Читать интересную книгу Долгое дело - Станислав Родионов

– Милочка, я к вам.

Жар бросился Козловой в голову, как ударил палкой. Или испуг ударил, который бросился в голову вместе с жаром: закричать ли, звонить ли в милицию, дверь ли захлопнуть?..

– Дайте же мне войти.

Под напором того узла, которым пришедшая деликатно давила, как животом, Козлова немо сделала два шага назад.

Дама, теперь просто женщина, уже стояла в передней. Она опустила узел на стул, торопливо его развязала и броском подняла руку, на которой повисла черная каракулевая шуба.

– Ваша, – сказала женщина, таким же броском руки повесила ее на вешалку, схватила свою, искусственную, и ловко завязала в узел.

– Я сейчас вызову милицию, – опомнилась Козлова.

Женщина оставила узел и сложила руки на груди, как для молитвы:

– Милочка, вы тоже женщина! Вы мать, и я мать! Ну ошиблась, оступилась, леший попутал... Но ведь опомнилась, сама пришла и шубу вернула. Повинную голову меч не сечет. Милочка, простите меня!

Козлова смотрела на молитвенно сложенные руки, на грязно-зеленый шарф, перекрученный на шее, как белье на ветру; смотрела на пальто, какое-то щипаное, словно его начали лицевать, да передумали; смотрела на бурки, всунутые в калоши, которые теперь уже не носили.

– Да-да, – вздохнула женщина, – я уже дико поплатилась.

– Лично я прощаю, – вяло ответила Козлова.

– Милочка, скажите в прокуратуре, что с шубой вам почудилось...

– Нет, – твердо перебила хозяйка, – врать не стану.

– Да вам за это ничего не будет. Мол, ошиблась.

– Не могу.

– Милочка, хотите я встану да колени?

Она сделала движение вперед, словно споткнулась и сейчас упадет. Козлова непроизвольно схватила ее за локоть, подумав, что в тот раз тоже поддерживала под руку.

– Вставайте, не вставайте, а врать в следственных органах не собираюсь, – почти зло отрезала Козлова.

Гостья отпрянула. Она вдруг сильно – опять, как в тот раз, – побледнела и опустила руку в карман своего потрепанного пальто. Козлова попятилась в сторону кухни, ожидая увидеть нож или пистолет. Но женщина вытащила маленькую бутылку. Значит, плеснет кислотой – Козлова читала про такую месть. И услышала тихий, какой-то чревовещательный голос, который мурашками прокатился по ее спине.

– Тогда я сейчас отравлюсь.

Козлова закрыла глаза. Заметив испуг хозяйки, женщина положила бутылочку обратно и уже другим голосом, который задрожал от подбежавших слез, спросила:

– Разве я переживу позор? Сидеть в тюрьме! Неужели ты хочешь, чтобы меня посадили? Неужели ты такая бессердечная?

– Нет, – искренне сказала Козлова.

– Тогда пожалей! Откажись от показаний, и я тебя век буду помнить. Молиться за тебя буду. Копейки ни у кого не возьму...

– Хорошо, – устало согласилась хозяйка.

– Но знай: если не откажешься, я отравлюсь у тебя на глазах.

И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Часто слышу, что жил человек, жил, да и совершил преступление. Вдруг. Как несчастье, как болезнь. А уж если несчастье, то оно, считай, от судьбы, от бога – его не предусмотришь, с ним не поборешься. И несчастных жалеют, больным сочувствуют, но только не наказывают.

Я не сомневаюсь, что любое преступление зреет долго и нелегко, даже самое маленькое. Постепенно накапливаются в человеке прегрешения, поступочки, проступочки... С каждым таким поступком все грубее топчется мораль. И вот наступает грань, когда отвергается та моральная норма, которая возведена уже в закон, – совершается преступление.

За дверью легонько стукнуло и зашуршало, словно там мели пол. Или кто-то остановился у кабинета, рассматривая табличку "Следователь С.Г.Рябинин" и собираясь постучать. Но дверь приоткрылась без стука. Он увидел-таки кусок серой швабры, который мелькнул в проеме слишком высоко от пола. Рябинин ждал, к чему-то приготовившись...

Дверь медленно, почти вежливо открылась. Первым вошел худой высокий мужчина с выгоревшей тонкой бородкой, которая, видимо, и мелькнула в дверном проеме. За ним неуклюже шагал приземистый загорелый человек, умудряясь втискиваться в пустое пространство. Они подошли к столу и молча расстегнули плащи. Высокий протянул руку:

– Прокурор Гостинщиков из Прокуратуры РСФСР.

Приземистый поставил на пол громадный портфель, сел на стул и буркнул:

– Следователь по особо важным делам Семенов.

Прокурор снял мягкую кремовую шляпу и тоже опустился на стул. Следователь остался в берете.

– Сергей Георгиевич, – начал прокурор, – нами получен сигнал, что вы совершили преступление...

– Какое? – удивился Рябинин.

– А мы сейчас это выясним. Приступайте к допросу, – приказал Гостинщиков следователю.

Тот откашлялся и все-таки хрипло спросил:

– Фамилия, имя, отчество?

– Рябинин Сергей Георгиевич.

– Место рождения?

– Новгород.

– Семейное положение?

– Женат.

– Место работы?

– Вы же знаете...

– Отвечать! – тонким голосом крикнул Гостинщиков, задрожав палевой бородкой.

– Следователь прокуратуры Зареченского района.

– Национальность?

– Русский.

– Образование?

– Высшее, юридическое.

– Судимы?

– Нет.

Семенов лег грудью на стол, припечатав все бумаги, и, стараясь придать своему простодушному лицу особую хитрость, спросил:

– Чем вы занимались одиннадцать лет назад?

– Как чем?.. Работал техником в геологической экспедиции.

– Ага, работал, – вроде бы обрадовался прокурор.

– И с кем вы работали? – поинтересовался Семенов с каким-то тайным намеком.

– Ну, с геологами, техниками...

– Давно вы их видели? – теперь он спросил с деланным безразличием.

– Это мое личное дело.

– Молчать! То есть отвечать! – вновь крикнул Гостинщиков, придерживая скачущую бородку.

– Ну, видел кое-кого из них месяц назад...

– Говорить правду! – теперь крикнул следователь, заморгав от собственного крика белесыми ресницами.

– Ну, месяца два назад...

– Четыре! – рявкнул Гостинщиков.

– Неправда, – возмутился Рябинин.

– Товарищ Семенов, дай ему в ухо, – приказал работник Прокуратуры РСФСР.

Следователь мгновенно скинул плащ, бросил его на спинку стула и поплевал на руки.

– Физические воздействия запрещены, – слабо возразил Рябинин.

Но Семенов уже схватил его ладонь и сжал своими каменными пальцами. Не вытерпевший Гостинщиков забежал сбоку и клешней вцепился в затылок.

– Больно, черти...

Это были они – его геологи.

С этими людьми начиналась его молодость, с этими людьми он хотел бы жить в одной коммунальной квартире, и случись что, этих людей хотел бы видеть рядом.

Рэм Федорович Гостинщиков, научный сотрудник, кандидат геолого-минералогических наук. Старше Рябинина на десять лет. Они переговорили обо всем на свете: вечерами, ночами, за ужином, в поездах, а однажды пошли в маршрут и проспорили весь день, не увидев ни одной породы.

Димка Семенов, ровесник Рябинина, коллектор, а по-нынешнему – техник. Он не интересовался геологией, презирал степени и должности, но всю жизнь провел в экспедициях, потому что любил передвигаться по земному шару. Это он как-то поехал в поселок за хлебом и пропал на три дня; вернулся черный, обожженный, веселый – тушил горящую степь. Это он две ночи сидел, как верная жена, у спального мешка, в котором горел температурой простуженный Рябинин. Это он...

Это были они – его геологи, рядом с которыми Рябинин думал о себе чуть хуже, чем без них.

И промелькнуло, исчезая...

...Всю жизнь он в себе разочаровывается. Неужели был так сильно очарован?

– Забыл нас? – улыбнулся Димка, блаженно расплываясь круглым и добродушным лицом.

– Три месяца не заходил, подлец, – улыбнулся и Гостинщиков своей особенной улыбкой: наклонил голову, беззвучно приоткрыл рот и сузил глаза, отчего казалось, что он сейчас крикнет или запоет. Эту улыбку-ухмылку геологи деликатно звали мефистофельской, а за глаза – сатанинской. Поварихи всех полевых сезонов считали ее козлиной, хотя Рэм Федорович объяснял, что козлы не улыбаются.

– Три с половиной, – уточнил Рябинин.

– Э, все идешь по следу?

– Да не по одному. Братцы, сейчас все объясню...

– Тут мне ребята сухой рыбки подкинули с севера, – засуетился Димка, вытягивая из портфеля длинный и острый сверток.

– Э, мне геофизик приволок с вулкана обсидианчик. – Рэм Федорович из того же портфеля вытащил другой сверток, тупой и круглый...

Это были они – его геологи.

И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Сегодня приходили мои геологи. Расстроили, разбередили... Как вернулся на одиннадцать... Нет, уже на двенадцать лет назад. Как побывал в юности. И мне показалось, что жить я стал не так – жить я стал хуже...