Читать интересную книгу Старческий грех - Алексей Писемский

- Солдат... печник, ваше благородие, - отвечал тот, молодцевато вытягиваясь.

- Что же тебе?

- Сложил печку-с; совсем готова.

- Ну и ладно. Деньги ведь к командиру пойдут.

- Точно так-с, ваше благородие.

- Ну, и ступай, значит.

- На водочку бы, ваше благородие, - проговорил солдат просительным уже тоном.

- А не хочешь ли на прянички?.. Ты бы лучше на прянички попросил, проговорил Родионов.

Солдат сконфузился.

- Обнакновение уж, ваше благородие, такое, - пробормотал он.

- Никаких и ничьих обыкновений я знать не хочу, а у меня свое; значит, налево кругом и машир на гаус.

Солдат действительно повернулся налево кругом и вышел.

Во все это время Иосафа точно с головы до ног обливали холодной водой, и только было он хотел еще раз попробовать повторить свою просьбу, как из гостиной вышел худощавый и очень, должно быть, изнуренный молодой человек.

- Что? Вы написали расчет? - спросил его Родионов, перенося на него свой леденящий взгляд.

- Написал-с, - отвечал тот почтительно.

- До свиданья, - обратился Родионов к Иосафу и сейчас же ушел к себе.

X

Несколько минут Ферапонтов оставался, как бы ошеломленный, на своем месте: на Родионова он возлагал последнюю свою надежду. Однако вдруг, с совершенно почти несвойственным ему чутьем, он вспомнил еще об одном отставном майоре Одинцове, таком на вид, кажется, добром, проживавшем в Порховском уезде, в усадьбе Чурилине, который, бывая иногда в Приказе, все расспрашивал писцов, кому бы ему отдать в верные руки деньги на проценты. Не откладывая времени, Ферапонтов решился сейчас же ехать к нему. Утомленный, измученный, он сбегал наскоро домой, почти ничего не пообедал и сейчас же отправился искать извозчика. Не обращая внимания на то, что с него сходил в тот день по крайней мере уже девятый пот, что его немилосердно жгло и палило солнце в бока, в затылок, он быстро шагал по распаленному почти тротуару около постоялых дворов, из которых в растворенные ворота его сильно обдавало запахом дегтя, кожи и навоза. Заходя то в тот, то в другой, он, наконец, нашел парня, который знал усадьбу Чурилино, но самого парня еще надобно было отыскать: он пил где-то в харчевне чай с земляками, так что только в вечерни выехала к услугам Иосафа, там, откуда-то с задов, телега, запряженная парою буланых лошадей. Сидевший на облучке извозчик, с продолговатым лицом и с длинным кривым носом, оказался таким огромным мужичиной, что скорей пригоден был ворочать жернова, чем управлять своими кроткими животными. Выехав из города, они сейчас же своротили на проселок. Иосаф, в чиновничьем пальто, с всклоченными и запыленными бакенбардами и в фуражке с кокардой, полулежал на своей кожаной подушке и смотрел вдаль... Как ни горько было у него на душе, но свежий загородный воздух проник в его грудь, и сердце невольно забилось радостью. Почти пятнадцать лет он не выезжал из города, а между тем открывающиеся виды все становились живописнее и живописнее.

Вот они спускаются по ровному скату, расходившемуся во все стороны. На нем, живописно оживляя всю окрестность, гуляло по крайней мере до ста коров. Дорога шла, направляясь к кирпичному, красного цвета, строению, с белевшим перед ним прудом. Путникам нашим пришлось проезжать почти по самому краю его, так что они даже напугали плававших тут в осоке гусей, которые, при их приближении, шумно и быстро отплыли в сторону. Поднявшись от пруда в гору, они увидели маленькую кузницу и закоптелого, в кожаном колпаке, кузнеца, возившегося у станка с лошадью. При виде их он им поклонился и молча погрозил извозчику, как человеку, вероятно, ему знакомому, молотом. Тот тоже погрозил ему кнутом. Далее потом пошли уже настоящие сельские хлебные поля. В деревне, по вытянутой в прямую линию улице, бежали мальчишки отворить им ворота.

- Славно, ребята, славно! - говорил им извозчик, быстро проезжая.

Мальчишки бежали за ними вперегонку отворить и другие воротцы.

- Ай-да, ребята! Назад поеду, беспременно по трепке каждому привезу! отблагодарил он их на прощанье, и в то же время, кажется, ему ужасно хотелось заговорить с своим седоком.

- Это вон гавриловского барина усадьба-то, - сказал он, показывая на видневшиеся далеко-далеко строения. - Вся, братец ты мой, каменная, прибавил он.

- Что же, он богат, видно? - спросил Иосаф.

- И, господи, сколько деньжищев; а холостой... не хочет жениться-то!..

И затем они проехали около каких-то, должно быть, заводов и, как-то пробравшись задами, мимо гумен, хмельников, вдруг наткнулись опять на деревню, но уже с отворенными воротцами. У крайней избы, на прилавке, стоял прехорошенький мальчик и ревмя ревел.

- Не плачь, не плачь, воротимся, - сказал ему ямщик.

- Да я не об вас, а об мамоньке, - отвечал ребенок.

- Эко, брат, а я думал, что об нас, - говорил зубоскал.

На половине улицы они очутились ровно перед тремя дорогами.

- О, черт! Тут, пожалуй, заплутаешь, надо поспросить, - сказал извозчик и, ловко соскочив с передка, подошел к одной избе и начал колотить в подоконник кнутовищем.

- Эй, баушка, где ты тут засохла, - выглянь-ка! - произнес он, и в окно в самом деле выглянула старуха.

- Как тут ехать в Чурилово: направо, налево или прямо в зубы?

- Ой, чтой-то, господь с тобой, зачем в зубы?.. Поезжай налево, отвечала старуха.

- А как расстоянье-то ты обозначишь? Далеко ли еще?

- Да верст пять...

- Это ладно! Кабы не так спешно было, так в гости бы к тебе заехали. Прощай! Поворотов не будет?

- Ну, какие повороты! - заключила старуха, смотря на него с заметным удовольствием, когда он опять молодцевато вскочил на передок и поехал.

В перелеске потом они встретили идущего по опушке мужика с топором. Извозчик не утерпел и с ним заговорил:

- Что, дядя, далеко ли до Чурилова?

- Верст семь будет, - отвечал тот сердито, уходя за кусты.

- Спасибо, что мало накинул, экой добрый, - говорил балагур... Речка-то какая славная, - прибавил он, подъезжая к мосту. - Вот напиться бы: вода какая чистая...

- Ну, напейся, - сказал ему Иосаф, и извозчик, кинув вожжи, прямо с телеги соскочил через перила на берег и, наклонившись, напился из пригоршней.

- Солонины этой проклятой на постоялом дворе налопаешься, ужасть как пьется! - сказал он и с полнейшим удовольствием, подобрав вожжи, погнал лошадей во все лопатки.

- Вон оно самое Чурилово и есть! - сказал он, мотнув головой на открывшуюся совершенно голую усадьбу, торчавшую на гладком месте, без деревца и ручейка и даже, кажется, без огорода.

Иосаф между тем начинал чувствовать всю щекотливость своего положения: ехать в первый раз в дом и прямо просить денег, черт знает что такое! Но зато извозчик не унывал: как будто бы везя какого-нибудь генерала, он бойко подлетел к воротам на красный, огороженный простым огородом двор и сразу остановил лошадей. Окончательно растерявшийся Иосаф начал вылезать из телеги, и странная, совершенно неожиданная сцена представилась его глазам: на задней галерее господского дома, тоже какого-то обглоданного, сидела пожилая, толстая и с сердитым лицом дама и вязала чулок; а на рундучке крыльца стоял сам майор Одинцов, в отставном военном сюртуке, в широких шальварах и в спальных сапогах. Он выщелкивал языком "Камаринскую" и в то же время представлял рукой, что как будто играет на балалайке, между тем как молодой дворовый малый, с истощенным и печальным лицом, в башмаках на босу ногу, отчаянно выплясывал перед ним на песке. По временам майор взмахивал рукой, и малый, приостановясь в ухарской позе и вскинув руками, шевелясь всем телом, как делают это цыгане, начинал гагайкать: Ха, ха, ха, ха! Ха, ха, ха, ха! Майор при этом тоже прихлопывал в ладоши и прикрикивал: Ха, ха, ха, ха! Ха, ха, ха, ха!

- Иван Дмитрич, прекратите, наконец, это! К нам кто-то приехал, сказала ему вполголоса дама.

- А, извините! - проговорил майор, увидев подходящего Иосафа и сходя к нему с крыльца.

- Извините!

Иосаф, в свою очередь, тоже извинился и назвал свою фамилию.

- Вы меня, может быть, не узнали? - прибавил он.

- Напротив, душевно рад... Каково пляшет? - прибавил майор, указывая на стоявшего уже в вытяжку малого.

Иосаф не мог при этом не заметить, что лицо хозяина сильно пылало, а из рта несло как из винной бочки.

- Однако позвольте же вам представить: супруга моя, Настасья Ардальоновна! - сказал, расшаркиваясь, майор и показывая на даму. - Прошу покорнейше в комнаты. Ты тоже иди! - прибавил он парню.

Все вошли в залу: Ферапонтов впереди, а хозяин сзади его и все продолжая расшаркиваться. Хозяйка явилась через другие двери и сейчас же села и приняла как бы наблюдательный пост. В комнате этой, несмотря на ходивший всюду сквозной ветер, почему-то сильно пахнуло кошками.

- Позвольте мне перед вами потанцевать? - проговорил вдруг майор, усадив гостя.