Читать интересную книгу Погнали - Ричард Хелл

– Ну ладно, я подожду. Он, наверное, скоро вернется.

– Не надо никого ждать. У нас есть запасные ключи.

– Хорошо. А вы не видели, как он выходил?

Крисса. Я знаю, чего она добивается, и я себя чувствую виноватым, я себя чувствую просто сволочью. Прямо тут, стоя за дверью. Я не вижу, что делает Крисса, но я точно знаю: сейчас она смотрит в глаза Дженнифер, а Дженнифер – это видно сразу – врать не умеет.

– Кто? Билли? Нет.

– Ну ладно, спасибо. – Крисса уходит.

Когда Дженнифер возвращается в заднюю комнату, я прикладываю палец к губам. Может быть, Крисса сейчас вернется, и я не хочу, чтобы она нас услышала. Выброс адреналина чем-то похож на прилив сексуального возбуждения, но конкретно сейчас мне погано и гадко, и в душе уже плещется злость на себя – расходится рябью внутри. Я себя ненавижу. Нет, только не это. Снова – разборки наедине с собой.

Я сгребаю Дженнифер в охапку и целую, чуть ли не заглатывая ее горячий язык. Как будто от этого поцелуя зависит вся моя жизни. Мне опять хочется ее вылизать.

Нет. Мне надо подумать. Я прошу ее сходить посмотреть, точно ли Крисса вернулась в номер. Она отрывается от меня чуть ли не с обиженным видом, идет в ванную и выглядывает в маленькое окошко.

– Ага, вернулась.

Я говорю:

– Господи, ты такая красивая… сексуальная… но мне надо подумать. Прости меня, ладно, но мы с Криссой знаем друг друга уже давно, и нам предстоит долгий путь… вместе… и я не хочу, чтобы у нас все разладилось с самого начала. Понимаешь?

– Как скажешь. – Дженнифер снимает платье.

– Нет, нет…

Ее сосок уже у меня во рту – круглый и твердый, как шарик жевачки. Как резиновый ластик.

– Я не могу. Не могу. Я тебя очень прошу, оденься. – Я поднимаю с пола ее яркое платье и подаю ей, старательно глядя в другую сторону. Да, она очень красивая и сексуальная, но все мои мысли сейчас о Криссе, плюс к тому, я понимаю, что мое теперешнее возбуждение – это не более чем биологический рефлекс, и мне не хочется выяснить в самый последний момент, что член у меня не стоит и стоять не намерен. Я же умру со стыда – на месте.

Она и прижимается ко мне сзади всем телом и лезет рукой мне в ширинку. Я отстраняюсь.

– Нет правда, Крисса… то есть… Дженнифер…

Я просто оговорился, но это сработало.

Дженнифер вырывает у меня свое платье и одевается. Вид у нее сердитый.

Мне все-таки удается выпросить у нее парочку косяков. Я говорю: Ладно, увидимся, – прохожу к выходу и выбираюсь на улицу.

11

Вот она, Америка. Сижу в компании бомжей на бетонном бордюре, в переулке за круглосуточным магазином. Держу в руках картонный стаканчик с кофе и пытаюсь сообразить, как объясниться с Криссой: чтобы вышло убедительно. Ясный погожий денек, вкусный хороший кофе, но мне пора возвращаться в мотель, пока Крисса не начала думать всякое.

– Блядь, блядь, блядь, – бормочу я себе под нос.

Блядь, блядь, блядь: еще одно заклинание. Помню, когда я только приехал в Нью-Йорк, я постоянно твердил про себя это слово.

У меня нет ощущения, что я сделал что-то неправильно. Я – это я, и по-другому, наверное, не могу; но мне придется врать Криссе. Я себя чувствую не преступником, а потерпевшим – невинной жертвой злонамеренных обстоятельств. Но я все равно не скажу ей правду. Какой идиот станет совать в огонь руку, чтобы проверить, какой он горячий?! Жалко, конечно. Мне бы очень хотелось, чтобы я мог рассказать ей правду. Даже не знаю, что было бы более эгоистично. Наверное, я зря переспал с Дженнифер. Вот. «Переспал» – это от слова «спать». Спать и видеть сны. Может быть, это был сон. Может быть, в этом-то вся и проблема. Может быть, я лунатик. Хожу со во сне и живу во сне. Может, мне надо проснуться. Но, блядь, я – живой человек. Совершенных людей не бывает. Мы созданы несовершенными.

Сижу на солнышке на теплом бетоне. Я – как прореха в пейзаже, дырка, прожженная сигаретой. Края еще тлеют, а в центре – вообще ничего. Пустота. Ставлю кофе на асфальт, поднимаюсь на ноги и начинаю ходить кругами – вокруг звенящего ничто, неустойчивых силовых полей своих мыслей. Я – как спутник, набирающий скорость, чтобы сойти с орбиты, преодолеть притяжение пустоты и вырваться в космос. И вот меня сносит в сторону мотеля.

Заворачиваю за угол, иду по асфальту в радужных подтеках бензина, сквозь молекулы запаха, подставляя лицо теплому солнцу; автомобили с ревом проносятся мимо, и я постепенно затвердеваю и приобретаю форму – возвращаюсь к намеченной цели и своему новому образу.

В мотель я вхожу уже в виде твердого материального тела. Открываю дверь нашего номера, захожу внутрь.

Крисса лежит на полу, в луже крови.

Шучу. Она лежит на кровати, читает книжку.

– Привет, – говорит.

– Привет.

– Где ты был? Ты унес ключи.

– Да, прости. Я не нарочно. Прошелся вот по округе, выпил кофе.

– Я тоже. Поснимала немножко.

– Крисса, ты на меня не сердись, хорошо? Ну, ты знаешь, за что.

– Ты бы следил за собой.

– Чего?

– Ничего, – говорит она, может быть слишком резко.

– Пойду я в душ.

– Ну, давай.

Я разуваюсь, достаю из чемодана чистые носки и трусы и иду в душ.

Может, все не так плохо. Может, все будет хорошо. Может, на самом деле, ей вовсе не интересно, где я был и что делал, и все утрясется само собой.

Запираюсь в ванной, раздеваюсь, встаю под душ. Беру мыло, и тут – стук в дверь.

– Билли, мне тут нужно кое-что взять.

– Угу.

Выступаю из ванны одной ногой, дотягиваюсь до двери, отпираю замок и быстро – обратно. Стою под душем, за полупрозрачной занавеской, и чувствую себя таким уязвимым; мне слегка неудобно, что Крисса там злая, полностью одетая, и в то же время, мне даже приятно, что она вломилась ко мне в ванную, когда я тут голый. А вдруг она тоже – голая? Пристально вглядываюсь в ее тень за занавеской, пытаюсь понять – в одежде она или нет, – напряженно прислушиваюсь сквозь шум воды и продолжаю намыливаться, как ни в чем ни бывало. Я весь напряжен, но и возбужден тоже.

И возбуждение все нарастает.

И вдруг – страшный грохот, и вот он я – как на ладони, под ярким светом, и два тесных пространства, влажное и сухое, соединились в одно, и она выпрямляется, выпускает из рук занавеску, которая держится только на двух кругляшках – все остальные ободраны, – и смотрит мне прямо в глаза. Лицо у нее как-то странно расплющено. Оно красное и зеленое, как в боевой раскраске. Она подносит руку к лицу, и я вижу, что у нее в руке – мои грязные трусы. Она их нюхает. Я замираю. Она швыряет в меня трусами. Потом наклоняется, сгребает всю остальную мою одежду, и чистую, и грязную, без разбора, и тоже швыряет в меня. Я так и стою, как стоял, но, как ни странно, мне уже легче. Именно потому, что она так бесится. А она начинает орать:

– Скотина! Урод! Ты с ней трахался, с этой сучкой! Сволочь ты мерзкая! Вот ты кто, сволочь!

Она берет первое, что попадается под руку – баллончик с пеной для бритья, баночку с кремом, – и швыряет в меня. Со всей силы. Я тянусь к ней, хватаю ее за грудки, едва не вывалившись из ванной, и резко дергаю на себя. Рубашка рвется. Крисса брыкается, но я приподнимаю ее и затаскиваю к себе, под струю воды. Она бьет меня по виску кулаком с зажатым в нем флаконом духов. У меня искры из глаз. Я пытаюсь ее удержать, и при этом еще не упасть, и вдруг вижу: она плачет. У нее на руке – кровь. Я кладу ладонь ей на затылок и привлекаю к себе. Мы стукаемся зубами. Поцелуй – как кино про другое кино: еще одно яростное и бессмысленное извержение, которое не остановит никакая сила. Мы целуемся с такой неуступчивой яростью, что это даже не мы: это наши родители, или родители наших родителей, или, может быть, наши дети, или некие развоплощенные сущности, которые пытаются воплотиться в нас, мы целуемся так, словно это вопрос жизни и смерти, а мы так хотим жить, и наши чресла… все упрямей, все яростней… Кажется, я сейчас тоже заплачу, только слез почему-то нет, внутри я весь пересох, и мы целуемся с такой силой, что сейчас затрещат и сломаются кости, это даже не мы, а какие-то люди… они целуются, эти люди… это даже не мы, и вообще никто, крепко-крепко, так крепко, что дальше некуда, как будто в этом есть смысл, как будто это что-то меняет. И это тоже – кино, только снятое самой природой, и переход был неизбежен, но без перерыва и в той же манере, и ты со всей ясностью осознаешь… Я отстраняюсь и смотрю ей в глаза, но ее словно нет. Она где-то совсем в другом месте. В ее глазах – только отблески огненного извержения. Ее рубашка порвана на груди, так что весь лифчик наружу. Один рывок – и застежка, которая спереди, раскрывается. Я смотрю на ее грудь. Я так долго ее не видел. И тут Крисса бьет меня по лицу, со всей силы. Падаю прямо в размокшую кучу одежды. Крисса, великолепная в своей ярости, выбирается из ванны, оборачивается ко мне и говорит:

– Как-нибудь в другой раз.

Срывает с вешалки полотенце и выходит из ванной, хлопнув дверью.

Я весь дрожу.

Едва сдерживаю себя, чтобы не запереть дверь на замок. Но это было бы проявлением малодушия. Тем более что Крисса вряд ли вернется. Но даже если вернется – пусть. Хотя меня это добьет.