…Снова и снова мысли Ульриха возвращались к Альберту. Неужели для того, чтобы восстановить честь рода, надо перешагнуть через труп племянника? Терзаемый сомнениями, Ульрих приближался к воротам замка, в котором не был два десятка лет.
ВСТРЕЧА
Ульриха встретили почтительно, но не слишком радушно. Любой другой на его месте, то есть рыцарь, совершивший столько же подвигов, сколько совершил их Ульрих, возможно, счел бы подобную встречу для себя оскорбительной. Но Ульрих и не ожидал более пышного приема, ведь его появление не сулило хозяевам замка ничего хорошего. По правде сказать, он не рассчитывал даже и на такую встречу.
У подъемного моста в две шеренги выстроились два десятка пеших копейщиков, на серебряных щитах которых золотились гербы Шато-д’Ор — стрела, разящая орла, и латинский девиз, исполненный готическим шрифтом: «Амор эт беллум» — «Любовь и война». Это означало, что Шато-д’Оры не знают промаха ни в любви, ни в ратных делах. Альберт де Шато-д’Ор гарцевал перед строем на нарядно украшенном коне, в золоченых доспехах и в шлеме с пышным султаном из страусиных перьев.
Дядя и племянник обменялись приветствиями, соперничая друг с другом в изяществе.
— Я рад видеть вас в стенах нашего замка, дорогой дядюшка! — произнес юный рыцарь, опять-таки налегая на слово «нашего», как бы противопоставляя его слову «вас».
— Мне также приятно вновь лицезреть свой отчий дом после стольких лет отсутствия! — дядюшка, не оставшись в долгу, сделал ударение на слове «свой».
— Прошу вас, мессир Ульрих, окажите мне честь, проезжайте в ворота первым! — Альберт, тряхнув длинными волосами, ниспадавшими на плечи, склонил голову и прижал к груди бронированную перчатку, надетую на его правую руку.
— О нет! — возразил Ульрих. — Умоляю вас, мессир Альберт, только после вас! — Дядя и племянник сошлись на том, что проедут в ворота одновременно, стремя в стремя. Вслед за рыцарями проехали и оруженосцы. Надо сказать, что Франческо весь остаток пути не выказывал никаких признаков дурного расположения духа, стоически превозмогая боль, а ведь сидеть в седле было для него истинной пыткой. Оруженосец Альберта, его звали Андреас, был, по-видимому, еще моложе Франческо и являл собой образец ангельской красоты. Впрочем, нам еще представится случай описать его подробнее.
Следом за оруженосцами в замок строем прошли копейщики, замыкал же процессию Марко, который вел на поводу свою клячу и вьючного битюга.
Дядя и племянник спешились у дверей донжона[3], где стояли двое рослых копейщиков, закрывавших проход в башню скрещенными копьями. При подходе господ стражники поставили копья вертикально, тем самым приветствуя рыцарей и одновременно открывая им дорогу в донжон. По каменной парадной лестнице, ничуть, на взгляд Ульриха, не изменившейся с тех пор, как он покинул отчий дом, Альберт и Ульрих в сопровождении оруженосцев поднялись в главный зал. Здесь уже были накрыты столы, поставленные буквой Т с непомерно длинной ножкой. Стол, занимавший место «перекладины», был накрыт всего на четыре персоны и предназначался для семьи Шато-д’Оров, а длинная «ножка» отведена была для гостей и вассалов. Отдельно от стола рыцарей и благородных дам располагался стол оруженосцев, к которому Андреас проводил Франческо.
Зал был полон гостей, и все они уже сидели за столами. Однако за хозяйской «перекладиной» пока было занято лишь одно место — крайнее слева. Там, скромно потупясь, сидела златовласая Альбертина. Альберт предложил Ульриху место по правую руку от себя, а сам занял правый центральный стул. Место между братом и сестрой осталось незанятым. Несомненно, оно предназначалось для Клеменции. Ульрих знал, что подобное размещение является нарушением традиций. В роду Шато-д’Оров, как и по всей марке, существовал старый добрый обычай сажать старших в середину, а младших — с краю.
Очевидно, усадив дядю с краю, Альберт тем самым давал понять, что не признает его старшим мужчиной в роду. Однако Ульрих не подал виду, что его это оскорбило. Он оглядел столы, богато уставленные вином и всякой снедью. Гости были рассажены в зависимости от знатности и близости к хозяевам замка. Так было заведено и при Генрихе Шато-д’Оре и в более давние времена. Но Ульрих, еще не забывший того порядка в котором располагались гости при отце разумеется сразу же заметил произошедшие перемены, причем весьма серьезные. Дело было не в том что за столом отсутствовали многие из тех кого Ульрих привык видеть в качестве гостей отца и даже не в том что появилось много новых лиц, ибо эти молодые люди родились уже после того, как Ульрих отправился в Палестину. Все эти перемены были вполне естественны более того, Ульрих удивился, увидев за столом тех, кого уже не рассчитывал застать в живых. Например, ближе всех к столу Шато д’ Оров как и во времена Генриха, по-прежнему сидел старый воин Жан Корнуайе, который был в свое время воспитателем при малолетних Гаспаре и Ульрихе В седых его, без единого темного волоска, бороде и усах таилась хорошо знакомая усмешка.
Однако старый воин очевидно являлся исключением. Более всего Ульриха тревожили те перемены в размещении гостей, которые явно зависели от симпатий и антипатий хозяев замка. Сразу за Корнуайе сидели Майендорфы — родня Клеменции из которых Ульрих сумел припомнить двух-трех человек. Вместе с тем он не увидел на привычном месте баронов фон Гуммельсбахов, родичей своей покойной матушки. Наконец в самом дальнем конце стола он увидел одного из своих двоюродных братьев. Там же очутились и многие почтенные фамилии, которые при Генрихе де Шато-д’Оре занимали куда более почетные места. «Да новая метла по-новому метет!» — с горечью подумал Ульрих.
Хотя все гости уже давно сидели за столом, никто из них и не думал приступить к еде «Ждут хозяйку! — догадался Ульрих. — Строга, должно быть, госпожа Клеменция!»
— Ваша матушка, похоже, не торопится, — заметил Ульрих, наклоняясь к уху Альберта.
— Она всегда приходит точно в назначенное время! — ответил Альберт.
Ульрих заметил, что его племянник смотрит куда-то в сторону Майендорфов, причем вид у него был раздосадованный. Проследив за взглядом племянника, Ульрих узрел, что на Альберта обращен в высшей степени пылкий и любвеобильный взгляд некой прелестной девы лет восемнадцати, в багряного цвета бархатном платье и в голубом платке, схваченном на лбу чеканным золотым обручем. Похоже было, что именно взгляд этой девицы раздосадовал юношу.
— Быть может, я слишком любопытен, — осторожно заметил Ульрих, — но кто же эта девица, что смотрит на вас столь откровенно?