Заметив его в кустах, я подошла слишком быстро, и несчастный зверь резко дернулся, вскрикнув от боли. Стараясь двигаться плавно, я села так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, и мысленно направила на него холодный обезболивающий поток. Птицеящер внимательно посмотрел мне в глаза и перестал дрожать. Расслабленные задние лапы легко выскользнули из переплетения стеблей, правая передняя спокойно повисла, а левая сильнее вцепилась в ветку, сопротивляясь падению, которое доломало бы крыло.
Внезапное доверие невиданного существа покорило меня, и я забыла об осторожности. Подставив свои колени ему под задние лапы, я начала холодными ладонями выпутывать крылья.
Точно, левое было повреждено: сломались две тоненькие косточки, без труда различимые сквозь кожу, чудом ее не распоровшие.
Какой-то этот зверек странно хрупкий. Может, детеныш?
— Домой ты опоздал, — тихо сказала я. — Если захочешь, я тебя потом отведу. Будем лечиться?
Конечно, я не надеялась на абсолютное понимание, хотя после знакомства со кскривсой Диким Сердцем Из Лесной Чащи от любого незнакомца ожидала проявлений разумности. Существо было явно восприимчиво к эмоциям, и по тону должно было уловить отсутствие опасности.
Оно и уловило: легко пошло мне на руки и прижалось больным местом к груди. Проследив, чтобы косточки сложились правильно, я медленно понесла его к себе домой.
А дома уже поджидала меня моя совесть…
VI
Он стоял посреди комнаты, напротив двери, расставив ноги и сложив на груди руки, одетый в переливающиеся синие брюки и черную кожаную куртку — такие же, как тогда. Он улыбался, и впервые в жизни я видела такую, переполненную ненавистью, источающую муторную злобу, инфернальную улыбку.
Хоть он изменился за прошедшие три года, я сразу его узнала: у моей совести было всего два лика: один — красивый, бронзово-загорелый, с взъерошенными вихрами и разноцветными глазами, а второй — этот — бледный, синеглазый, черноволосый. Красивый лик носил имя Денис, а этот…
— Дарт, — вырвалось из моего горла.
Улыбка исчезла. Осталась только ненависть.
— Дарх! — поправил он, выстрелив собственное имя с таким залпом бешенства, что я вздрогнула.
Давно, бесконечно давно мне не приходилось испытывать страха — и вот…
Но сейчас же у меня в голове что-то щелкнуло, и я поняла, что страх, наполнивший воздух комнаты, не мой. Дарх вызвал его из мира эмоций и сконцентрировал здесь, чтобы причинить мне зло. Так умеют делать Перворожденные.
И боги.
— Ты жив, — констатировала я на его родном языке. — А другие?
Я хотела, я очень надеялась, что все они выжили. Но спасти людей с подводной лодки, погибающей на глубине двести тридцать метров, могло только чудо. Никто не выплыл тогда на поверхность — я знала точно, потому что долго вглядывалась в блестящие от фонарей «Мистификатора» волны.
— Мертвы, — подтвердил Дарх.
Он увидел мою боль, и истекающая из него ненависть разбавилась удовольствием. Почему из всех лиц погибших моряков я помнила только его лицо? Потому что только он тогда не хотел умирать. Отчаянно не хотел, даже когда все уже смирились, даже когда капитан считал, это лучший для него выход…
Дарх ненавидел меня до смерти — до моей смерти. Он желал, чтобы я умерла. Он мог попытаться меня убить и почему он медлил, было непонятно. Готовясь к поединку, я осторожно положила раненого птицеящера на кровать. В тот же миг моя кожа стала как будто толще — ее обволокла «броня» — а все тело потеряло вес и закаменело. Это инстинкт. В конце концов, даже сознавая свою вину, я тоже не хочу умирать.
Я встала перед ним, но он лишь покачал головой.
— Что тебе нужно? — не выдержала я.
Он снова широко улыбнулся.
— Чтобы ты не существовала. Никогда.
Я не нашла в его языке достойного ответа и промолчала.
— Целых девять месяцев я считал себя отомщенным. Я был свободен, хотя и не был счастлив. Теперь… ты видишь, да?
Это, действительно, было видно: он думал только обо мне. О том, как бы больнее, злее, приятнее со мной расправиться.
Догадка возникла из ниоткуда.
— Ты не можешь убить меня своими руками? Почему?
Он удивился. Несильно — удивление не стерло с его лица улыбку. Он решил, что я пытаюсь его обмануть.
— Потому что мне не понравилось умирать. А как обезвредить твоего выскочку-братца, я, увы, не знаю.
Я удивилась искреннее.
— Он тебе не сказал?! — понял Дарх и заколебался.
Он пожалел, что вывел меня на эту тему. Но было уже поздно. Ассоциативный ряд пронесся галопом. Выскочка-братец — это, конечно, Капитан-Командор. Именно такое мнение о нем сложилось у богов, и оно его откровенно забавляло. Что в нем вредного? Я вспомнила слова Белого Старшего: «Во всей остальной Вселенной уже очень подробно известна… э… привязанность к ней Младшего, и сознательно на нее никто покушаться не будет». Капитан-Командор тогда подавил мое желание спросить, о чем идет речь, но сейчас он помешать уже не мог, и в голове, как ответ, возникли его слова: «Нет больше Великих Магистров».
Это открытие настолько меня поразило, что «броня» исчезла.
Дарх рассмеялся.
— Великий Командор Ветра — скромняга! Таким подвигом — и не гордиться!
Я растерянно хлопала глазами. Убить меня сейчас было бы проще простого, но Дарх действительно боялся это делать. Он подумал, что есть другая возможность испортить мне жизнь.
— Смотри! — сказал он и запустил в меня визуальную телепатему, которую я от неожиданности даже не попыталась отбить.
Картинка, развернувшаяся в моем сознании поверх реальности, была жуткой: церемониальный зал Великого Магистрата, просторный, но забитый людьми: Ветрами, Магистрами, бойцами Белого Командора, слугами; Капитан-Командор в зоне Правителей, возле открытого люка, со мной на руках… то есть, с моим трупом, отнюдь не первой свежести. Ужас. За нами стоит Белый Командор с Денисом. Димка Лавров держит тело своей сестры, но она-то, я знаю, жива, просто для ее пошатнувшейся психики такое зрелище — явный перебор. Все глаза смотрят на Капитана-Командора. Никто не в силах отвести от него взгляда. Он внешне спокоен, но воздух в церемониальном зале дрожит от его ярости. Все находятся словно под гипнозом и готовы исполнить любой его приказ. И уже совершенно ясно, что сейчас произойдет нечто непоправимое.
Магистры падают прямо там, где стоят или сидят. Некоторые слуги — тоже. Замертво. Срабатывает сигнализация, въезжают реанимационные автоматы, но они бесполезны. Для того, чьими глазами я видела сейчас кусок своего прошлого, это ясно: у виноватых в моей смерти погиб мозг.