class="p1">Мне портретную медаль.
Лучше вас не нарисует
И учитель рисованья.
Он по клеточкам рисует
Репродукции. Расчертит,
А потом на лист бумаги
Переносит поквадратно.
А потом он ставит в рамку,
В кабинете рисованья
На стене ее повесит.
Любо-дорого смотреть!
Нет уж! Лучше к Пизаннелло –
Я отказ не принимаю –
Нарисуйте, Пизанелло
Мне портретную медаль!
А потом берут медали
И торжественно вручают
Вместе с удостовереньем
Тем, кто подвиг совершил.
Таковых я не имею
Ни одной. Не разу подвиг
Не сумел я совершить.
Я хочу медаль иную,
Чтоб на ней портрет любимой,
Чтоб он крышкой закрывался
И был виден только мне.
И когда мне станет грустно
Или там тоска с печалью,
Я открою эту крышку,
Поцелую я портрет.
И ее глаза увижу,
И ее вдыхаю запах.
Что мне горе-неудача,
Если есть она на свете.
Нарисуйте, Пизанелло!
Ну, чего вам, мастер, стоит?
Может, час — другой работы.
Мне же память на всю жизнь.
Пуля облетит сторонкой,
Нож убийцы не достанет.
Даже в автокатастрофе
Обойдусь ушибом я.
И когда вдали от милой,
Даже на другой планете,
Всё равно я рядом с нею,
На груди моей она.
Нарисуйте! Нарисуйте!
Я отдам все накопленья.
И хотя совсем их мало,
До копейки всё отдам.
И вздохнув, старинный мастер
Вытер кисти о фланельку
И положил их на столик,
Там, где краски он мешал.
У меня мороз по коже.
Да! Ужасная картина.
Там повешенные двое.
Смерть в своем обличье грозном.
И штаны у них спустились,
Обнажились ягодицы,
Потому что в миг смертельный
Всё извергло чрево их.
Даже в воздухе миазмы.
Нет! Бежать скорей отсюда!
Как же так, великий мастер!
И такое создавать!
Разве людям это надо
Видеть смерть в обличье грязном
И у виселицы вонью
От повешенных дышать?
И выходит, что не только
Радость людям мастер дарит.
Ужас в сердце поселяет,
Безграничный ужас смерти.
Я бежал и задыхался.
Нет! Сюда я ни ногою.
Тут прижал к груди я руку.
Это что еще? Медаль!
Отдышался я. И крышку
Медленно я открываю.
Вот оно мое спасенье!
Вот она моя любовь!
Я открыл. Застыл на месте.
Не могу пошевелиться.
На меня, оскалив зубы,
Череп пристально глядел.
Глава двадцать седьмая
ЛЮБА ПОМОГАЕТ СВОИМ
Убить героя — значит, пощадить.
Тогда ему неведомы сомненья.
Так получается, он выбора лишен,
Который нас всегда в тупик поставит
И доставляет страшный дискомфорт.
Приносит нам душевные мученья.
И хочется махнуть рукой,
Послать всех дальше,
Забыться, успокоиться, уснуть.
Но не получится…
И если даже вступим
На этот путь,
То будем сомневаться:
А правильной дорогой мы идем.
Быть может, лучше,
Если бы свернули
Налево или же направо,
А, быть может,
На месте лучше б было оставаться,
Ведь неизвестно же,
Куда ведет дорога…
Так Люба сомневалась.
И порою
Считала, что она зашла в тупик.
Ведь ни одной девчонки на заводе.
Да и вообще здесь молодежи нет.
Все пожилые, женщины, мужчины,
Которым никакие перспективы
Уже не светят. Доработать и уйти
На пенсию. И внуками заняться.
Вот их удел. О большем не мечтают.
В деревне будущего Люба не имела.
И в городе такая ж канитель.
Когда другие люди узнавали,
Что фрезеровщицей работает она,
Глядели на нее, как на больную.
Ну, в продавцы, в кассиры, на заправку,
Ну, на худой конец, в уборщицы пойти…
Но на завод, чтоб у станка стоять?
Наверно, нужно быть последней дурой.
И Любе приходилось уклоняться
И что-нибудь невнятно бормотать.
Но больше о заводе никому
Она не говорила. Стыдно было.
Ушла б с завода. Но тогда жилье
Искать ей надо. И зарплата не плохая.
По крайней мере, больше, чем на кассе.
А про техничек что уж говорить!
В деревню Люба деньги посылает.
И мать ее была так благодарна.
Теперь лекарства может покупать
И сына одевать других не хуже.
В кредит вот взяли плоский телевизор.
Такая красота! Все вечера глядят
Теперь они с Серёженькой программы.
И радовалась Люба каждый раз,
Поговорив по телефону с мамой.
И голос-то у мамы стал другой,
Каким-то громким, бодрым и веселым.
Однажды к ней Степаныч подошел.
С ним парень молодой лет двадцати пяти.
Глава двадцать восьмая
НАДЯ: ТЫ БУДЕЕШЬ ОТЦОМ:
Вспять не бежит к истокам
Даже простой ручей.
То, что с нею случилось,
Уже изменить нельзя.
К Лелю она привязалась.
Наверно, влюбилась даже.
Казалось, что лучше мужа
Ей уже не найти.
Только одна преграда.
Зато какая преграда!
Мешала соединиться.
Это его семья.
Надя уже понимала,
Что напрямую не надо.
Только испортит дело.
Надо быть осторожней.
И потихоньку, не прямо,
Путями окольными Леля
Вывести к точке конечной,
Чтобы расстался с женой.
Был он прекрасный любовник,
Ярый, неутомимый
И потому огорчался
Паузам в несколько дней.
Он предложил ей способ
Другой. И что здесь такого?
Многие это делают.
Здесь извращения нет.
Надя сопротивлялась,
А как-то его спросила:
— А вот тебе, интересно,
Делала это жена?
— Да так! Пару раз случилось.
Да как-то бледно! Без страсти!
— Ну, ладно! — кивнула Надя.
— В любви не бывает запретов.
Хотя мне ужасно стыдно.
Наверно, я не сумею.
Сумела! И как сумела!
Он выл и стонал от блаженства.
— Такого со мной не бывало,
Наденька, никогда.
— Послушай, мой принц любимый!
Но так ведь детей не будет.
— Детей? А при чем тут дети?
О чем ты, моя любовь?
— Да знаешь, а я мечтаю
Родить от тебя ребенка,
Чтоб был на тебя похожий.
Я так бы любила его.
Ведь он твое продолженье,
Частица твоя, любимый.
И знаешь, последнее время
Я думаю часто об этом.
Задумался Ваня.
— Надюша!
Я как-то об этом не думал.
И правда, иметь от любимой
Ребенка — хорошая мысль.
— Так значит, что ты не против?
— Конечно, согласен, Надя.
Она обняла его крепко
И долго его целовала…
— А с отчеством можно, Ваня,
Твоим записать ребенка?
— Ну, ясно! А то с каким же,
Когда я его отец?
Не стали предохраняться.
Случилось, что должно случиться.
Но Наде этого мало:
Он нужен ей целиком.
Она без истерик, мягко
С ним разговор заводила
Всё чаще на эту тему.
— А знаешь, Ваня, ребенок
Спрашивать будет маму:
«Мама! А что наш папа
Так редко бывает дома?
Куда-то всё время уходит,
Приходит лишь только на ночь
Или даже на вечер».