Читать интересную книгу Макс - Алексей Макушинский

— И чего же они хотят от нас, эти деревья, с их стволами и ветками… этот вяз, эта липа?.. Они хотят, может быть, чтобы мы их — увидели?.. Вот, я их вижу.

— Да, я вижу его, это дерево — прямо напротив — этот вяз: совсем старый, наверное — этот лист, оторвавшийся, упавший на землю — это сплетение веток — голубизну, синеву. Да, я вижу его, это дерево. В нем есть — что же? — в нем есть, может быть, некая, ни с чем не сравнимая безусловность; вот оно: прямо напротив. Но вот и я; вот я; вот я смотрю на него.

Бульвар же почти всякий раз повторялся в его блужданиях. Он шел, очень медленно, по боковой, обычно, аллее, особенно любимой им, то есть Максом, за ее совершенную прямизну, бесконечную протяженность, волшебное ощущение перспективы, глубины, отдаления — или, наоборот, приближения к чему-то, упорно и медленно отдалявшемуся… ветер, перелетая через нее, шумел как будто снаружи, в вершинах деревьев; в ней самой было тихо. И были пятна солнца на темной земле; листья, шуршавшие у него под ногами; скамейки, убегавшие вдаль, с чудесной четкостью отделенные друг от друга, но как будто сближавшиеся, уменьшавшиеся вдали; аллея, понемногу сужавшаяся: — медленно, совсем-совсем медленно шел он по ней иногда, — и теряясь в ее глубине, перспективе, взгляд его скользил, ускользал… и потом опять возвращался к нему, — и он опять останавливался: перед каким-нибудь деревом: липою, вязом.

— И чего же, чего же они хотят от нас, эти деревья… эта липа, тот вяз?..

— Они хотят, чтобы мы их — увидели?.. они призывают нас, быть может — к усилию?.. Да, к усилию, думал он, конечно, к усилию.

Он и совершал усилие… прямо напротив; и пытался, и продлевал его… сколько мог; и делал один шаг; оглядывался; делал еще один; и в последний раз оглянувшись, уже не оглядываясь, шел, так же медленно, дальше — по этой ровной, прямой, сужавшейся понемногу аллее: настолько ровной и настолько прямой, что, лишь до половины пройдя ее, может быть, он, Макс, уже видел, вдали — в волшебном, чарующем отдалении — ее конец, выход: мгновенный просвет между — еще неразличимыми, конечно, деревьями… и хотя он прекрасно знал, разумеется, что аллея, а вместе с ней и бульвар, — что бульвар и аллея заканчивались, обрывались на некоей, очень шумной, широкой, полной машин, людей улице, — и что, когда он выйдет на эту улицу, нечто, в нем самом, тоже, скорее всего, оборвется, закончится: — нечто, в нем самом, не только не обрывалось, но в этом медленном, неуклонном приближении: к уже известному, заранее заданному, — в эти несколько, предположим, минут, покуда он шел: по аллее, — в это краткое, заранее ограниченное, но может быть именно потому чудесно растянутое, осязаемо длительное мгновение, — нечто, и даже все, обострялось, усиливалось, блаженно и радостно; затаив дыхание шел он; откуда-то, изнутри, видел он каждый свой шаг; откуда-то, издалека — пятна солнца на темной земле, скамейки, с совершенной четкостью отделенные друг от друга; все казалось — убедительным, безусловным; достоверным и обязательным; несомненным, не подлежащим сомнению; ощущение перспективы почти совпадало, быть может, с ощущением — счастья.

И он выходил, в самом деле, на широкую, шумную — не столь широкую и не столь шумную, может быть, как тот, какой-то, уже упомянутый мною проспект (где он садился обычно в троллейбус…) — но все-таки: мучительно возбужденную, переполненную: людьми, машинами, улицу; он спешил уйти с нее; сворачивал в переулок, налево, направо… и покуда он шел так, нечто, в нем самом, действительно: обрывалось; кружилось; мысли путались; взгляд, не в силах ни на чем задержаться, перескакивал с одного на другое: — и подгоняемый этим яростным, этим неистовым ветром, оглушенный и охваченный им, шел он: все дальше и дальше, все быстрей и быстрее, не останавливаясь, не глядя по сторонам: — и вдруг, в проеме арки, в глубине какого-нибудь двора, — вдруг как будто спохватывался; замирал: почти в испуге, быть может; и вновь, с прежней ясностью, видел этот двор, например, знакомый ему или нет, все равно, и какую-нибудь, снова, решетку, клумбу, скамейку, и отражение облака, промелькнувшее в дальнем окне.

И значит (так думаю я теперь…) — и значит, что-то еще — что-то совсем иное, опять-таки, открывалось — и открылось ему в ту осень.

— Что это, что это было?

— Это налетает, как ветер, и как ветер уносит куда-то. И вот мы идем, не в силах остановиться… уходим, не оборачиваясь.

— Да: продлить свою мысль. Но я не в силах продлить ее: вот в чем все дело.

Как будто впервые, блуждая по городу, открывал он ее, мысли — расширявшиеся: чудесно и радостно — расширявшиеся, но все же: границы. Она действительно доходила с ним вместе: до конца бульвара, к примеру; и сворачивала вместе с ним в переулок; но затем, как сказано, обрывалась, терялась; кружилась и путалась; и распадалась, наконец, на какие-то, отдельные, случайные мысли, ему, Максу, уже неподвластные.

Он пытался собрать их; иногда мог, иногда не мог собрать их, конечно.

— Но ведь вот же, вот я иду здесь; и вот ветер, вот облако; вот лист летит с дерева. И вот я снова нашел ее, эту неподвижную точку — во мне. Она есть — ее не было; ее можно найти — ее можно и потерять. И все кружится, все исчезает.

Он находил ее — он снова ее терял.

Деревья обращались к нему — он не смотрел на них. Листья, обрывки газет взывали к нему, пролетая — он шел, уходил, не оглядываясь, не в силах остановиться.

— К усилию призывают они?.. к усилию, которого мы не выдерживаем.

— Мы не выдерживаем его, мы не справляемся с ним.

И так было, конечно, всегда, думал он. Он, Макс, — он не видел этого раньше. Ему просто неоткуда было это увидеть. Теперь было откуда. Теперь, то и дело спохватываясь, все ясней и яснее видел он, в самом себе, эту смутность, бессилие мысли, ускользанье, скольженье.

Она ускользала от него, еще и еще раз; она распадалась, может быть, на какие-то, отдельные, случайные мысли; она превращалась, может быть, в мысль: для кого-то другого.

— Вот именно: для кого-то другого.

Он сам не знал, разумеется, что ему со всем этим делать. Так не может быть, думал он, нет, так не может быть.

Так не может быть, но так было. И вновь, и вновь, останавливаясь, всматривался он в эту путаницу случайных, его собственных, неподвластных ему самому, в эту сумятицу смутных, путаных, к кому-то другому — к кому же? — обращенных, может быть, мыслей: уже, конечно, исчезнувших, пролетевших: вновь, увы, налетевших — он шел дальше — как ветер.

Как ветер, как ветер… и ветер, как сказано, ветер, все снова и снова, изо дня в день набрасывался на город; и гонял по улицам листья, и мусор, и обрывки газет; и Макс, отдаваясь ему, каждый день, все снова и снова пускался в свои блуждания; и все повторялось, кружилось; повторялись улицы, переулки; проходы, арки, дворы; почти каждый день повторялся бульвар; аллея, прямая и ровная; липы, вязы, сплетение веток; скамейки, убегавшие вдаль; призыв, превышавший его возможности; усилие, которого он не выдерживал; искомая ясность; смутность, пугающая и постыдная.

— Мы почти всегда… с кем-нибудь… говорим. Мы не совпадаем… сами с собою.

И — и летел по ветру, и дрожал на ветру, и медленно, медленно опускался, и вновь, встрепенувшись, взлетал обрывок какой-нибудь, к примеру, газеты… и он, Макс, остановившись и замерев, все снова и снова спрашивал себя самого, что же ему со всем этим делать… и не знал, конечно же, что.

11

Ветер рванул дверь: и уже во дворе, пытаясь снова закрыть ее и глядя при этом на небо, с разорванными, то и дело менявшими свои очертания, сливавшимися и вновь, друг от друга, отделявшимися облаками, — с внезапными просветами, проблесками: голубизны, синевы, как будто тоже летевшей, улетавшей куда-то, — закрывая дверь, посмотрев на небо и опуская глаза, я вдруг увидел его, Макса: в проеме арки, совсем неожиданно: еще мгновение он был ясно очерчен пронзительным, под арку, наискось ложившимся светом, — и потом, конечно, исчез, — и осталось только чистое, в арке, на ветру полинявшее небо, тоже куда-то летевшее. Я выбежал в переулок; я увидел его со спины, уходящим. Он шел как-то странно, неловко и неуверенно, подняв голову, останавливаясь, вращая руками и крутя головой; в походке, в руках его виделось мне: изумление. И все это: листья, облака, ветер; дома и деревья; Макс, который, по странной прихоти света, чем дальше он уходил, тем отчетливей, яснее и безусловнее вырисовывался на фоне листьев, ветра и облаков; домов и деревьев: — все это уносилось куда-то, проносилось, улетало, летело.

Я не догнал его; я посмотрел ему вслед и пошел своей дорогой.

Макс же шел и шел дальше, и охватив и проиграв уже известное, очутился, значит, на маленькой, совсем маленькой — угол одного дома, торец другого, стена третьего — площади: — и вот, в глубине ее, на повороте в уже совсем ему, Максу, незнакомую улицу — такой же, как и все остальные на площади, — маленький, двухэтажный, — старый и ветхий, — и так же косо стоявший, — и так же, вместе с листьями, облаками, уносившийся и летевший куда-то — дом.