Те несколько миллионов людей среднего класса, куда входила и техническая интеллигенция, уже не способны были даже поддерживать уровень науки и техники прошлых поколении.
– А собственно, – спрашивали, – зачем тащить на себе это бремя прошлого. Что оно дает для жизни? Разве сейчас не хватает жилья, продуктов питания, одежды? Всего этого мы имеем вдоволь и даже больше, чем прошлые поколения. Что, кроме загрязнения внешней среды, давала нам техника прошлого? Сейчас мы едим мясо и натуральные продукты, а двести лет назад вынуждены были довольствоваться суррогатами и искусственными белками. Техника ради техники? Прогресс ради прогресса? Это же наивно и смешно. Запускать спутники и платить за это отравленной средой? Дышать загрязненным воздухом? Вставать утром ни свет, ни заря, чтобы запастись на день водой? Книги? Уничтожать миллионы гектаров леса и отравлять реки и озера, чтобы печатать горы макулатуры? Нет, господа! Прогресс не может быть только ради прогресса. Прогресс должен служить счастью человека. В его развитии есть своего рода критическая точка, переходить которую не следует. Ведь диалектика учит, что процесс по мере своего развития может перейти в свою противоположность. Мы уже были по ту сторону оптимального развития и, слава Богу, сообразили, что надо вернуться назад.
Классы? Ну и что? Биологического равенства нет и не может быть. Умный человек не равен дураку. Этого не надо доказывать. Если ты дурак или неполноценен, то должен находиться там, где тебе положено. Скажи спасибо, что тебе позволяют жить. Операция на мозге? Разрушение центра агрессии? Правильно делают! Если ты дурак, то твоя агрессивность приведет рано или поздно к преступлению. Разве общество не имеет права на самозащиту? Если ты родился умным, у тебя есть все возможности занять в обществе высокое положение и даже перейти в высший класс. Всеобщего равенства нет и быть не может! Эти вредные утопии долго морочили головы людям. Равенство может быть только среди равных! Не иначе! А иначе можно в конце концов допустить, что обезьяна равна человеку. А почему бы нет? Обезьяна не развивалась? Вот тут-то вы и попались! А если человек не развивается, не развивается его ум, физические и эстетические качества? Он что, должен быть равен развитому? Тогда, просим прощения, приравняйте себя и обезьяну! Ах! Мы утрируем? Позвольте-позвольте. Допустить дурака к управлению в государстве так же опасно, как допустить обезьяну к хирургической операции. А разве в нашей истории не было таких правителей, которых при жизни называли чуть ли не гениями, а после смерти – дураками? Вот видите!
Так рассуждало большинство людей, принадлежащих к среднему классу. Но не все. Были и другие. Они не разделяли стерилизованных взглядов и называли себя диссидентами. Диссиденты делились на умеренных или правозащитников, радикалов и самых крайних – Движение сопротивления. В большинстве своем они не отвергали сущности установленного строя, но хотели его реформации. Правозащитники или умеренные, признавая селекционные законы и разделение общества на классы, протестовали против злоупотреблений местных органов управления при селекционном отборе. Они требовали большей открытости и строгого соблюдения законов вне зависимости от принадлежности к тому или иному классу.
Радикалы шли дальше. Они требовали отмены элиты и уравнивания в правах с нею среднего класса. При этом не отвергали селекционную политику правительства, но выступали за строгий общественный контроль в ее осуществлении. Они также были против императорской власти и хотели ее заменить коллегиальным правлением.
Крайнее крыло радикалов – Движение сопротивления – провозгласило своим принципом действие. Его отряды совершали набеги на питомники и школы, похищали детей, спасая их от операций на мозге. Вся эта разношерстная публика находила теперь убежища в обезлюдевших местах планеты, спасаясь от преследований политической полиции. В одном из таких селении и очутилась Ирина. Здесь жили человек триста. В основном мужчины. Женщин, особенно молодых, было мало. Появление Ирины, естественно, вызвало большой интерес среди жителей. Павел поместил ее в небольшой хижине на краю поселка, окруженного со всех сторон огромными вековыми елями, между которыми сохранился прозрачный родничок.
– Это моя берлога, – пошутил он, сбивая с дверей приколоченные доски.
"Берлога" имела явно нежилой вид. Судя по всему, хозяин не был в ней уже несколько лет. Перво-наперво затопили печь, и, когда ее тепло несколько подсушило отсыревшие стены, Ирина, как могла, навела в ней порядок. Хижина представляла собой одну комнату, перегороженную досчатой стеной на два отсека. Двери между ними не было. Вместо нее висела полувыделанная шкура лося.
– Дверь я сколочу завтра, – пообещал Павел, – и поставлю внутренний засов.
– Зачем? – удивилась Ирина.
– На всякий случай. – И пояснил. – Я часто буду в отъезде.
***
На второй день он достал из-под пола замотанный в промасленные тряпки продолговатый предмет. Ирина раньше не видела ничего подобного.
– Это охотничье ружье, – объяснил он. – Необходимая здесь вещь.
Он разломил, как показалось Ирине, его пополам и критически осмотрел на свет стволы.
– Жаль, здесь трудно доставать заряды, – пожаловался Павел. – Я, правда, на этот раз привез их, думаю, что хватит. Он тщательно почистил ружье и повесил на стену.
– Сегодня я поучу тебя с ним обращаться, – пообещал он. – А завтра утром мы пойдем на охоту. Тех продуктов, что мы с тобой привезли, хватит на зиму, а если охота будет удачной, то можно протянуть и до лета. Дичи здесь много.
В дверь постучали.
– Открыто! – крикнул Павел.
Вошел человек среднего роста, с прилизанными на бок волосами. Несмотря на теплый осенний день, на нем была меховая куртка.
– Здравствуйте, – поздоровался вошедший.
– Ну, здравствуй, – нелюбезно ответил Павел. – Что скажешь?
Вошедший нерешительно потоптался на месте, ожидая, что его пригласят сесть. Но Павел не двинулся с места.
– Вы удивлены моим визитом? Ну что ж, этого следовало ожидать. Однако, несмотря на наши глубокие политические разногласия, я счел своим долгом выразить вам свою и своих товарищей самую глубокую признательность за то, что вы для нас всех сделали.
Говоря это, он почему-то смотрел не на Павла, а на Ирину. Видя, что его не приглашают, вошедший придвинул к себе грубо сколоченный табурет и сел, расстегнув куртку.
Павел молча подкинул поленья в горящую печь.
– У вас здесь тепло…
– Да вы разденьтесь, – предложила Ирина, видя, что Павел молчит. Ей стало неловко перед гостем за явное пренебрежение, которое подчеркивал своим молчанием Павел.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});