувствоваться неожиданность его атаки или оскорбленная гордость, иначе получается не то. Ведь Лотти тогда очень хотела, чтобы он ее взял. И даже не обязательно он. Она сидела сжав ноги, удерживая грязное желание — именно так пишут на стенах уборных, об этом говорят рисунки и слова, начертанные мальчишками, которые с помощью увеличительного стекла сжигают насмерть муравьев, и те погибают с легким треском, — ты слышишь его, а девчонки, интересно, раскрываются с таким же звуком? Мысль о том, что Лотти знала: если она поднимет руку, то блузка, заправленная в юбку, обтянет ее сосок и чашечка бюстгальтера проглянет сквозь лен, а под мышкой обнажатся маленькие девственные завитки, и он будет ждать этого, чувствуя, как закипает кровь. И в наполненной тревогой темноте, когда за тонкой штукатуркой стены спит мамаша Спрингер, Гарри наконец как бы ненароком выдает Дженис свой затвердевший член. Горячая шту-у-уч-ка!