Читать интересную книгу Тени на стене - Михаил Пархомов

И были эти морщины черными от копоти и пыли.

А полуторка не останавливалась.

О том, куда они едут, можно было только догадываться. Костя Арабаджи перевернулся на спину и, тронув Нечаева за рукав, сказал, что не иначе как в порт. Отчего он так думает? Во–первых, им вернули флотское обмундирование. А во–вторых… Он сам слышал, что отбирали только бывших водолазов и отличных пловцов. Для чего? А кто его знает… Водолазы и пловцы, надо думать, теперь в цене.

— Сказанул!.. Мы–то не водолазы… — вмешался Сеня–Сенечка.

— Это еще ничего не значит. Водолазов тоже ищут. А я, между прочим, уже надевал медный котелок…

Рассеянно прислушиваясь к их голосам, Нечаев отмалчивался. Не все ли равно? В порт — так в порт. Война была теперь везде. И на суше, и на море. И ей не видно было конца.

Между тем машина свернула вправо, проскочила мимо чахлого скверика и загрохотала по булыжнику.

— Это какая улица? — спросил Костя Арабаджи.

— Преображенская, — ответил Нечаев.

И тут же подумал: «Вот и спорам конец». Порт остался в стороне. Но он не рискнул сказать об этом.

— А это что?

Машина проехала мимо вокзала и мягко покатила по Куликовому полю. Теперь и Нечаев забеспокоился. Куда гонит шофер? Они уже проехали весь город!..

Но Костя и сам понял.

— Везет, как утопленнику, — сказал он со вздохом. — Слышь, Нечай!.. Чует мое сердце, что я опять не увижусь с твоим знаменитым дюком Ришелье. Несет нас нечистая сила…

И дался ему этот памятник. Нечаев спросил:

— Ты можешь помолчать?..

И вдруг они увидели море.

Оно лежало далеко внизу, и берег круто падал в голубую беззвучную пустоту. Машина шла почти по краю обрыва, за который судорожно цеплялись темно–оливковые кустики дрока и пыльные акации. Сквозь их ветки и поблескивало море.

Но сейчас море не светилось, не играло на солнце. На унылом латунном блеске но было ни дыма, ни паруси. Да и берега, знакомые Нечаеву с детства, успели как будто одичать. На станциях Большого Фонтана стояли пустые заколоченные киоски. Это были те самые киоски, в которых, как помнил Нечаев, всегда весело торговали хлебным кг.осом и пивом, халвой и баранками. И вот… На каменных оградах домов пухло лежала свалявшаяся пыль. И такими же дымчато–пыльными были гроздья перезревшего винограда «дамские пальчики», свисавшие через ограды.

По верандам опустевших дач бегали ящерицы.

Людей не было.

Дорога словно бы висела над морем в пустоте неба. Под нею, далеко внизу, лепились друг к другу заброшенные рыбачьи курени. Раньше, когда хозяева уходили в море, эти курени охраняли мохнатые цепные псы, а на крутых склонах в мудром одиночестве пощипывали горькую травку старые козы. Раньше… Но ушли люди, и берег опустел, одичал, и стойкий запах жареной на прогорклом масле скумбрии и ставриды выветрился из остывших летних печей, и все вокруг выцвело, поблекло.

Со стесненным сердцем смотрел Нечаев на опустевшие берега и зеленоватое море. Его сердце зашлось и словно бы перестало отсчитывать время.

Но вот оно снова напомнило о себе властным толчком. То была последняя, Шестнадцатая станция… Трамвайный путь кончался возле опустевших рундуков курортного базарчика. Отсюда пологий спуск вел к просторным пляжам Золотого Берега. Но водитель взял вправо, и машина вымчала в открытую степь, сухо шелестевшую стеблями высокой кукурузы.

От земли шел жар. В плотном звенящем воздухе неожиданно возникли белокаменные стены монастыря, окруженные тополями, а там снова пошла плоская пыльная степь, на которой не за что было уцепиться глазу. Дорога вела к Люстдорфу.

— Ни черта не понимаю, — признался Костя Арабаджи. — А ты, Нечай? Что скажешь в свое оправдание?..

Из них только Нечаев был одесситом, и Костя, надо полагать, считал его ответственным и за эту поездку, и за их будущее. В своих несчастьях люди часто винят других.

— А тут, если хочешь знать, и понимать нечего, — Нечаев, разозлись, приподнялся на локте. Он знал, что фронт проходит где–то возле Сухого лимана. Куда же им еще ехать?

Но машина опять свернула. Теперь уже влево, к морю.

Какой одессит не знал этого места? Вот уж сколько лет его называли по–домашнему просто: «Дача Ковалевского». Жил–был чудак, которому вздумалось построить дачу далеко за городом, что называется на отлете, и не только дачу, но и высокую круглую башню, чтобы по вечерам сидеть на верхотуре и глазеть на нарядные пароходы, приближающиеся к Одессе. А почему бы и нет? Каждый по–своему с ума сходит.

Машина остановилась резко, сразу. У ворот под грибком стоял матрос с винтовкой.

— Приехали, — весело объявил капитан–лейтенант, высовываясь из кабины.

Он соскочил на землю, одернул китель. Следом из кабины выбрался и его спутник в серой кепочке.

От Нечаева не укрылось, что капитан–лейтенант разговаривает со своим спутником так почтительно, словно тот имеет адмиральское звание.

Нечаев, Костя Арабаджи и Сеня–Сенечка перемахнули через борт. После этого водитель дал газ, развернул машину и повел ее обратно в город.

Еще через минуту полуторки и след простыл.

— Со мной!.. — сказал капитан–лейтенант часовому.

«Как его фамилия?» — думал Нечаев, глядя в спину капитан–лейтенанта. Соседка сказывала, но он ее успел позабыть.

Узкая тропка, проторенная в лебеде и крапиве, напрямки вела от ворот в глубь усадьбы к веселому двухэтажному дому с балконами и крытыми верандами. Дом стоял на краю обрыва. На его южном фасаде, обращенном к морю, Нечаев увидел две каменные рюмки на тонких ножках. Гостеприимный хозяин дома, надо полагать, был не дурак выпить.

— Правильно, — кивнул капитан–лейтенант. — Раньше этот дом принадлежал Федорову. Был до революции такой малоизвестный писатель. Но с Куприным дружил, с Буниным. Они, говорят, сюда частенько наведывались. Отдохнуть, порыбачить. И все остальное. Может, слышали?

— За Федорова не скажу, — ответил Костя Арабаджи. — А Куприн и у нас в Балаклаве бывал, мне батя рассказывал. — Он замолчал и поднял глаза на капитан–лейтенанта. — Вы нас зачем сюда привезли, на экскурсию?

— Не совсем, — капитан–лейтенант усмехнулся. — Время для этого вроде бы не совсем подходящее, а?

— Вот и мы так думаем, — вмешался Нечаев. — Быть может, вы нам все–таки объясните…

— Непременно, — перебил его капитан–лейтенант. — Сегодня же объясню. Но сначала… Дневальный!.. — крикнул он в раскрытую дверь.

Дневальный с боцманской дудкой на груди прищелкнул каблуками.

— Он вас отведет, — сказал капитан–лейтенант, кивнув на дневального. Располагайтесь, устраивайтесь. Кубрик для вас приготовлен на втором этаже. У нас тут, надо вам знать, корабельный порядок. Подъем, отбой, все как полагается.

— Дело! — Костя Арабаджи кивнул.

Капитан–лейтенант посмотрел на часы.

— Обед через сорок минут, — сказал он. — Встретимся в кают–компании. Прошу не опаздывать.

— Не опоздаем! Мы ведь еще не завтракали, — отозвался Костя Арабаджи.

Комнатка, которую капитан–лейтенант любовно назвал кубриком, выходила окнами в заглохший сад. Железные койки были заправлены — не придерешься. Костя Арабаджи прислонил винтовку к стене и с разгона плюхнулся на ближайшую койку. Лафа!.. Еще вчера он даже не смел мечтать о чистых простынях. Так стоит ли думать о завтрашнем дне? Лежи, наслаждайся… А там — обед из двух блюд, не меньше, и не из котелка, как в окопах, а из фаянсовых тарелок с каемочками, и снова отдых… Дрыхни, не теряй времени даром. На том свете не дадут. Недаром говорится: солдат спит, а служба идет. За солдата начальство думает.

— Вы как хотите, а мне все это чтой–то не нравится. — Сеня–Сенечка покачал головой и осторожно присел на соседнюю койку. — То ли госпиталь, то ли санаторий. Сразу и не поймешь.

— Меньше думай. Пусть кони думают, у них большие головы, — сказал Костя Арабаджи, переворачиваясь на спилу. — Я верно рассуждаю, Нечай?..

Надо жить, наслаждаясь каждой минутой, жить на полную катушку, а не изводить себя бесконечными вопросами «как?» и «почему?». Есть умники, которые хотят до всего докопаться, дойти своим умом. Но он, Костя Арабаджи, не принадлежит к их числу. Человеку дана одна жизнь. Ото не значит, конечно, что надо за нее цепляться. Он, слава богу, трусом никогда не был. Но и продешевить глупо. Что, разве не так?

Сидя на корточках, Нечаев запихивал свой вещмешок под кровать. И когда дверь за его спиной отворилась с грохотом, он невольно вздрогнул.

На пороге стоял верзила–матрос со светлыми рыжеватыми усиками на скуластом лице.

— С прибытием!.. — пробасил матрос и развел руки в стороны, словно хотел сгрести в охапку и Нечаева, и Сеню–Сенечку, и Костю Арабаджи вместе с их койками и тумбочками. — Будем знакомы. Троян, старшина второй статьи. А в миру просто Гришка, Григорий…