Перед республикой встал основной вопрос: означает ли поражение Каталонии конец войны в целом, или следует сопротивляться, опираясь на ресурсы центрально-южной зоны? Ответ на этот вопрос зависел от настроений командования армии в оставшейся части республики и от позиции Англии и Франции.
В республиканском лагере вспыхнули разногласия. Еще в Каталонии Асанья заявил Негрину, что он не поддерживает политики продолжения войны и эмигрирует во Францию только для того, чтобы подать в отставку. Но президент, уже давно потерявший веру в победу, хотел привлечь на свою сторону и военных, которые должны были обосновать точку зрения главы государства. Временно обосновавшись в испанском посольстве в Париже, Асанья пригласил на совещание Рохо, Идальго де Сиснероса и генерала Хурадо, которого в начале февраля успели назначить командующим всеми частями Народной армии в Каталонии. Рохо нарисовал мрачную картину, а два других военачальника ограничились перечислением остающихся в распоряжением республики военных сил и средств. Асанья попросил всех трех участников совещания изложить свои соображения в письменном виде, но Хурадо и Идальго де Сиснерос отказались, сославшись на то, что такое поручение им может дать только премьер или военный министр (мы помним, что Негрин совмещал обе должности). Рохо согласился, хотя и не подозревал, как Асанья использует его точку зрения.
Негрин в испанском генеральном консульстве в Тулузе проводил между тем другое совещание — своего кабинета министров. Представители КПИ, ИСРП, НКТ и партии Баскское национальное действие (левая националистическая партия) высказались (как и сам Негрин) за немедленное возвращение правительства в Испанию. Республиканцы (по примеру Асаньи), БНП и каталонская «Эскерра» возвращаться на родину не захотели.
В тот же день вечером 9 февраля Негрин и ряд министров его кабинета (а также представитель Коминтерна в Испании Пальмиро Тольятти) на рейсовом самолете компании «Эр Франс», летевшим в Касабланку вернулись в Испанию. За ними на найденных на французских аэродромах нескольких испанских «Дугласах» последовали военачальники-коммунисты (Листер, Модесто, Тагуэнья, Галан и др.). Рохо предпочел остаться во Франции.
Что же представляла из себя центрально-южная зона республики в феврале 1939 года? Это были 140 тысяч квадратных километров территории (треть Испании) с населением 9 миллионов человек, 2 миллиона из которых были беженцами. Под контролем республики еще находилось 10 провинциальных центров. Протяженность береговой линии составляла 750 километров, и у республики оставались порты, через которые можно было получать военную помощь извне. Военно-морской флот (3 крейсера, 13 эсминцев, 4 субмарины, 2 канонерские лодки, 3 торпедных катера и вспомогательные корабли) базировавшийся на Картахене, по-прежнему не уступал по боевой мощи ВМС Франко. Вооруженные силы зоны, разбитые на 4 армии (Центра, Эстремадуры, Андалусии и Леванта), насчитывали 650 тысяч человек (у мятежников — 1 миллион) и опирались на хорошо укрепленные позиции (глубина оборонительных линий армии Леванта составляла, например, 30 километров). Хуже было с вооружением: 250 тысяч винтовок (1 миллион у мятежников), 5125 станковых пулеметов (против 13000), 4800 ручных пулеметов (22000 у мятежников), 1400 минометов, 683 орудия (50 % которых требовали ремонта), 68 танков и 193 бронемашины. Авиация состояла из трех эскадрилий «наташ», 2 — «катюшек» и 25 истребителей.
Таким образом, с чисто военной точки зрения республика вполне могла сопротивляться еще несколько месяцев. Хуже обстояло дело с положением населения. В Мадриде начался настоящий голод, от которого в столице каждую неделю умирало 400–500 человек. В октябре-декабре 1938 года каждый житель Мадрида получал по карточкам 130 граммов продовольствия в день (плюс 130 граммов хлеба), а с 20 февраля эта норма была урезана до 100 граммов. Не было горячей воды и отопления, что заставляло тысячи мадридцев ночевать в подземных станциях метро. Среди людей распространилось чувство усталости от войны, а сдача Каталонии, казалось, говорила о бессмысленности дальнейшего сопротивления.
Еще хуже были настроения некоторых высших военных руководителей центрально-южной зоны. Номинальный глава всех вооруженных сил Миаха, расположившись в Валенсии, уже не оказывал влияния на реальное положение дел. Командующий наиболее боеспособной Центральной армией полковник Касадо был твердо убежден в бессмысленности сопротивления. Касадо двигали еще и чувства зависти к военачальникам-коммунистам, в чем он полностью сходился с командующим 4-м корпусом Центральной армии анархистом Сиприано Мерой. Мера к началу мятежа 1936 года был руководителем профсоюза строителей НКТ и сидел в тюрьме за незаконную забастовку мадридских строителей. Затем он принял активное участие в формировании народной милиции и отличился в битве под Гвадалахарой. С тех пор его корпус участия в боях не принимал. Мера, желая почетного мира, не знал, что уже в начале февраля Касадо установил тайные контакты с представителями Франко. Конкретно речь шла о резиденте франкистской разведки в Мадриде Хосе Сентаньосе, который в звании подполковника Народной армии возглавлял артиллерийские мастерские.
Сентаньос немедленно сообщил о встрече с Касадо своему начальству из Службы военной позиции и безопасности (СИПМ, так именовалась, как мы помним, разведка мятежников) Франко, которая направила к полковнику трех своих эмиссаров. Касадо изъявил готовность к капитуляции и просил Франко сохранить жизнь тем военным руководителям, которые «вели себя достойно». Видимо, полковник всерьез полагал, что ему и другим кадровым военным не только сохранят жизнь, но и звания, а также дадут возможность продолжить военную службу в «национальной армии». СИПМ вела игру с Касадо, так как армии мятежников после Каталонии необходим был как минимум месяц, чтобы придти в себя. К тому же заговор внутри республики позволял сокрушить сильные армии центрально-южной зоны без лишних потерь.
Касадо между тем понимал, что на пути капитуляции стоят две силы: Негрин и коммунисты. Влияние компартии в армии, хотя и ослабевшее, так как лучшие части истекли кровью на Эбро, все еще было серьезным. Даже в Центральной армии тремя из четырех корпусов командовали члены КПИ.
Касадо пытался бороться с коммунистами, используя введенное военное положение, согласно которому он, как командующий армией Центра (или Центральной армией), мог осуществлять политическую цензуру. Полковник-предатель воспользовался этим оружием и некоторыми тактическими ошибками компартии. Еще в Фигерасе политбюро ЦК КПИ выступило с манифестом, в котором, в частности, крайне резко осуждалось поспешное бегство Ларго Кабальеро из страны. Опираясь на мадридскую организацию социалистов, находившуюся под влиянием Кабальеро, Касадо запретил публикацию манифеста, так как в нем якобы содержались нападки на одну из партий Народного фронта (впрочем, Касадо подверг цензуре и одну из речей Негрина). Коммунисты стали распространять манифест нелегально, в виде листовок. 8-11 февраля 1939 года состоялась конференция мадридской парторганизации КПИ, на которой многие молодые фронтовики резко обрушились на капитулянтов среди правых социалистов и анархистов. Последние вместе с Касадо попытались в ответ организовать исключение компартии из Народного фронта, и в некоторых городах это удалось. Но комитет Народного фронта Мадрида одобрил линию КПИ на продолжение сопротивления и выразил готовность всеми силами поддержать кабинет Негрина. После этого Касадо попытался договориться с Долорес Ибаррури. Во время их беседы полковник предложил оставить Мадрид и отвести наиболее боеспособные части к Картахене, где под прикрытием ВМС держаться до начала мировой войны. Касадо даже хотел отдать Картахену под покровительство какой-либо иностранной державы. Пробный шар заговорщика свидетельствовал о том, что он не доверял весьма туманным обещаниям Франко и разыгрывал в уме несколько вариантов развития событий.
Но Ибаррури встретила предложение Касадо холодно (хотя полковник всячески пытался втереться в доверие, и даже подвел к Пассионарии своего двухлетнего сына), и тот понял, что сговориться с компартией не удастся. После этого в центрально-южной зоне стали активно муссироваться слухи, что Франко не будет применять репрессий против сторонников республики, за исключением коммунистов, которые поэтому и выступают против мира. Такая пропаганда действовала на многих, уставших от войны рядовых граждан.
Резко усилили антикоммунистическую кампанию и анархисты. Они открыто готовились к эмиграции: доставали загранпаспорта для своего руководства, переводили за границу материальные ценности, средь бела дня жгли на улицах архивы своих организаций. Такие же настроения стали охватывать ВСТ и социалистов. Так как коммунисты на заседаниях комитетов Народного фронта продолжали призывать к сопротивлению, во многих местах эти заседания стали проводить без них.