В театро Карло Феличе – оперном театре Генуи – была генеральная репетиция «Нормы». Для Сандро это была адская смесь всех трех случаев – один технический директор пригласил другого технического директора посмотреть, как работает новая техника: в этой постановке вместо декораций была сплошная видеопроекция. В итальянских театрах, похоже, окончательно сошли с ума: драматические театры городят на каждом спектакле замки-деревья-купола (минимум на три трейлера, а то, не дай бог, в турне пригласят), а в оперном – ограничиваются видеопроекцией в чистом виде. Хотя «ограничиваются» – не то слово; режиссерское задание, по-моему, состояло из одной фразы: «Сделайте мне красиво». Было красиво. Видеопроекторы работали на всю мощь и демонстрировали все последние достижения видеопроекторной промышленности. Эдакий гигантский шоу-рум.
Зрители в мехах и смокингах (генеральная репетиция! Что бы я понимала?!), зал на полторы тыщщи мест – битком, исполнители, как всегда, в тогах, прикрывающих их необъятные размеры, волнообразные метания хора по сцене – опера, одним словом. Но знаете, что я вам скажу, братцы?
Когда эта бочка в тоге запела Casta diva, а по ее шлейфу, взмывающему ввысь, потекли вниз видеопроекционные цветы – они падали как снег, как медленный белый снег, хор пал на колени, и оркестр стал попадать в ноты – Dio mio, как это было прекрасно! Мы приволокли с собой Петьку – и даже он застыл и перестал спрашивать, кто это пришел и что это он сказал. (Впрочем, может, он как раз к этому моменту осознал, что ему все равно никто ничего внятного не скажет.) А когда ария закончилась, я поняла, что мне больше не жалко, что в Большом, может, и не будет концептуальных постановок, вроде «Детей Розенталя» Сорокина – Десятникова. Да и хрен с ним, с Десятниковым! Под такую музыку, как Casta diva, я готова, не подавившись, проглотить любую чушь про друидов, и толстух в тогах, и хор, никогда не изучавший сцендвижение – да пусть делают что хотят, лишь бы пели!
На выходе столкнулись со смешным дядькой, которому страсть как хотелось поговорить. По виду он был типичным генуэзским borghese (это скорее обыватель, чем буржуй), но оказался музыкантом (бывает же такое!). Он поймал нас за рукав, чтобы рассказать историю о том, как он кормил ужином Вишневскую и Ростроповича. Начало истории я поняла с пятого на десятое – у меня в руках, как рыба, бился Петька, которому не терпелось куда-то скакать, и мне приходилось его придерживать. Пропустила я длинные объяснения, почему Разговорчивый Дядька болтал на репетиции у Ростроповича. Впрочем, и так было понятно, что рот у него закрывается только тромбоном. Ростропович сделал ему замечание, на что Разговорчивый Дядька с достоинством объяснил, что говорил о музыке, Ростропович удивился и сказал: «О! А я думал – о политике!» (последовал длинный экскурс в политику тех дней) – но после репетиции они разговорились (бедный Ростропович!), и Разговорчивый Дядька предложил Ростроповичу вместе выпить. «Согласен, – сказал Ростропович, – но только у вас дома. За ужином. Мы приедем с галлиной, – прибавил он, замахав руками, как крыльями (gallina по-итальянски – курица-несушка, что, видимо, Ростроповича страшно забавляло), – будем есть у вас песто».
Песто – это знаменитый генуэзский соус из молодого базилика. В отличие от пармской ветчины и сицилийских апельсинов, его нельзя экспортировать: по-настоящему он хорош только первой степени свежести – то есть только что приготовленный.
На следующий день вся семья Разговорчивого Дядьки прочесывала Геную в поисках самого лучшего базилика («Еще бы, – понимающе кивнул Сандро, – самый важный песто в жизни!»), протирала бокалы и наглаживала старинные скатерти и салфетки.
«А вот и моя Gallina! – воскликнул Ростропович после репетиции. – Поехали есть песто!»
«Ах, какое у Ростроповича чувство юмора! Maria Vergine! А что он говорил о политике! Боже-боже, как я жалею, что не записывал! А об оперных театрах мира! Нет, положительно, он просто ходячий анекдот!»
Почему-то Gallina была не особенно entusiasta, держалась очень сдержанно. За ужином ее больше всего привлекала наша скатерть – мы специально постелили фамильную скатерть, всю в старинной вышивке – такую умели делать только монахини-кармелитки. Но только те, настоящие, босые кармелитки (carmelitane scalze)! Вот, кстати, как перестали они ходить разутыми, так и разучились вышивать – ну что ты будешь делать? Но когда она увлеклась разглядыванием этой вышивки, у нас от сердца отлегло – наконец-то ей хоть что-то понравилось! И песто, grazie al celo, вышел на славу! Мы, конечно, не поленились, базилик растирали вручную, в каменной ступке – все как положено… Так что ужин удался.
Меня потом спрашивали: «Что ты такого сделал, чтобы понравиться Ростроповичу и Вишневской?» А я скромно отвечал: «Я просто приготовил хороший песто и постелил красивую скатерть».
Слушала я его, слушала и думала: ну как вот с такими бороться? Игнорировать, как Вишневская, или забавляться, как Ростропович? Было бы мне шестнадцать лет, я бы сказала, что надо перевоспитывать. Наверное, чему-то я все-таки научилась, если теперь отчетливо понимаю, что это бесполезно. Но. наверно, я плохо училась, если мне до сих пор хочется задать вопрос:
Может ли в человеке в конце концов музыкант восторжествовать над обывателем?
Nucleo antisofisticazione
Отделение по борьбе с софистикой
Очень меня муж мой Сашенька поразил, когда, отпив однажды из бутылки вина, вознегодовал, закупорил бутылку и пошел жаловаться на производителя в специальное отделение полиции. Называется отделение по борьбе с подделкой вин (а заодно и всего остального, что можно пить). Но это я так на русский перевела. А по-итальянски будет nucleo antisofisticazione. Nucleo – это, как вы понимаете, ядро, товарищи, Sofistica – эт-та, как вы понимаете, софистика, и таким вот образом называется специальное отделение полиции, в которое можно обратиться, если тебе кажется, что качество вина не соответствует написанному на этикетке.
Я почему-то не пошла, но долго себе пыталась представить работу этого отделения.
И представилось мне так.
– Здравствуйте, товарищи, у вас тут борются с подменой смысла, со скверной бабой софистикой? Ну так вот. Написано «Овада, южный склон, урожай 2001 года»! А я так думаю, что это был северный склон, и по поводу года у меня сомнения: наверняка это 2002-й, который, как вам известно, был неудачен во всех отношениях.
Разобраться надо, товарищи!
И товарищи разбираются… Какая идея, а! Вот бы такую группу антисофистов да в Россию!
– У меня, товарищи…
– Тамбовский волк тебе товарищ!
– У меня, господа…
– Господа все в Париже!
– Граждане, у меня голова болит после вчерашнего…
– Ну так бы сразу и говорил!
– Да и говорить-то не могу!
– Видали, а? «Говорить не могу», а сам тут уже полчаса языком чешет!
– Так водка-то паленая…
– Была бы паленая, так ты бы сейчас не ходил и не стоял, так что иди ты, дядя… опохмелиться!
– Так вдруг она опять…
– Ну, будет «опять» – к нам придешь, только бутылку не забудь! Тогда и разберемся!
А еще бы такую группу в театр («что-то мне кажется, что это был не совсем Шекспир, точнее, это был совсем не Шекспир»), в кинематограф («здесь в аннотации сказано «легкая эротика», а по-моему, это было тяжелое порно!»), в книгоиздательство («здесь сказано «с иллюстрациями», так по-моему это, того, не иллюстрации, ЭТО ИЗДЕВАТЕЛЬСТВО КАКОЕ-ТО!») .
А антисофисты разбирались бы себе, разбирались…
Правильно, впрочем, что я не пошла. Оказалось, что работает волшебное отделение по борьбе с софистикой совсем не так, как я себе представляла. Сознательных граждан, обеспокоенных судьбой отечественного виноделия, благодарят, жмут им руку, с несознательными виноделами действительно разбираются. В случае серьезных нарушений штраф может оказаться таким, что его будут еще три поколения выплачивать. Я прониклась серьезностью ситуации и спросила, что же бывает тем, кто сахар в вино добавляет (как-то мы случайно вернулись к этой теме в большой дружеской компании, где мне ситуацию с поддельными винами объясняли). «Как сахар? – спросили итальянцы, не донеся бокалы со своим вином до рта. – Ты имеешь в виду в портвейн? В ликеры?» – «Да нет же, – попыталась объяснить я, – в вино, чтобы сладкое было?»
Итальянцы поставили свои бокалы на стол и после небольшой паузы осторожно уточнили:
– Ты имеешь в виду мускатные вина? Но там же, собственно, виноград сладкий… он так и называется: мускатный.
Я, понятное дело, опять пустилась в объяснения: говорю, вот ежели самое обычное вино взять, даже не очень хорошее, а потом в него добавить сахар, то оно, конечно, все равно будет не очень хорошим, но зато сладким.
– А, – обрадовались они, снова взявшись за бокалы, – это ты про глинтвейн! Ну это да, но там же еще и специи. Но это зимой, а летом из средненького вина можно сделать вполне приличную сангрию…