и мы все задохнёмся».
Глава 8
1894–1917 годы
Перед бурей
Приступая к разговору о последних двадцати трёх годах существования Российской империи, попробуем вкратце обрисовать её основные внутренние проблемы в конце XIX столетия — то самое «брожение» внутри «колоссального котла», говоря словами генерала О. Б. Рихтера, завершившими предыдущую главу.
Во-первых, это взаимоотношения самодержавия и образованного класса (ОК), под которым я понимаю слой людей, ориентированных на систему ценностей европейской культуры. Социологически его непросто ухватить. Формальному критерию наличия высшего образования не отвечают, например, такие ключевые фигуры русской позднеимперской культуры, как Л. Н. Толстой и Н. К. Михайловский, В. Г. Короленко и Г. В. Плеханов, Н. А. Бердяев и И. А. Бунин, М. А. Волошин и Р. В. Иванов-Разумник и многие другие, а такой несомненный «властитель дум», как Максим Горький, не закончил даже среднюю школу. Более или менее образованное духовенство в подавляющем большинстве было замкнуто в рамках своей специфической культуры, далёкой от «европеизма». С другой стороны, причастность к последнему уже давно перестала быть почти исключительно дворянским уделом. Многие из т. н. разночинцев — деклассированных элементов различных сословий — в той или иной степени усваивали западную премудрость. Она притягивала к себе и наиболее модернизированную часть верхушки городского сословия — купечества и почётных граждан. Не стоит, на мой взгляд, отождествлять ОК с интеллигенцией, ибо это понятие слишком многозначно и дискуссионно. Его традиционно ассоциируют с политической оппозиционностью, но этот признак затруднительно распространить на несомненно принадлежащие к ОК чиновничество и офицерство. Таким образом, границы ОК крайне расплывчаты. Основываясь на данных о социальной стратификации империи по переписи 1897 г.[632], я бы рискнул предположить, что его количественный состав не превышал 3 % населения Европейской России (без Польши и Финляндии).
Слой этот был крайне неоднородным — и по социальному положению, и по уровню образования, и по идеологическим предпочтениям, и, наконец, по степени реальной европеизации — нередко она была крайне поверхностна и хаотична. К ОК нельзя не отнести и самого императора вкупе со всеми членами Дома Романовых. Но самодержавная власть очевидным образом выпадала из контекста современной европейской культуры. Как писал весьма русофильски настроенный французский публицист Анатоль Леруа-Болье, автор фундаментального труда «Империя царей и русские», всё в России «покоится на едином основании: патриархальной власти. И этой чертой Россия склоняется в сторону старых монархий Востока и решительно отворачивается от современных государств Запада». Действительно, к моменту воцарения Николая II в 1894 г. в Европе не осталось ни одной неограниченной монархии, все они имели конституционный характер. А в такой «классической» европейской стране, как Франция, и вовсе была республика. Даже на деспотическом Востоке подули новые веяния — в 1889 г. конституцией обзавелась Япония. А в Новом Свете всё выше поднималась звезда североамериканской демократии. «Патриархальная власть» казалась русским образованным людям анахронизмом — они ощущали себя слишком взрослыми, чтобы во всём беспрекословно слушаться Царя-Отца. «Самодержавный строй… не удовлетворял… политическим запросам тонкого верхнего слоя, — вспоминала о состоянии умов на рубеже веков писательница и общественная деятельница А. В. Тыркова-Вильямс. — Оппозиция притягивала к себе всё новые круги. Сюда входили земцы, помещики, городская надклассовая интеллигенция, профессора, учителя, врачи, инженеры, писатели. Шумнее, напористее всего выдвигались адвокаты… В пёстрой толпе интеллигентов было большое разнообразие мнений, о многом думали по-разному, но на одном сходились:
— Долой самодержавие!
Это был общий лозунг. Его передавали друг другу как пароль — сначала шёпотом, вполголоса. Потом всё громче, громче».
Большинство популярных русских литераторов и интеллектуалов, задававших тон в настроениях ОК, грезили о замене самодержавия иными формами политической организации — конституционной монархией, республикой, анархической федерацией свободных общин… Идейных охранителей статус-кво было ничтожно мало. Ещё в 1886 г. идеолог «контрреформ» А. Д. Пазухин жаловался А. С. Суворину: «Людей, верующих в самодержавие, очень немного в России». Сам же Суворин, хозяин крупнейшей умеренно «правой» газеты «Новое время», саркастически рассуждал в дневнике (февраль 1900 г.): «Самодержавие куда лучше парламентаризма, ибо при парламентаризме управляют люди, а при самодержавии — Бог. И притом Бог невидимый, а точно ощущаемый. Никого не видать, а всем тяжко и всякому может быть напакощено выше всякой меры и при всяком случае. Государь учится только у Бога и только с Богом советуется, но так как Бог невидим, то он советуется со всяким встречным: со своей супругой, со своей матерью, со своим желудком, со всей своей природой, и всё это принимает за Божье указание. А указания министров даже выше Божьих — ибо они заботятся о себе, заботятся о государе и о династии. Нет ничего лучше самодержавия, ибо оно воспитывает целый улей праздных и ни для чего не нужных людей, которые находят себе дело. Эти люди из привилегированных сословий, и самая существенная часть привилегий их заключается именно в том, чтоб, ничего не имея в голове, быть головою над многими. Каждый из нас, работающих под этим режимом, не может не быть испорченным, ибо только в редкие минуты можно быть искренним. Чувствуешь над собой сто пудов лишних против того столба воздуха, который над всяким. Нет, будет! Всё это старо».
Даже славянофилы, проповедники особого пути России (но при этом люди европейски образованные), ратовали за некое идеальное, подлинно русское самодержавие, при котором бы монарх слышал голос «земли», но возмущались самодержавием реальным как «немецким» и «бюрократическим». А. А. Киреев был вынужден соглашаться с тем, что «на стороне правительства — посредственности или даже дрянь». Наиболее крупный теоретик русского монархизма этой эпохи — ренегат-народоволец Л. А. Тихомиров полагал, что самодержавие не только может, но и должно быть совместимо с народным представительством (правда, организованным не по партийному, а по сословно-профессиональному принципу) и автономной от государства Церковью. Открыто обсуждать в подцензурной русской печати эти темы было нельзя, но понимающие умели читать между строк.
В 1900 г. патриарх западнической «государственной школы» Б. Н. Чичерин, ранее считавший ограничение самодержавия преждевременным для России, окончательно пересмотрел свою позицию. В изданной за границей работе «Россия накануне двадцатого столетия» — по сути, своём политическом завещании — он недвусмысленно написал: «Для всякого мыслящего наблюдателя современной русской жизни очевидно, что главное зло, нас разъедающее, заключается в том безграничном произволе, который царствует всюду, и в той сети лжи, которой сверху донизу опутано русское общество. Корень того и другого лежит в бюрократическом управлении, которое, не встречая сдержки, подавляет все независимые силы и, более и более захватывая власть в свои руки, растлевает всю русскую жизнь… Но ограничить бюрократию невозможно, не коснувшись той власти, которой она служит орудием и которая ещё чаще служит ей орудием, — то есть неограниченной власти монарха. Пока последняя существует, безграничный произвол на вершине всегда будет порождать такой