Читать интересную книгу Даниил Галицкий - Антон Хижняк

Не успел сказать Василий о крамольниках, как на середину гридницы выскочил Дмитрий.

— Крамольники? А у нас мечи есть. Будут руки протягивать — отрубим. Не так ли завещал нам князь Роман?

— Так! Так! Так! — снова раздался гул в гриднице.

Но это уже была буря гнева, вселявшая радость в сердце Марии. Она слышала голоса преданных ей людей. Теперь Мария поняла, что для нее навсегда прошли беззаботные дни, дни спокойной жизни, когда Роман все решал сам. Взволнованная выбежала она из гридницы, чтобы обнять Данилку и Василька. К ее детям протягивали свои когти звери-крамольники.

5

Ночью Смеливец плохо спал — жгла неотступная мысль о вчерашнем случае. Княжеский бирич забрал выкованные мечи, а обещанные за работу гривны до сих пор не отдавал. Хвалил мечи Смеливца, говорил, что лучше их нет ни у кого, уж очень острые и удобные. И понуждал делать новые. Вчера Смеливец поругался с ним. Бирич подъехал на коне и накричал на него, стал поторапливать, а когда Смеливец намекнул о деньгах, тот хотел ударить его плетью. Хорошо, что никого поблизости не было, хорошо, что никто не видел, как Смеливец, вспыхнув от обиды, вырвал плеть из рук бирича и еле удержался, чтобы не ударить ею по противной волчьей морде. Бирич дернул коня в сторону и оглянулся вокруг — нигде никого нет. Смеливец отдал ему плеть — и только пыль заклубилась из-под биричева коня… Смеливцу казалось, будто его уже потащили во двор князя и бросили в яму-поруб, а сверху в дыру заглядывает бирич и, издеваясь, показывает язык. Смеливец раскрывал глаза, щупал вокруг и убеждался, что спит дома. Он подгребал под себя высохшую траву, служившую ему ложем. Рядом с ним лежит на полу жена Татьяна. Они вдвоем укрываются одной и той же заплатанной дерюгой, а под головами у них твердая, как дерево, подушка. Давно уже собиралась жена сделать новые подушки, но так до сих пор и не удается ей — весь пух на княжеский двор забрали.

Смеливец боится пошевельнуться, чтобы не разбудить жену; осторожно тянет на себя дерюгу и поворачивается на левый бок. Закрыл глаза, но сон не приходит. Думает об Иванке: смышленый парень, хорошим ковачом будет — все у отца перенимает. Хотя бы пожить еще, чтобы Иванку вывести в люди! Все эти тиуны да биричи дышать не дают, того и гляди, наговорят о тебе боярам и голову срубят. Невольно сжались кулаки. Эх, вцепился бы этими руками в горло спесивому биричу! Надоел, сколько раз уже пугал он Смеливца. Боязно отцу за Иванку — горячий парень, сдерживать его надо.

Не спится Смеливцу, тяжелые думы ползут, надвигаются… Видит он себя десятилетним мальчиком на берегу Днепра, в Киеве. Отец еще не брал его в кузницу, не мешал ему забавляться с мальчишками-ровесниками. Целыми днями бегал Смеливко по киевским улицам, лазил на высокую колокольню Десятинной церкви, шнырял по густым лесным чащобам за крепостными стенами, плавал в темной днепровской воде. Давно это было, три с половиной десятка лет. На всю жизнь запомнился последний день в Киеве. Была тихая погода, ласково грело весеннее солнце. С вечера условился Смеливко со своими сверстниками, что утром пойдут они вдоль Днепра до самого Печерского монастыря. А ночью вдруг тревожно зазвонил вечевой колокол у Софии. Смеливко проснулся и тихонько позвал отца, но ответа не услыхал. В клети он был один. Тогда Смеливко пополз к выходу, но и во дворе не нашел отца. От непрерывного колокольного звона Смеливко вздрагивал, боялся лезть обратно в клеть. Где-то на горе вспыхнул огонь — видно, на площади зажгли кучу соломы. Это означало тревогу — так делали, когда к Киеву приближались половцы. Смеливко посматривал на огонь и прислушивался: звонили у Софии, а здесь, на Подоле, было тихо. Он прислонился к дубу и дрожал от прохлады. Вскоре послышались шаги, и Смеливко узнал голос отца: «Идите сюда, я позову сына, а сам сбегаю в кузницу…» В ту же ночь они выехали в Коростень — отец с несколькими ковачами сопровождал галицких купцов, которые упросили охранять их обоз с товарами. Дней на десять думал отец отлучиться из Киева, а вышло так, что не возвратился совсем. И не каялся — утром в Киеве произошло такое, что путь для возвращения был отрезан…

Волынский князь Мстислав Изяславич, княживший тогда в Киеве, и суздальский князь Андрей Боголюбский враждовали между собой. Андрей не мог примириться с тем, что Мстислав захватил Новгород и посадил там своего сына Романа. Чтобы обессилить своего противника, Андрей решил ударить по Киеву. Князья грызлись между собой, нападали друг на друга, а страдали от этого простые люди — смерды и горожане. У отца Смеливца часто собирались ковачи, изливали друг другу свои сокровенные мысли, ругали князей. «Бежать надо!» Не один раз слышал Смеливец горячие слова седобородого ковача. Бежать! Но куда? Никто не знал. Знали, чувствовали только одно — княжеские драки до добра не доведут. И это случилось. На этот раз Андрей, ворвавшись в Киев, забыл обо всем, не мог сдержать себя — его опьянил успех победы над Мстиславом. И он приказал разрушать, грабить. Вместе с Андреем Боголюбским на Киев пошли смоленский и переяславский князья, да еще присоединились к ним мелкие князья, владевшие небольшими уделами на Киевской земле. Все они были недовольны Мстиславом Изяславичем и хотели отомстить ему.

Через два дня в Коростень добрался знакомый Смеливцева отца и рассказал о таких ужасах, что в Коростене даже верить не хотели. Не может, мол, быть, чтобы свои, русские, такое учинили!

— Князья словно звери! Людей убивают, своих в плен берут! — возмущался отец. — Не вернусь в Киев!

Тогда и послушался он галицких купцов. Говорили они, что нужны в Галиче умельцы ковачи, и он поехал в Галич.

Так Смеливец с берегов Днепра попал на берега Днестра. Только ничего хорошего не нашел его отец и на новом месте. Везде одинаково. Куда ни поедешь, точно так же сосут кровь бояре и князья. Но выхода иного не было — пришлось осесть в Галиче, и после смерти отца Смеливец продолжал его кузнечное дело…

Иванко ни на что не обращал внимания — мчался к заветному уютному местечку на крутом берегу Днестра, где шумели над обрывом широколистые дубы. Уже давно стемнело, а Роксана все еще не приходила. Что бы это могло означать? Юноша побежал по тропинке назад, навстречу Роксане. Хоть бы не разминуться — ведь она должна прийти прямо из крепости. Неужели забежала домой? Через Михайла передавала же, что домой заходить не будет. Иванко не заметил, как проскочил к полянке, и, встревоженный, снова побежал к обрыву. Так и есть, прозевал. Роксана сидит на сухой дубовой колоде, охватив голову руками. При бледном свете луны вырисовывается ее белая вышитая сорочка. Иванко всегда терялся при встречах с Роксаной. Ему очень хотелось обнять ее и не отпускать от себя. С какой горячностью бросался он к Роксане, брал ее за руки, а она сдерживала его обычным: «Иванко, остынь!» И отводила его руки от себя, усаживала рядом и говорила, говорила… Он порывался к ней, губами искал ее губы, сжимал маленькие пальчики Роксаны — и всегда уступал, покоренный ее настойчивым шепотом: «Не надо, а то убегу и больше не приду…» И Иванко сидел смирно, упрашивал не оставлять его. Роксана сердилась, когда он брал ее за руки. Ее маленькие кулачки, словно воробышки в гнезде, прятались в широких Иванковых ладонях. Уже второй год встречаются они, но до сих пор Иванко так и не отважился поцеловать Роксану. Он мог это сделать насильно, но разве это будет тот поцелуй, о котором он мечтал, поцелуй, который Роксана сама бы подарила ему? И он давно уже лелеял самую тайную, скрытую ото всех мысль о желанном мгновении. Все его существо жило Роксаной. О ней он думал, засыпая после тяжелых трудов; она стояла перед ним, стройная, светлая, в задымленной кузнице отца и подбадривала его; она не выходила из головы, когда он возвращался с отцом домой, когда одиноко бродил по рощам, когда с друзьями купался в Днестре. И утром, когда просыпался, первой мыслью была мысль о Роксане.

Иванко, бесшумно ступая, приблизился к Роксане и тихонько окликнул ее. От неожиданности она испуганно вскочила с колоды и задрожала, подняв руку, будто защищаясь от невидимого злого врага. А потом, узнав Иванку, бросилась к нему, порывисто обняла и горячо поцеловала его. Ошеломленный Иванко не знал, что делать. Стучало сердце, одеревенело все тело от приятной истомы, он обессилели, крепко обнимая Роксану, только и мог произнести: «Моя лада!» Как неожиданно пришел этот первый поцелуй!

— Иванко, мой золотой! — вырвался стон из груди Роксаны.

Минутную радость как рукой сняло. В предчувствии чего-то страшного, неведомого Иванко еще сильнее прижал к себе Роксану и посмотрел в ее лицо. А она, склонив голову на его плечо, зарыдала.

— Скажи, кто причинил тебе горе, Роксана моя?

Роксана долго не могла говорить. Он повел ее, посадил на срубленный дубок и начал успокаивать.

— Ой, горе нам, Иванко! Не хочет княгиня, чтобы была наша свадьба. Так строго сказала мне ныне: «Забудь и думать об этом!» Злые бояре крамолят, боится она, хочет убежать куда-то и меня берет, а я не могу без тебя. — Она прижалась к любимому, вся дрожа от обиды, которую ей причинила Мария.