Читать интересную книгу Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

Младший брат Женни, Эдгар, находился в Соединенных Штатах, работая на ферме, когда до него дошла весть о смерти матери. Хотя собственных денег у него не было (в мае он взял ссуду под поручительство Фердинанда), в августе он написал брату: «Все причитающиеся мне по воле матушки вещи и деньги я уступаю моей сестре Женни» {62}.

Было известно, что Каролина фон Вестфален оставила совсем небольшое наследство, состоящее из небольшой суммы денег и нескольких акций, но Женни и Маркс предполагали, что любое наследство будет больше того, что у них было: около 50 фунтов, часть из которых нужно было отдать кредиторам, а также заплатить задаток за новую квартиру {63}. Даже Женнихен понимала их бедственное положение; она написала отцу: «Я думаю, завтра нам придется вернуться в нашу старую дыру».

Маркс просил Энгельса о помощи, которую, конечно же, и получил {64}. Часть финансовых проблем семьи Маркс была связана с потрясениями на рынке. Первые толчки финансового землетрясения в Америке чувствовались и через Атлантику; европейски банки и биржи начинало потихоньку лихорадить. Акции Каролины резко упали в цене, и Фердинанд не хотел продавать их в убыток {65}. Множество людей оказались жертвами дефолта. Экономический бум, начавшийся в 1849 году и продолжавшийся в 50-х, был построен на спекуляциях. Бесчисленные инвесторы приняли участие в биржевой лихорадке, приобретая активы несуществующих фирм и железных дорог, ведущих в никуда. Считавшаяся ранее безопасной банковская система присоединилась к этому цирку, подхватив рискованную экономическую политику: банки начали принимать к оплате именные чеки и подтверждать займы на основе личных кредитов, а не счетов от лиц, имеющих гарантированное стабильное финансовое положение. Во многих случаях финансирование превращалось в аферу {66}. Это было горячее время для тех, кто слишком сильно хотел увеличить свое богатство и был готов нарушить закон, чтобы сделать это.

В 1856 году некоторые эксперты начали понемногу признавать, что капиталистическая система построена на слабом фундаменте, а в некоторых случаях — и вовсе на воздухе; в результате ждали глобального финансового кризиса. Эти предсказатели оказались правы: то, что они сейчас наблюдали, и было началом этого кризиса капиталистического мира. Кризис начался с банковского коллапса в Нью-Йорке, и поскольку все страны с развитой экономикой теперь были связаны между собой, кризис в одной стране стал кризисом для всех {67}. Британское правительство заявило о полной состоятельности королевской казны {68}, но Маркс и Энгельс были абсолютно уверены, что несостоятельна не только Англия, но и Франция, и все европейские державы. Энгельс объявил, что в следующем году он лично ожидает наступления «дня гнева», какого еще никогда не знала Европа; и вся европейская промышленность будет лежать в руинах… все классы, обладающие собственностью, будут разрушаться, наступит полное банкротство буржуазии, грянет война и повсюду будет полное разорение» {69}.

Маркс тоже видел, как в обществе сгущаются тучи, и ожидал, что в скором времени они с Энгельсом опять окажутся втянутыми в революционную деятельность. «Я не думаю, что нам удастся долго оставаться просто наблюдателями! — говорит он Энгельсу и шутливо добавляет: — Сам факт того, что я наконец занимаюсь своим домом и уже послал за своими книгами, кажется мне неоспоримым доказательством того, что наша мобилизация не за горами» {70}.

В начале октября Женни получила наследство в размере 97 фунтов 6 шиллингов, и семья приехала в Графтон-Террас. Исполнением последней воли Каролины и ее душеприказчиком выступил зять Фердинанда, Вильгельм фон Флоренкорт {72}, который хотя и не был кровным родственником Женни, но всегда заботился о ней. Она поблагодарила его за помощь и попросила также «еще раз выразить Фердинанду глубочайшую благодарность за любовь и верность» {72}. Женни довелось не раз спорить с братом по поводу наследства, но к тому времени, как она приехала в Графтон-Террас, она, казалось, позабыла все обиды ради личных и отчасти — партийных интересов. Без сомнений, ее благодарность Фердинанду частично была продиктована необходимостью — он заведовал «кошельком» семьи. Однако помимо этого, она, скорее всего, просто высоко ценила родственные отношения, особенно после страшной потери в Лондоне и после смерти матери в Трире. Она общалась с ним во время своего недавнего пребывания в Пруссии — наверное, это скорбное время помогло им обоим лучше понять, что узы родства связывают их гораздо сильнее, чем политика — разъединяет. В письме к Флоренкорту она описывает Графтон-Террас как дворец по сравнению с Дин-стрит, и это описание больше подошло бы немецкому романтическому пейзажу, а не лондонской городской квартире. Новый дом «полон воздуха, он солнечный, сухой и стоит на гравии, а не глине. Окружают его росистые зеленые луга, на которых в уютной гармонии пасутся коровы, лошади, овцы, козы и куры. Перед нами высятся туманные силуэты Лондона, но когда погода ясная, мы можем разглядеть купол собора Святого Павла». Задние комнаты, по ее словам, выходят на Хайгейт и Хэмпстед-Хит {73}.

На самом деле территория вокруг Графтон-Террас была гораздо меньше. Другому своему корреспонденту Женни рассказывает: «Пробиратья к нашему дому надо через кучи мусора, а в дождливую погоду — через липкую красную глину, прилипающую к сапогам такими комьями, что ногу трудно оторвать от земли» {74}. И хотя дом действительно был очень просторным, он все же был довольно скромным жилищем для представителей среднего класса {75}.

Рабочие помещения — кухня и прачечная — располагались в подвале. На первом этаже было два салона, спальня и небольшая гардеробная; на втором этаже еще три комнаты, а дальше — просторный чердак, где спали Ленхен и Марианна {76}. В доме было два ватерклозета {77}, а в саду, как с удовольствием сообщала Женни, достаточно места для курятника {78}. Главной проблемой для семьи было отсутствие мебели — дом не был меблирован, а у Марксов не было даже своих стульев. Они не могли позволить себе новую мебель, и Женни рассказывала, что они побывали на пятидесяти распродажах, чтобы приобрести подержанные предметы обстановки {79}. Впрочем, пишет она Флоренкорту, даже эти распродажи были для них радостью: «Все мои прежние страдания и муки меркнут перед этим чудесным дворцом… Дети очень довольны новыми комнатами, а маленькая Элеонора в восхищении целует ковры, особенно «собачку» — войлочный каминный коврик с рисунком» {80}.

Первый сезон в новой квартире семья провела мирно и тихо. Однако тишина не принесла спокойствия. Пока Женни жила на Дин-стрит, она всеми силами стремилась поскорее уехать оттуда. Подальше от горьких воспоминаний. Но теперь, в уединении Графтон-Террас, они нахлынули на нее с новой силой, и здесь ей не на что было отвлечься. Она скучала по своим долгим прогулкам по Вест-Энду. Она скучала по разговорам в пабах Сохо и Сент-Джайлса, по «Красному Льву» на Грейт-Виндмилл-стрит, по «Уайт-Харт-Инн» на Друри-Лейн. И она скучала по друзьям, которые вечно сновали по их квартире, как если бы она была их собственной {81}. Для большинства из них путь на Графтон-Террас был слишком долгим для обычного ежедневного визита. Фрейлиграт, к примеру, не мог бы у них заночевать — он стал управляющим отделения Швейцарского банка, и его обязанности не позволяли ему надолго отлучаться в Северный Лондон {82}. Даже Пипер, который появлялся на пороге дома в Сохо, словно бездомный кот, больше их не навещал. Другие же и вовсе покинули город. Люпус перебрался на постоянное жительство в Манчестер, к Энгельсу, а Красный Волк нашел работу учителя в Ланкашире {83}. Наконец, один из их любимейших и верных друзей умер. Георг Веерт, когда-то познакомивший Женни с Лондоном, скончался в Гаване, куда поехал по делам. Ему было 34, когда он заразился лихорадкой, подцепив ее в какой-то из экзотических стран {84}.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});