– Знаю, знаю. Я подсмотрел. Покажу. Христом Богом клянусь, всё покажу! – Слёзы ручьями катились из глаз, а у костра запахло дерьмом. Обделался бандюга с перепугу.
– Унесите его быстро отсюда, – поморщился княжич. – Да смотрите за ним хорошенько. Головой за него отвечаете. Стоп. Далеко отсюда до Нижнего Новгорода? – остановил стрельцов Пожарский.
– Ну, до своротки на Балахну два дня и оттуда ещё день, почитай, – путаясь в спущенных штанах, пытался подниматься и подобострастно кланяться одновременно пленный.
– Вот как? Вот что, ребята, вы его в ручей, что с другой стороны дороги пробегает, суньте, пусть обмоется, но руки не развязывайте: такой источник знаний мне нужен целым и не вонючим к завтрему, – без тени улыбки погрозил Ивану Пырьеву пальцем Пётр.
Утром княжич с двумя десятниками и пленным на ляшских огромных конях уехали в лес. За кладом разбойничьим, понял Иван. Вернулись те часа через два, огромный лагерь уже проснулся и позавтракал, кони были запряжены в телеги. На всех четырёх конях были перекинуты поперёк мешки с добычей, коней вели в поводу, до того, видно, тяжёлой была ноша. Только на одном сидела пожилая уже женщина с большущей корзиной в руках.
Свалили мешки под мелодичный звон металла в одну из телег и, не мешкая, тронулись в путь. Иван за подробностями не лез: захочет десятник, сам скажет.
С убитыми разбойниками поступили, как и в прошлый раз: раздели, сорвали нательные кресты, у кого были, и набросали кучей у дороги. «Другим на острастку», – так объяснил свои действия Пожарский. Лишь одна монашка пискнула что-то про христианские обычаи.
– Они не христиане! – отрубил княжич. – Вон, на них даже крестов нет! – И спокойно поехал дальше.
Иван стал всё сильнее бояться этого юнца. Что будет, если он узнает, кто его пытался отравить? Сейчас стрелец ехал в авангарде длиннющего обоза как раз стремя в стремя с Пожарским.
– Знаешь, Иван, что я думаю… – начал было Пётр.
И Пырьев не выдержал:
– Не вели казнить, князь-батюшка! Я тебе яду подсыпал по наущению Тимофея Ракитного, сына боярского боярина Колтовского. Бес попутал. Всё что хошь для тебя сделаю, хоть и самого Колтовского порешу. Рабом тебе преданнейшим буду.
– Ну и ладно, – широко улыбнулся отрок Ивану, – потом сочтёмся.
Событие семнадцатое
Никита Иванович Пушкин, балахнинский воевода, сидел в своём дому и переписывал отчёт государеву дьяку в Нижний Новгород о сборе пятины с купцов своего уезда. Собрано было сполна, торговлишка с Казанью и самим Нижним в последнее время оживилась. Балахна хоть и не большой городок, но десяток торговых людишек имелся. Один же, купчина Тихон Замятин, и вовсе был первостатейный, имел две ладьи и хаживал и в Астрахань, и в Кострому, и в Казань. Собрано было сто семьдесят рублёв, о чем сейчас Никита Иванович и диктовал уездному писарю Агафону Лукину.
Это наипервейшее дело вдруг было прервано неожиданно появившимся подьячим Замятием Симановым.
– Никита Иванович, к заставе подошёл огромный обоз, одних лошадей сотни полторы, да телег несколько десятков, да людишек без счёта.
Событие для тихой и захолустной Балахны было неординарное. Пушкин оправил кафтан и поинтересовался:
– Кто такие? Откуда вести?
– Сынишка стрельца Захарьина прибежал от заставы, – пояснил источник новости Симанов.
– Вели стрельцов поднять, и коня мне пусть седлают. – Воевода вышел в другую горницу и, взяв саблю в дорогих ножнах, добытую у ляха в битве у Тушина, вышел на крыльцо.
Коня уже седлали, весь двор пришёл в движение, новость передавалась со скоростью летящей птицы. Лично проверив подпругу, Никита Иванович с помощью конюха взгромоздился в седло. Годы… А ведь, бывало, и без стремени взмывал на коня.
Путь до заставы много времени не занял, вся Балахна-то – две сотни дворов. Увиденное впечатлило. Впереди ехали на настоящих ляшских дестриэ два десятка стрельцов. Потом на таком же огромном вороном звере сидел юноша в богатых княжеских одеждах, справа от него гарцевал на буланом арабском жеребце подлинный лях. А затем… На самом деле, сотни полторы коней и не меньше двух десятков подвод, и по обочине дороги ещё и пешцы двигаются, вон, даже монашки с монахами. Что за переселение народов?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Воевода подъехал к заставе, и хоть был на коне, но получилось лишь снизу вверх поинтересоваться, придав голосу строгости:
– Кто такие?
Чуть раздвинув стрельцов, вперёд выехал тот самый юноша в княжеских одеждах и протянул свиток с печатью:
– Здрав будь, воевода, прости, не знаю имени-отчества. Я – Пётр Дмитриевич Пожарский, по царя и государя всея Руси Михаила Фёдоровича указу приехал принять новые отцовы вотчины и учинить в них порядок. Стрельцы мне в сопровождение посланы.
– Здрав будь, воевода, – выехал в стремя к княжичу один из стрельцов. – Мы с полка Афанасия Левшина, по царёву указу посланы беречь и оборонять от татей по дороге сына князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Я – десятник этого полка Козьма Шустов. Спешу доложить, что царёв указ нами выполнен, боярич доставлен в целости и в добром здравии.
– А что за монаси с вами, Козьма? – решил разговаривать не с отроком, а со взрослым воином воевода.
– То долгая история, господин воевода, мы же без роздыха больше двух седмиц добирались, четыре раза с татями сражались, пленных разбойников у нас больше двух десятков, и кони с утра не поены, не кормлены, монасей же мы отбили у разбойничьего атамана Ивана Сокола, подручного самого атамана Заруцкого, посаженного в Москве на кол за воровство.
– Изрядно. Что же делать мне с такой прорвой лошадей и людей? – покрутил головой Пушкин, осмысливая ситуацию.
Заговорил опять княжич. Был отрок сей боек на язык, и предложение его вызвало горячее одобрение воеводы.
– Разреши мне, Никита Иванович. Я долго раздумывал над тем, как быть с лошадьми. В отцовых вотчинах их в таком количестве сейчас не разместить, конюшни построить мы не успеем, зима на носу. Поэтому есть такое предложение. Кликни по Балахне и ближайшим сёлам, что если найдутся желающие до весны содержать на своём дворе одну лошадь, то я заплачу ему для прокорма рубль серебром, а коли это будет кобыла, и приведёт он её мне на случку с ляшскими дестриэ или, вон, с арабом, то через полтора года получит жеребёнка от них бесплатно. Как думаешь, воевода, сыщутся ли охотники на такое?
– Как же не сыщутся, думаю, желающих изрядно найдётся, да я и сам пару кобылок возьму. С жеребцами, думаю, будет сложнее, но рубль – большие деньги, на прокорм до весны точно хватит. – Воевода повернулся к подьячему Симанову, крутящемуся здесь же.
– Подожди, Никита Иванович, ещё не всё. Люди грешны, и найдутся те, кто рубль возьмёт, а за скотиной ухаживать будет плохо, кормить одной травой да мякиной, свою же лошадь на те деньги станет кормить отборным овсом… – Княжич махнул рукой, показывая, как он скорбит, что есть ещё на Руси такие люди.
– Возможно сие. – Пушкин кивнул головой: не дурак княжич.
– Вот чтобы такого не было, объяви также, что вернувшие лошадь в изрядном состоянии весной получат от меня в подарок ещё рубль.
Воевода присвистнул.
– О, как. Хитро. Думаю теперь, что легко пристроим мы твой табун. А хватит ли рублей у тебя, Пётр Дмитриевич?
– Хватит. Дал мне государь на обзаведение и дорогу пятьсот рублёв, да столько же батюшка выделил.
Воевода ещё раз присвистнул. Деньжищи огромные. Да сам государь дал.
– Ещё, Никита Иванович, хочу у тебя попросить милости, – продолжил меж тем удивительный отрок.
– Говори, княжич, что в моих силах, пособлю. – Поди откажи такому, костей потом не соберёшь: Дмитрий Михайлович Пожарский зело крут.
– Думаю, что в новых отцовых вотчинах нет ни домов хороших, ни конюшен тёплых. Нужны мне плотники в изрядном количестве и материал, чтоб строиться.
Воевода прикинул свою выгоду из того, что сейчас сказал Пожарский. Это ведь прибыль в казну. Плотницкие артели заплатят налог с заработка. Купцы привезут лес и заплатят пятину, количество домов вырастет, а значит, вырастет и налог с дыма. Ну, и кроме того, и плотницкие артели, и купцы поделятся с ним, Пушкиным, за хороший заказ. Ох, как хорошо, что пожаловал сюда этот вьюноша.