Читать интересную книгу Кочубей - Аркадий Первенцев

Нелепой показалась ему мысль, что не будет о них известно, что не узнает никто об этих непостижимых людях. Ведь каждый день жизни их — это целый «пылающий остров».

— Напишут… ей-богу, напишут! — громко воскликнул Володька, вскакивая на ноги. — А вырасту большой — сам напишу.

И от этого внезапного решения стало ему настолько радостно, что захотелось прыгать, плясать и кувыркаться. Забыв, что он в дозоре, Володька, приложив ладони ко рту, заливисто и протяжно заорал:

— Да здравствует… батько!

Сверху цыкнули, и кто-то мощным басом крепко выругался. Володька сразу присел, и ему стало бесконечно стыдно. Вспомнил, что ему стукнуло уже тринадцать, посерьезнел.

«Надо себе тоже потяжелей шашку выменять, — решил он, — чтоб была похожа на кубинский палаш — мачете, а то не шашка, а хворостина».

Он вынул из ножен клинок, рассмотрел. Рукоятка была сделана из черной кости горного тура, на клинке были вырезаны непонятные арабские буквы. Вышел клинок из-под ловких рук знаменитого дагестанского оружейника. Не знал этого Володька, и хотелось ему оружия, равного сказочному мачете восставших кубинских рабов.

Непрерывно верещали кузнечики, и казалось, плотный влажный ковер зелени сплошь был выткан из этих стрекочущих звуков.

Вдруг кто-то опустил руку на его стриженую черную голову. Володька вздрогнул, быстро обернулся.

— Настя! — обрадовался он.

— Испугался? — пошутила Настя.

— Чуть-чуть, Настя, вот на столько, — согласился Володька, отделяя на мизинце не больше сантиметра.

Настя присела.

— Иду на фронт, до Вани, — сообщила она, — несу поесть ему, что бог послал. Кто с тобой? Наливайки нет, случаем?

— А зачем тебе Наливайко, Настя?

— Да боюсь я его, Володя, — просто сказала женщина, — все надо мной насмехается; что я ему, чи поперек дороги стала?

— Удержишь на заставе Наливайку! Тут Гробовой.

— Свирид?

— Ну да.

— Подходящий казак, — сказала Настя, подтягивая концы платка и разглядывая себя в зеркальце. — Вареники будешь, Володя?

— Нет, мы уже поснедали, полудновать рановато, — отказался Володька и стал обуваться, ловко обернув ногу портянкой.

— Натуральный мужчина, — похвалила Настя. — Вот мой с чулков не вылазит. Спарился. К портянке не приучен.

— По тревоге — чулок удобней, Настя, потому, стало быть, батько портянку отверг… А вон и подходящий казак, — подмигнул Володька и покраснел.

От глинища, гремя ведром и шашкой, сполз человек, опутанный пулеметными лентами. Голенища у него были подвернуты почти наполовину, вероятно, чтобы показать красную сафьяновую подклейку.

— А, Настасья батьковна, в гости пожаловали? — издали приветствовал Гробовой. — Садитесь, ложитесь. Володька, ставь самовар, бежи за конфетами.

— Все шуткуешь, Свирид? — улыбнулась Настя.

— А что нам, холостым, неженатым! — ответил Гробовой.

— Гашка-то где твоя?

— На кадетской земле Гашка моя осталась, в Джегуте. Сердце горит, душа болит. Скоро в воду сигать придется. Послал ей о себе известие, зову, — может, и проскочит до нашего красного лагеря… Ну, пойду коней поить. Дичинкой бы тебя угостили, да, ты сама знаешь, два дня у Медянки бой шел, всех утей разогнали, одни лягуны остались.

Гробовой ушел, лихо выворачивая пятки.

— Хороший мужик, — глядя вслед ему, сказала будто про себя Настя, — языком мелет много, а, передавали бабы с баженского обоза, дуже по жинке да по сынку скучает Свирид. Боится, кадеты израсходуют. Ну, пока, Володька. Дай поцелую!

— Иди, иди, не маленький! — сердито нахмурился Володька, глядя исподлобья и подтягивая повыше пряжку портупеи.

Кочубей вглядывался вначале невооруженным глазом, потом — в бинокль.

— Ой, Вася, — раздумчиво произнес он, — шось не по моему сердцу вон та дубрава.

Комиссар долго шарил биноклем, но ничего не видел.

— Маскировка, Ваня.

— Вот где эта маскировка у меня сидит, — сказал Кочубей, указывая себе на затылок. — Подходит к дубраве балка, и видел я, кто-сь выскочил из той балки верхи. Надо сделать разведку, а то беда хлопцам моим будет.

Кочубей освободился от своего оружия, снял черкеску, остался в бешмете, ладно обтягивающем его упругое тело. Засунул маузер за пояс и, немного подумав, заложил за пояс и полы бешмета.

Они были скрыты от противника небольшим взгорьем. Впереди желтоватое, выбитое конницей поле. По взгорью и влево по полю — примитивные окопы и пулеметные ямки кочубеевцев. Западней еле-еле виднелись кресты георгиевской церкви.

Кочубей, передавая оружие Ахмету, приговаривал, стараясь найти в голосе наиболее ехидные и язвительные оттенки:

— Деникин за мою голову два чувала [12] грошей сулит. Во, зараз я им выкину кренделя. Хай половят Кочубея! Айса, подай второго заводного, Урагана, — Зайчик не такой страшный.

Ураган — табунный жеребец, пугливый и нервный. Глаза жеребца были налиты кровью, он рыл землю копытами, приседал на зад и, изловчившись, мгновенно поднимался «свечкой». Черкесы, сдерживая его, повисли с двух сторон на поводьях. Кочубей подошел, перекинул повод и моментально прыгнул на жеребца.

— Расступись!

Комбриг вынесся из-за взгорья, вскочил на седло и, стоя, помчался к подозрительной дубраве. За Кочубеем поднялась вихревая полоса пыли. Кандыбин схватил бинокль. Везде из окопов поднялись люди, жестикулируя и наперебой выкрикивая слова восторга. Полоса бурой пыли сделала поворот. Теперь ясно был виден комбриг, скачущий у самой дубравы. Выстрелы. Кочубей упал. Ловить одинокую лошадь пустилось не меньше полусотни казаков, вырвавшихся из дубравы. Расчет Кочубея оправдался. В леске накапливалась конница! Но какой дорогой ценой добыты эти сведения! Лишенный всадника, мчался Ураган, за ним казаки. Комиссар выхватил клинок и подал команду атаки. На его руке внезапно повис Ахмет.

— Нельзя, комиссар, нельзя, нельзя ломать обедня. Смотри в оба глаза! О!

Ахмет орал и плясал, Айса подкидывал вверх шапку. Комиссар понял причину веселья адыгейцев. Кочубей был жив, он пронесся мимо, соскользнул с седла, свистя, хохоча и ныряя головой в волнистой гриве… Направил Урагана в гущу погони, стоя врезался в преследователей, гоня их обратно, паля из маузера. По полю заметались осиротевшие кони.

Только беспокойные поколения всадников могли дать такого потомка. Недаром в бригаду Кочубея приходили отважные джигиты из горной Осетии, Черкесии и Кабарды. Шли потомки знаменитых абреков, клали к ногам красного командира Кочубея обнаженные шашки — знак преданности — и клялись быть верными бойцами революции.

* * *

Выбивать белых из леска подался Наливайко. Кочубей умывался, фыркая в ладони, словно кот. Ему из фляжки сливал теплую воду Ахмет.

— Полей за шиворот, — попросил комбриг.

Адыгеец охотно опорожнил фляжку за шиворот комбрига.

— Вот зараз поснедаем! Как думаешь, комиссар? — сказал комбриг, утирая лицо и шею чистым носовым платочком, который накануне ему подарила Настя.

Умывшись, Кочубей сел за галушки.

— Вот забота! — толкая в бок Кандыбина, похвалился Кочубей, делая это незаметно от Насти, сидевшей поодаль. — Гляди, яких вареников нагарбузовала. Только малы. Для фронта надо вареник с конскую голову, шоб сразу сыт с одного заглота. Настя! — позвал он. — Подойди.

Настя приблизилась, сияюшая и веселая.

— Вы чего звали, Антонович? — скромно спросила она. По обычаю всех казачек, она называла мужа при людях на «вы» и по отчеству.

— Сидай, а то убьют, — пригласил Кочубей. — Где была, шо видела?

— Видела Володьку.

— Где? — оживился комбриг. — У Медянки?

— У Медянки, — подтвердила Настя, — книжечку читает.

— Ишь, грамотюка! — с гордостью воскликнул комбриг. — Сызмальству в книжках да в науке корень ищет, не то шо мы, чабаны. Счастье ему. С молодого возрасту в такое доброе время попал. Кончим кадета, сядет Ваня Кочубей за грамоту. Як ты думаешь, Васька?

— Не сядешь, Ваня, — усомнился Кандыбин, — что-то тебя на науку не тянет.

Сомнения комиссара имели под собой некоторую почву. Согласившись учиться грамоте, Кочубей очень уж старательно избегал занятий с комиссаром, стыдясь этой запоздалой страсти, хотя букварь бережно хранил в сумах вместе с запасными подковами, тренчиками и пачками маузерных патронов.

Кочубей, испугавшись, что комиссар разоткровенничается при жене о занятиях, быстро повернул разговор в другую сторону.

— На войне грамота не нужна. Зараз расскажу, як здорово я грамотного полковника подвалил. Ахмет не даст сбрехать. Ахмет! — позвал он.

Когда Ахмет подошел, комбриг продолжал рассказ:

— То дело было ще до твоего прихода, комиссар. Вот так было, як сегодня с жеребцом , так тогда с полковником. Выкинул я белую портянку из окопа заместо флага и сам вылез. Кадеты высунулись. Погукал я , як мог, во всю глотку: «Кто хочет один на один против Вани Кочубея?» Молчат. Спрятались. Я снова гукаю: «Нету, знать, храброго середь исусова войска?» Застеснялись. Вылез самый их главный полковник, красивый, высокий, — может, сам великий князь, — кричит, як резаный, тоже мне не уважит: «Держись за землю, рыжий хвастун, когда будешь падать». А мне — як вареником по губам: «Вот это на дело схоже». Порешили мы стреляться на маузерах. Он меня пулею в самый вершок шапки, в голову, мабудь, целил. А я его в грудь, просек, видать, насквозь. Упал, як чувал с половой. Дернули его в окоп, только подошвы сверкнули. А мабуть, грамотюка был, не хуже моего Володьки! — заключил комбриг и начал одеваться. — И выходит, комиссар, пока суть да дело, як‑нибудь без грамоты, — подмигнул комбриг, — а на всякий дурной случай для письменных делов есть у меня Володька, Левшаков… Так, што ль, Левшаков?