Кубок проходил уж по ряду, где стояла Миллилэйн.
—Они — великие этого мира,— говорил нараспев лимен. — Они хозяева. Они — монархи. Они — истинная сила, и мы принадлежим им. Мы и все другие, кто живет в Маджипуре. Бери. Пей. Присоединяйся…
Из кубка пила женщина слева от Миллилэйн. Свирепое нетерпение вдруг охватило Миллилэйн — она была так голодна и ей так хотелось пить, что она едва сдерживалась, чтобы не выхватить кубок из рук женщины, боясь, что ей ничего не останется. Но она, пересилив себя, ждала, и наконец кубок оказался в ее руках. Она заглянула внутрь: темное вино, мутное, блестящее. Оно показалось незнакомым. Нерешительно Миллилэйн отпила немного. Вино было сладким, ароматным и крепким, и сначала она подумала, что никогда еще такого не пробовала, но потом показалось в нем что-то знакомое. Она сделала еще глоток.
— Бери. Пей. Присоединяйся…
Да это же было вино, которое используют толкователи снов, когда они входят в единение с вашим разумом, чтобы истолковать сон, беспокоящий вас. Ну, конечно же, это было сон-вино! Хотя Миллилэйн бывала у толкователя снов всего пять или шесть раз и то много лет назад, она узнала его ни с чем не сравнимый вкус, Но как это могло случиться? Ведь лишь толкователям снов позволялось использовать, а тем более иметь его, поскольку это был сильнодействующий наркотик, который разрешалось использовать лишь под наблюдением толкователя. Но каким-то образом в тайной этой часовне оказались бочки с сон-вином, которое прихожане секты пили, словно пиво…
— Бери. Пей. Присоединяйся…
Миллилэйн поняла, что задерживает передачу кубка. Она повернулась к мужчине справа с глупой ухмылкой и с извиняющимся видом, но он твердо смотрел перед собой и не обращал на нее никакого внимания, поэтому, пожав плечами, она приложила кубок к губам и сделала продолжительный отчаянный глоток, потом еще один и передала кубок дальше.
И почти сразу же почувствовала эффект воздействия. Она качнулась, заморгала, ей трудно стало удерживать голову, клонящеюся вниз. Наверное, потому, что выпито на пустой желудок,— объяснила себе Миллилэйн, наклонясь вперед и вниз, и начала вместе с другими прихожанами повторять бессмысленное бормотание: "у, уа, ва, ма, у, уа, ва, ма…" — столь же нелепое, как и то, что выкрикивали на улицах, только более мягкое, нежное, мурлыкающее — "у, уа, ва, ма, у, уа, ва, ма…" И когда она напевала, ей казалось, что она слышит отдаленную музыку, потустороннюю, сверхъестественную, звук множества колоколов вдали, чей звон накладывался друг на друга в меняющихся ритмах, которым нельзя было долго следовать, так как одна мелодия быстро пропадала в той, что меняла ее, а та в следующей.
— У, уа, ва, ма, у, уа, ва, ма… — пела Миллилэйн, и к ней возвращалась песня колоколов, и потом у нее возникло ощущение присутствия чего-то огромного совсем рядом, возможно в этой же самой комнате, чего-то колоссально крылатого, древнего и чрезвычайно умного, чей ум был непостижим для ее ума — ума птички.
Это "что-то" вращалось, вращалось и вращалось по обширной неторопливой орбите и с каждым оборотом раскрывало свои гигантские крылья и расстилало их, казалось, до самых дальних уголков мира. Невообразимое это крыло прошелестело у самого входа в разум Миллилэйн — всего лишь едва заметное щекотание, наилегчайшее касание, и все же она почувствовала, что вдруг изменилась, поднялась из самой себя, составила часть какого-то организма из многих разумов — непредставимого и божественного.
— Бери. Пей. Присоединяйся…
С каждым прикосновением этих крыльев она присоединялась все прочнее.
— У, уа, ва, ма, у, уа, ва, ма… — тянула Миллилэйн со всеми остальными.
Она потерялась. Не было больше Миллилэйн. Был только водяной король, голос которого был звоном колоколов, и разум, состоящий из множества разумов, частью которого стала бывшая Миллилэйн.
— У, уа, ва, ма…
Это испугало ее. Ее тащили ко дну моря. Ее легкие наполнялись водой, и боль была ужасной. Она сопротивлялась. Она не позволит огромным крыльям коснуться ее. Она отстранялась, отбивалась кулаками и проталкивалась вверх, к поверхности.
Миллилэйн открыла глаза. Очнулась, потрясенная и напуганная. Вокруг нее продолжалось монотонное "у, уа, ма, ва". Миллилэйн вздрогнула. Где она? Что наделала? Надо сейчас же выйти отсюда!
В панике она бросилась к выходу. Никто не остановил ее. Вино все еще затуманивало мозги. Она шаталась, спотыкалась, хваталась за стены. Миллилэйн выбралась из комнаты, проковыляла по длинному, темному, пропахшему благовониями коридору. Что она наделала?! Что она наделала?!
Скорее туда, в аллею, в темноту и дождь. Маршируют ли все еще Рыцари Деккерета и Ордена Тройного Меча? Ей было все равно. Будь, что будет. Миллилэйн побежала, сама не зная куда. Там, вдалеке, был слышен глухой рокочущий звук, который она приняла за голос Конфалюмского гейзера. Другие звуки бились в ее голове..
Йа-та, йа-та, йа-та, вум… У, у а, ва, ма…
Она чувствовала, как крылья тянутся к ней. Она бежала, споткнулась и упала, поднялась и продолжала бежать…
Чем дальше заходили они в провинцию формодеев, тем знакомее все вокруг начинало казаться Валентайну, но вместе с тем зарождалось и крепло убеждение, что он совершает какую-то ужасную ошибку.
Он припомнил запах этого места: сложный, мускусный; сладкий, тяжелый аромат цветения и увядания — замысловатое смешение запахов, наполняющих ноздри до головокружения с каждым вздохом. Он припомнил плотный облегающий влажный воздух и ливни, проносившиеся чуть ли не ежечасно и стучавшие по лесной кроне высоко над головой и просачивающиеся вниз, с листочка на листочек, пока немногие капли не достигали почвы. Он припомнил фантастическое изобилие растительного мира, в котором все развивалось и раскручивалось прямо на глазах и подчинялось какому-то странному порядку, было подогнано все в четко определенной кладке: высокие деревья в виде башен, голые от ветвей на семь восьмых своей высоты, потом распускающиеся в огромные зонты листьев, стянутых вместе в густой шатер сплетением вьющихся стеблей и эпифитов, а под ним и уровень более низких, округлых, богатых, терпимых к тени деревьев, и ярус кустарника под ним, а потом темный, загадочный, почти что бесплодный лес, пустынное пространство сырой, бледной, тонкой почвы, которая весело хлюпала под ногами. Он припомнил внезапные проблески света: яркие, недобрые, пронизывающие через непредсказуемые промежутки лиственный шатер, обеспечивая короткие мгновения ясности во мраке.
Но леса Пиурифаины простирались на тысячах квадратных миль сердцевины Зимроеля, и одна часть его скорее всего очень походила на другую. Где-то здесь находилась столица формодеев Илиривойн, но какие у него, Валентайна, основания думать, что он рядом с ней? Только потому, что запахи, звуки и структура этих джунглей похожи на запахи, звуки и структуру, которые он помнил?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});