Но более всего Ливьен увлекли конкретные исторические сюжеты времен «Великой войны». Например, история торговца Лирбьеры, его жен-советниц Биени и Вейты и их думателей. (Ливьен, кстати, не сразу смогла понять значение слова «торговец», ведь сейчас такой профессии в Городе не существует.)
Каждый состоятельный самец в те времена старался обзавестись женой, способной родить ему думателя. Это было залогом преуспевания. Такие жены стоили особенно дорого. Торговец Лирбьера имел всего двух жен, зато каждая из них, кроме обычных детей, продолжателей рода, подарила ему по думателю. И каждую из них он любил всем сердцем.
Последнее обстоятельство, правда, ему приходилось тщательнейшим образом скрывать от окружающих, ибо относиться к самке подобным образом считалось тогда в обществе постыдным, простительным только совсем юным самцам. Узнай о его чувствах к женам его деловые партнеры, они прервали бы с ним всякие контакты.
Жены отвечали Лирбьере взаимностью. Но обе они были членами тогда еще тайной гильдии Посвященных, активистками комитета.
Итак, торговец Лирбьера любил своих жен. И возможно от того, что чувство это было запретным, любовь его была абсолютно безрассудна. Ни Биени, ни Вейта и представить себе не могли, сколь хорошо их муж осведомлен о делах и планах заговорщиц. Лирбьера любил своих жен и считал недовольство самок своим социальным положением – справедливым. Он знал, что очень скоро Посвященные выйдут из подполья и начнут открытую войну. Он хотел сражаться на стороне своих возлюбленных жен. Но будучи самцом, он не мог рассчитывать стать их настоящим другом, другом по борьбе.
Раздумья его были мучительными и долгими. И он решился.
Объявив женам, что отправляется по делам в отдаленную провинцию (тогда еще Город не был единым конгломератом), Лирбьера на самом деле, уплатив не самому честному и не самому чистоплотному, но искусному врачу астрономическую сумму, сделал себе необычайную хирургическую операцию… Он сменил пол. Он стал самкой!
Никто до поры не должен был знать об этом, внешне Лирбьера почти не изменился, одежда без труда скрывала изменения. Только жены должны были знать правду и стать еще ближе… Любовь – всегда безумие, а уж тем более в те страшные времена.
Но судьба не вознаградила мужества. Лирбьера не знал точного срока, на который самками было намечено начало террора. Точнее, когда он покидал дом, срок установлен еще и не был.
Бунт самок произошел в одну из ночей его выздоровления после операции. Хирург, у которого он лежал дома (ведь операция была тайной), был заколот своей женой-советницей. Самого Лирбьеру спасла только демонстрация взбесившейся самке неоспоримых доказательств своей новой половой принадлежности.
Лирбьера уже мог летать, и он поспешил домой. В Городе царил хаос. Всюду на мостовых и в тоннелях валялись трупы, почти исключительно – самцов. Всюду слышались крики и плач, пальба и ругань. Лирбьера торопился. Да, наступили нелегкие и смутные времена. И теперь поступок его выглядел, пожалуй, не столь уж безрассудным. Он, Биени и Вейта будут по одну сторону баррикад!..
Лирбьера не знал, что подпольный комитет обязал их убить его. Напрасно они пытались доказать, что он не похож на других самцов, что он будет помогать самкам установить торжество справедливости… Комитет был непреклонен.
Вернувшись домой с заседания комитета и обсудив положение, Биени и Вейта отправили в мужнино загородное поместье своих нормальных детей, затем закололи своих думателей, а затем – повесились, обрезав предварительно друг другу крылья.
Эти четыре трупа и обнаружила по возвращении домой новоявленная самка Лирбьера. И именно под руководством этой бабочки прошла вся последовавшая за бунтом Великая война полов, самая кровавая война в истории маака…
Ожесточившись, Лирбьера стал инициатором всех самых диких, самых массовых расправ над самцами. Когда победа самок стала бесспорной, многие самцы, пытаясь спасти свои жизни, сделали себе ту же операцию, что и Лирбьера. И тогда он (или все-таки «она»?) собственноручно издал указ о «недействительности» таких «искусственных самок». Отныне всякая самка, уличенная в «искусственности», каралась смертью через отрубание головы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Подписав этот указ, Лирбьера подтвердил его силу тем, что добровольно первым взошел на эшафот.
Теперь Ливьен знала, что и гильдия Посвященных, и Координационный Совет, и вообще – вся современная административная структура Города зародились именно в те жестокие годы. Почти все в этих структурах призвано прежде всего подавлять малейший намек на реакцию и сохранять секретность любой информации, опасной для установленного тогда порядка.
Неразвенчанных иллюзий у нее, пожалуй, не осталось ВОВСЕ. Однако она не могла не признать, что при всем при том, живя в Городе, она не ощущала на себе ничьего давления, не замечала несправедливости, лживости или чего-либо подобного. И она была вполне счастлива там.
Она поинтересовалась у Лабастьера, каковы взаимоотношения полов в обществе махаон, хоть и сомневалась, что он владеет и этой информацией. Оказалось, он знает это. Изначально общества маака и махаон были очень похожи, различие было только в повышенной религиозности последних. Возможно, потому-то у них не появилось института думателей и не случилось Войны полов. Самцы и сейчас занимают там главенствующее положение, самки же – предельно угнетены. И это еще одна причина взаимной ненависти махаон и маака.
Ливьен не была уверена, чье общество справедливей. Но война есть война. Дело, в конце концов, не в социальной структуре, а в сохранении вида.
…Минула еще одна неделя. Еще дважды караван успел сменить место расположения лагеря. Однажды, вернувшись утром из леса, Рамбай объявил:
– Будет большой дождь. Сегодня.
Дожди в лесу бывают нечасто, но экспедицию они парализуют напрочь: приходится отсиживаться в палатках, ведь под дождем бабочки не могут летать.
Приближение дождя бабочки чувствуют часа за два, и у них всегда есть время подготовиться. Сейчас Ливьен ничего подобного не ощущала.
– Ты уверен? – переспросила она.
– Когда Рамбай не уверен, он молчит.
– И как скоро он начнется?
– Через… – он глянул на подаренные ему Ливьен часы. – Через… – Он наморщил лоб еще сильнее. – Через пять часов и тридцать семь минут, – объявил он наконец.
Ливьен только развела руками. Что ж, лесные жители, конечно же, более тонко понимают природу, нежели горожане.
– И сколько же этот дождь будет длиться?
– Два дня.
Ого…
Ливьен нашла Инталию и рассказала ей о прогнозе мужа. Координатор не стала подвергать сказанное сомнению и не медля принялась суетиться с подготовкой. Два дня – большой срок.
Прежде всего лагерь, до того разбитый между деревьями, был перенесен метров на пятнадцать в сторону – на открытую поляну. Это позволило бабочкам, достав из капсулы рулон тончайшей, но прочной паутины, слегка под углом растянуть ее над лагерем, цепляя несущие нити за стволы окружающих деревьев. Затем паутину облетели сверху и опрыскали специальным влагоотталкивающим аэрозолем. Теперь дождевые капли будут шариками скатываться с опущенного края.
К концу работы уже и городские самки почувствовали приближение осадков. Более того. Стало ясно, что это будет не просто дождь, это будет гроза, а то и буря. Небо темнело с невероятной быстротой, словно на несколько часов раньше положенного наступал закат. Видно, сказав «дождь», Рамбай просто не совсем точно выразился по-маакски. Или эпитет «большой» показался ему достаточно весомым.
Немедленно вокруг каждой палатки в почву стали вкручиваться дополнительные крепежные буравчики. Кроме того, команда из трех бабочек собрала запас хвороста на два дня и теперь набивала его в специальные непромокаемые мешки…
Рамбай работал наравне со всеми, но вид у него был страшно недовольный. Он был медлителен и что-то все время бормотал себе под нос на языке ураний.