Читать интересную книгу Майский цветок - Висенте Бласко-Ибаньес

Долоресъ, еще блѣдная отъ пережитыхъ волненій, кивками одобряла каждое слово мужа.

«Чтобы все было тихо, достаточно порѣже видаться съ этой полоумной. А теперь слѣдовало подумать о главномъ»

Въ ту же ночь, около полуночи, при маленькомъ дождѣ, который очень кстати застилалъ Валенсійскій берегъ легкимъ туманомъ и не давалъ разузнавать, куда поворачиваютъ вышедшія въ море лодки, «Красотка», этотъ морской хламъ, оснащенная, какъ для рыбной ловли, распустила свой косой парусъ и отплыла отъ берега, тяжеловѣсно качаясь на волнахъ, подобно постарѣвшей красавицѣ, которая, скрывая свои изьяны, идетъ на поиски поздннхъ побѣдъ.

V

На слѣдующее утро, часамъ къ пяти, когда первые лучи тусклой и холодной зари только еще начинали выдвигать изъ мрака колокольни, куполы и крыши Валенсіи, акцизные чиновники прибыли въ свою контору на Морскомъ Мосту, на Гвадалавьярѣ, и усѣлись подъ еще запертыми окошечками зданія вѣсовъ. Что же касается сторожей, продежурившихъ тутъ ночь, тѣ расхаживали по тротуару, сильно топая ногами и закрывая подбородки поднятыми воротниками куртокъ въ защиту отъ холодной сырости. Они поджидали подгородныхъ торговцевъ, людей буйныхъ, возросшихъ на базарѣ, ожесточенныхъ нищетою, изъ-за гроша открывавшихъ шлюзы неистощимаго потока ругательствъ и, прежде чѣмъ занять свои мѣста на рынкѣ, изводившихъ агентовъ фиска дерзкими требованіями.

Еще до свѣта прибыли телѣги съ овощами, и дойныя коровы меланхолически зазвякали колокольчиками.

Немножко позже, когда, при показавшемся свѣтѣ, уже рѣзко обозначились очертанія предметовъ на сѣромъ фонѣ горизонта, явились и рыбницы. Сначала, издали послышался глухой перезвонъ бубенчиковъ. Потомъ на мостъ въѣхали одна за другою четыре тартаны, влекомыя ужасными клячами, которыя какъ будто и на ногахъ держались лишь благодаря вожжамъ, находившимся въ рукахъ скорченныхъ на своихъ сидѣньяхъ тартанеро, закутанныхъ въ шарфы, доходившіе имъ до глазъ.

Эти тартаны были тяжелые черные ящики, прыгавшіе по неровной мостовой, какъ старыя прогнившія лодки пляшутъ по волѣ волнъ. Сквозь щели кожанаго кузова, разлѣзшагося во многихъ мѣстахъ, виднѣлся тростниковый остовъ; куски коричневой грязи залѣпляли бока; желѣзныя части, поломанныя и скрипучія, были связаны веревками; отъ колесъ еще не отстала грязь, налипшая прошлою зимою; и сверху до низу экипажъ былъ весь въ дырахъ, точно отъ ружейнаго залпа.

На передкѣ, въ качествѣ пышнаго украшенія, развѣвалась пара полуслинявшихъ красныхъ занавѣсочекъ; черезъ заднюю дверь видны были, виеремежку со своими корзинами, дамы рыбнаго рынка въ клѣтчатыхъ плащахъ, въ платкахъ, натянутыхъ на грудь, сидѣвшія тѣсно одна около другой и распространявшія тошнотворную вонь загнившей соленой воды.

Тартаны ѣхали гусемъ, лѣниво подпрыгивая на толчкахъ, наклоняясь на одну сторону, точно потерявши равновѣсіе, потомъ вдругъ валясь на другую, смотря по колеѣ, съ быстротою измученнаго больного, мечущагося по постели.

Тартаны остановились передъ конторой, и на подножкахъ замелькали объемистыя калоши, дырявые чулки, изъ которыхъ выглядывали грязныя пятки, подоткнутыя юбки, изъ подъ которыхъ виднѣлись нижнія – желтыя, украшенныя черными узорами.

Передъ вѣсами выстроились въ рядъ широкія тростниковыя корзины, прикрытыя мокрыми тряпками, изъ подъ которыхъ выглядывали гладкія серебристыя сардины, нѣжно-алыя краснобородки, креветы, дергавшіе тонкими лапками въ предсмертныхъ судорогахъ. По краямъ корзинъ разложенъ былъ самый крупный товаръ: толстохвостые губаны, сведенные послѣдними конвульсіями, съ безмѣрно открытою круглою пастью, въ глубинѣ которой виднѣлась ихъ темная глотка съ круглымъ и бѣловатымъ языкомъ, нѣсколько похожимъ на билліардный шаръ; широкіе и плоскіе скаты, разложенные на землѣ, напоминали тѣ липкія тряпки, которыми моютъ полы.

Вѣсы въ эту минуту были заняты пекарями подгородной булочной, молодыми красавцами, съ бровями въ мукѣ, въ большихъ рабочихъ фартукахъ и съ рукавами, засученными до локтей: они выгружали на платформу мѣшки съ горячими хлѣбами, вкусный запахъ которыхъ вносилъ ароматъ жизни въ воздухъ, зараженный тяжелыми испареніями рыбы.

Рыбницы, въ ожиданіи своей очереди, боптали съ зѣваками, созерцавшими крупную рыбу, или сцѣплялись между собою и осыпали другъ друга бранью.

Чиновниковъ злила дерзкая трескотня этихъ озорницъ, каждое утро туманившая имъ головы. Онѣ говорили не иначе, какъ криками, и къ каждому слову прибавляли междометіе изъ того неистощимаго репертуара, какой можно усвоить только на Левантинскомъ молѣ. Едва очутившись вмѣстѣ, онѣ припоминали всѣ вчерашнія неудовольствія, или продолжали ссору, начатую нынче же на взморьѣ; онѣ обмѣнивались оскорбленіями и непристойными жестами, сопровождая свои слова громкимъ и мѣрнымъ хлопаньемъ по собственнымъ ляжкамъ, или грозно замахивались кулаками; но въ самый горячій моментъ это бѣшенство переходило въ хохотъ, напоминавшій кудахтанье цѣлаго курятника, если которой-нибудь изъ нихъ случалось кинуть фразу, достаточно пряную, чтобы произвести впечатлѣніе даже на ихъ избалованный вкусъ.

Онѣ досадовали на медленность, съ какою булочники очищали вѣсы; ругательства сыпались градомъ, и среди звонкаго ливня грубыхъ словъ, прерываемыхъ любезнымъ хихиканьемъ, онѣ нападали то на одного, то на другого, вполнѣ наивно перемѣшивая самыя чудовищныя богохульства съ самыми сальными прилагательными.

Co своей стороны, булочники въ карманъ за словами не лазили и отвѣчали непристойными шутками этимъ женщинамъ, которыя, благодаря сложеннымъ подъ передниками рукамъ, всѣ казались обладательницами до странности громадныхъ животовъ, являя собою комичное зрѣлище. Среди гула, шутокъ и ругательствъ, красотка Долоресъ, стоя нѣсколько въ сторонѣ, казалась безучастною ко всему происходившему. Одѣтая лучше другихъ, она съ кокетливою небрежностью прислонилась къ одному изъ столбовъ павиліона, держа руки за спиною, выставивъ полную грудь и улыбалась, точно удовлетворенный ѳиміамомъ идолъ, когда мужчины поглядывали на ея желтые кожаные башмаки и на ея полныя икры въ красныхъ чулкахъ. По временамъ она разражалась хохотомъ, какъ безумная, раздвигая свои могучія челюсти здоровой и молодой самки; тогда ея яркія, мясистыя губы обнажали правильные ряды крѣпкихъ зубовъ, такихъ блестящихъ, что все лицо какъ бы освѣщалось этимъ мягкимъ сверканіемъ бѣлой кости.

Къ ней питали уваженіе за силу кулаковъ и вызывающую дерзость. Почтеніе усиливалось тѣмъ обстоятельствомъ, что она была женою Ректора, этого добряка, покорнаго ей во всемъ, но умѣвшаго на морѣ добыть больше, чѣмъ многіе другіе, и, по общему мнѣнію, безъ сомнѣнія, имѣвшему толстенькій кошелечекъ, запрятанный куда-нибудь въ кувшинъ. Это позволяло женѣ его держать себя царицей среди толпы распутныхъ и вшивыхъ рыбныхъ торговокъ.

– Царь Небесный! Когда же вы очистите вѣсы? – крикнула, наконецъ, она, подбоченясь, по адресу булочниковъ.

Эти какъ разъ убирали послѣдній мѣшокъ, и взвѣшиваніе рыбы началось. Какъ и каждое утро, возникли ссоры изъ-за очереди взвѣшивать корзины. Бабы ругались, но не вступали въ рукопашную: вмѣшивался сиплый басъ матушки Пикоресъ, и ея крики дѣйствовали, какъ выстрѣлы иаъ пушки.

Ho – удивительное дѣло! – въ теченіе нѣсколькихъ минутъ Долоресъ не смотрѣла на прочихъ и пропустила собственную очередь: ея глаза были устремлены на мостъ, гдѣ надъ перилами двигались плечи запоздавшей женщины, которая сгибалась подъ тяжестью поддерживаемыхъ ея руками корзинъ: Долоресъ узнала въ ней свою невѣстку и, припомнивъ сцену, происшедшую наканунѣ, во время процессіи, вскипѣла, точно паровой котелъ.

Когда жена Антоніо приблизилась къ зданію акциза, Долоресъ коснулась локтя матушки Пикоресъ со взрывомъ дерзкаго хохота: «видѣла ли тетя? Эта Росарія всегда запаздываетъ. Оно и понятно, потому что несчастная прётъ пѣшкомъ со вьюкомъ, который подъ силу развѣ мулу»!

Розарія поблѣднѣла, но не отвѣтила ничего и съ видомъ крайней усталости поставила свои корзины на землю. Потомъ она посмотрѣла на Долоресъ съ выраженіемъ ненависти. Долоресъ утирала себѣ носъ, шумно дыша, будто бы нюхая табакъ, и бормотала достаточно громко, чтобы ее слышали: «пусть-ка Росарія присядетъ: вѣдь, послѣ такого пути надо быть безъ ногъ и всей въ поту»!

Этотъ вызывающій шопотъ вывелъ маленькую женщину изъ себя: «Присѣсіъ? Экое безстыдствоі Когда нечѣмъ заплатить за тартану, честные люди идутъ пѣшкомъ, а не такъ, какъ иныя прочія, которыя надуваютъ мужа и устраиваются, какъ можно удобнѣе».