Читать интересную книгу Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

— Опричные плохо дерутся, — вдруг сказал царь. — Под Ревелем они виноваты. Я им сколько пушек дал?! И пушкарей отменных! А что получилось? Сколько палили, да все без толка. И Девлет-Гирей их обошел.

— Земцы виноваты больше, — не отступал Малюта. — Они на опричных клыки точат, потому как сами к нам занесли измену. Милославский с татарами снюхался.

— Докажи!

— И докажу, пресветлый государь, докажу! Враги твои слух пустили, что, мол, к татарам потому бегают — не иначе казни на Поганой луже их устрашают. А какой казни убоялся, пресветлый государь, Курбский, которого ты как брата и друга взлелеял?! На едино слово твое окрысился! Будь, пресветлый государь, тверд. Хоть нынче к вечеру переступи порог… — Здесь Малюта запнулся: не захотелось темницу или застенок своим словом назвать, — да послушай! Сколько раз татар мы отбивали от Москвы! А здесь вдруг пропустили?! Отчего? Сила, что ли, русская поистратилась? Никогда не поверю! И ты, пресветлый государь, не верь! Басманов с Вяземским как тебя подвели? Теперь враги шипят, что ты-де ушел и войско бросил. А как же предок твой славный Дмитрий Донской поступал? Разве он в леса не убегал? Не скрывался там с дружиной? Не уберег бы себя — на Калке ему верха не одержать! Когда Новгород в опричнину взяли да начали укреплять — осудили! Мстиславский с Бельским первые завопили: в англицкие земли царь нацелился! Когда Вологду строили, они же ворчали: в дебрях желает отсидеться. Когда на тебя с ножом раб наскочил из московских черных людей и мы тут же в слободу подались Бога молить, что изменники честному народу в уши надули? Народ-де от тебя отвернулся! Разве такое простить можно! Никогда! Хан Девлет-Гирей Казань с Астраханью требует, русскую землю пустошит, а ты, пресветлый государь, ему не уступил ни пяди. За то тебя славить надо, а бояре что поют?! И слаб ты, и бежишь, и слушать никого не желаешь, и пируешь на костях, и бьешь их несправедливо, и поместья берешь, и холопов вешаешь! Да как же не вешать, когда извести и тебя и нас, слуг твоих, мечтают!

— Докажи!

— Да что доказывать! — горько усмехнулся Малюта. — Палачом меня нарекли! А ведь палач палачу рознь! Как не палачествовать, когда князь Вяземский из твоих рук ел, а к новгородцам склонился?! Как не палачествовать, когда ты Басмановых ласкал, а они к тебе спиной обернулись. Как не палачествовать, когда и Воротынский, и Умнов-Колычев, да и все Колычевы разом с Яковлевыми, Захарьиными и Юрьевыми тебе, пресветлый государь, первые недоброхоты. Невесту дьяки искали — смеются! Не хотят счастья твоего, лютой ненавистью кипят! А в Священном писании сказано: чем башня выше, чем богатства больше, тем злоба сильнее.

— Где сказано? Что-то не упомню!

— Я читать не обучен, пресветлый государь! Скаски за меня дьяки пишут. Но памятью крепок. Сызмальства знаю, что в Священном писании так говорится. Когда сын мой, Максим, умер — радовались! На пиру у Шереметевых, шпик мой донес, боярский сын Чолобов, вино пив, кричал: «Поделом палачу!» Жена моя в слезах, братья стонут, а он: поделом палачу! Вот, государь пресветлый, холопская благодарность. А я тому Чолобову жизнь спас.

III

Иоанн и раньше выслушивал советников, правда, потом поступал по-своему. Но собственное решение часто не отличалось от внушаемого. Эту особенность в последнее время Малюта учитывал. Он остался единственным, кого Иоанн не перебивал. И прежде Иоанн любил выспросить Малюту. Речи шефа опричнины его умиляли. Разве Малюта не прав? Разве Кудеяр Тишенков не навел татар на Москву? Разве он один или сам-друг смог бы убедить татар в правоте, принесенного в клюве? Девлет-Гирей — опытный воин, он не позволит себя обмануть. Хан привлек ногаев. Значит, среди нападавших находился знаменитый враг христианства мурза Дивий. Уж этот своего не упустит. Способный стратег и отличный тактик, мурза с пренебрежением относился к разбойным грабежам. Он мечтал уничтожить Россию, захватить ее всю целиком. Он не собирался делать из Иоанна данника. Он хотел присоединить огромную северную территорию к Большой Ногайской орде и создать чингисхановскую империю. Завоеваниями Чингисхана бредили многие. Столь страшные и странные фантазии посещали свирепых южных владык. Сулейман Великолепный не отказался бы от того, чтобы зеленое знамя развевалось на башне Кремля. Но пока татары если и нападали на Москву, то не пытались захватить надолго, а пленив мужчин, женщин и детей, откатывались обратно в степи и скрывались в Крыму, выставляя заставы крепчайшие у Перекопского перешейка.

Весной Девлет-Гирей объявил священную войну Московии. Воодушевление крымчаков достигло предела. Они поклялись освободить Казань и Астрахань. Русские будут прижаты к Литве и Польше. Ливонию захватят шведы. Кремль будет задыхаться в огненном кольце ненависти. Разве Малюта не прав? Тут какой-нибудь перебежчик вроде Башуя Сумарокова в одиночку ничего поделать не может. Тут, безусловно, бояре действовали, облеченные государственной властью. Кто, кроме Бельского с Мстиславским, способны провести столь тонкую операцию? И ведь как действовали! И опричные войска винить трудно. А стрельцов — тем более.

Когда Девлет-Гирей очутился возле незащищенной Москвы, воеводы не в поле решили сопротивляться, а завели полки собственные в окрестности посада, где тысячи людей скопились, которые убегали от татарской конницы. В узких улицах не развернуться. В мае давно не шли дожди. Сухие крыши да стены хорошо горят! Вот Девлет-Гирей и зажег их. Ветер довершил начатое татарами. Одна незадача — пограбить хорошенько не удалось. Огонь жег мусульман не хуже христиан несчастных, тащивших на себе жалкий скарб. Москва-река наполнилась трупами. Давка на улицах поднялась невиданная. Многих погубила паника. Выброшенные наверх пытались идти по головам и плечам. Такого столпотворения столица не знала.

— Дурачье! — кричал Иоанн в бешенстве. — Дурачье! Хотели обороняться между тесными бревенчатыми зданиями. Ну не изменники ли?!

Малюта взял на дыбу одного из очевидцев, боярского сына Петра Матвеева. Только сунул руки арестованного в хомут, как тот заплакал:

— Не терзайте меня. Все расскажу, что ни спросите!

— А спрошу я тебя, — подхватил его слова царь, вступая в застенок, — кто и где из воевод стоял и по какой причине там разместился? Ты холоп Мстилавского. Стремянный али меченосец?

— К саадаку приставленный, великий государь, — сквозь муку простонал холоп Мстиславского, которого сам Малюта медленно подтянул вверх. — Все расскажу, великий государь. Приневоливать меня не надо! С охотой поведаю!

— Ну-ка подтяни его еще, — велел Иоанн, — чтобы охота не пропала.

Малюта напряг веревку, суставы у боярского сына щелкнули, и тело необыкновенно вытянулось. Казалось, что на веревке висит огромная и белая рыбья тушка. Пальцы на ногах судорожно сжались, а потом выпрямились. Матвеев пытался коснуться ими пола, отчего медленно повернулся лицом к Иоанну. Царь вытянул посох и задержал движение. Подняв глаза, он пристально посмотрел в лицо, искаженное болью.

— Хорош! Нечего сказать! Отвечай, кто и где стоял и зачем в городе укрылись, когда в чистом поле татарам пришел бы быстрый конец. Кто распорядился? Бельский? Мстиславский?

— Боярин Морозов присоветовал, а Воротынский против него ругался.

— Ослабь вервь! — приказал Иоанн. — Дай вздохнуть!

Секира перехватил конец у Малюты, и Матвеев уперся большими пальцами в пол, испытав оттого неописуемое облегчение.

— Дальше! — вздохнул царь. — Дальше!

— Да побыстрей, — велел Малюта. — Не с одним тобой беседа.

— Бельский с Морозовым и Большим полком стали на Варламовской улице.

— В Кремле, что ль, задумали спасаться?

— Сие мне неведомо, великий государь, — произнес Матвеев, перебирая пальцами ног в поисках опоры.

Иоанн жестом приказал Секире облегчить положение висящего. Уцепившись за какую-то неровность, боярский сын замер. Бледность с щек постепенно сползла.

— Мстиславский и Шереметев с правой рукою укрепились на Якимовской.

— А что ж Воротынский?

— Ругался долго, да нечего делать одному в поле. Взял Татева и на Таганском лугу против Крутиц, где попросторнее, засаду устроил на татар. Князь Темкин с храбрыми твоими опричниками укрылся за Неглинной.

— Кто первым дрогнул?

— Не мы, великий государь. Крепко держались на Якимовской, пока многих не посекли.

— Ну-ка вздыбь его, — кивнул царь Секире.

Секира послушался и вздыбил. От этой вздыбки он сам получал удовольствие. Между заветным бугорком на полу и кончиками пальцев появился зазор. И на том зазоре сосредоточился сейчас весь смысл жизни матвеевской.

— Мстиславский сносился с Бельским? — спросил царь.

— Не вем, великий государь. Сказывали, что Бельский в свой дом побежал и в погребе спрятался.