Читать интересную книгу Мотылек - Анри Шарьер

Жители Ирапы исключительно бедны. И тем не менее никто не остался к нам безучастным – каждый старался помочь, чем мог. Через три дня благодаря их коллективной заботе и нашей молодости мы были снова почти на ногах. Мы уже не лежим часами, а сидим в прохладной тени под навесом из веток кокосовой пальмы и разговариваем с жителями Ирапы. Они не так богаты, чтобы одеть нас всех сразу. Поэтому организовались небольшие группы: одна занимается Гитту, другая – Депланком и так далее. А мною занимается целая дюжина.

Первые дни нас одевали во что попало, все поношенное, но безупречно чистое. Сейчас, если предоставляется возможность, нам покупают то новую рубашку, то штаны, то ремень, то пару домашних туфель. Среди ухаживающих за мной есть две очень молоденькие девушки. Они похожи на индианок, но уже заметно чувствуется испанская и португальская кровь. Одну зовут Тибисай, другую – Ненита. Они мне купили рубашку, штаны и домашние туфли, которые они называют «альпаргатас». Туфли с открытой пяткой, поддерживаемой ремешком, подошва без каблуков, открытый носок, а сверху матерчатая плетенка.

– Нам незачем спрашивать, откуда вы. И по татуировке видно, что бежали с французской каторги.

Это растрогало меня еще больше. Надо же! Знают, что мы отбывали срок за серьезные преступления, бежали из тюрьмы. А ведь в газетах и журналах каких только ужасов про нас не понаписано! И что же? Эти скромные и послушные люди считают вполне естественным взять нас к себе и оказать помощь? То, что богатый или просто зажиточный человек раздает нуждающимся одежду или кормит их из своих обильных запасов, – это уже добродетель. Но когда бедняк отдает последнее и делит пополам маниоковую или кукурузную лепешку, в то время как ему самому и его семье не хватает еды, – это высшая добродетель. Разделить скудную трапезу с незнакомцем, беженцем правосудия – это ли не проявление истинного благородства!

Сегодня утром все как-то присмирели – и мужчины, и женщины. На лицах – озабоченность и беспокойство. Что случилось? У меня Тибисай и Ненита. Я побрился первый раз за две недели. Вторую из них мы гостим у наших великодушных хозяев. Солнечные ожоги затянулись на лице тонкой корочкой, поэтому вполне можно пользоваться бритвой. Борода скрывала мой возраст, и девушки имели о нем самое смутное представление. Они были приятно удивлены, увидев, что я молод. Так прямо и сказали по своей наивности. Мне тридцать пять, но выгляжу, пожалуй, на двадцать восемь или тридцать. Чувствую, что беспокойство, проявляемое сегодня этими гостеприимными и сердечными людьми – и мужчинами, и женщинами, – явно касается нас.

– Что произошло? Скажи мне, Тибисай. В чем дело?!

– Мы ожидаем представителей власти из Гуирии, большой деревни, что рядом с Ирапой. Здесь нет администрации. Полиция каким-то образом прознала, что вы у нас. Вот-вот они приедут.

Ко мне пришла высокая миловидная негритянка и привела с собой юношу, сложенного удивительно пропорционально. Юноша голый по пояс, в штанах, закатанных по колено. В Венесуэле цветных женщин часто называют ласкательным именем Негрита. В этом не чувствуется никакой предосудительности и нет ничего от религиозной или расовой дискриминации. Итак, Негрита сказала мне:

– Сеньор Энрике, к нам едет полиция. Не знаю, как они с вами обойдутся, плохо или хорошо. Не хотите ли на некоторое время спрятаться в горах? Мы можем вам помочь. Брат отведет вас в хижину, где никто вас не отыщет. Тибисай, Ненита и я по очереди будем носить вам еду каждый день и сообщать, как обстоят дела.

Я был тронут до глубины души и пытался поцеловать руку благородной девушки, но она отвела ее и поцеловала меня в щеку нежно и непорочно.

В деревню галопом прискакала группа всадников. У всех на боку слева, словно мечи, болтаются мачете – длинные ножи для рубки сахарного тростника. У всех на поясе патронташи, набитые пулями, и у каждого большой револьвер в кобуре. Спешились. К нам приблизился длинный и тощий человек с монголоидными чертами лица и раскосыми глазами-щелочками. Он весь красный, как медный котел. На вид ему не более сорока. На голове огромная широкополая шляпа из рисовой соломки.

– Добрый день. Я префект местной полиции.

– Добрый день, сеньор.

– Вы, люди, почему не сообщили, что у вас живут пятеро беглых каторжников из Кайенны? Говорят, уже неделю. Отвечайте.

– Мы ждали, когда они смогут встать на ноги и когда у них заживут солнечные ожоги.

– Мы приехали за ними и заберем в Гуирию. Сейчас приедет грузовик.

– Хотите кофе?

– Да, пожалуйста.

Мы сели в круг, и каждый получил свой кофе. Я стал разглядывать префекта и полицейских. Они не показались мне злыми. Складывалось впечатление, что они лишь исполнители приказа сверху, с которым в душе необязательно согласны.

– Вы бежали с острова Дьявола?

– Нет, мы прибыли из Джорджтауна, Британской Гвианы.

– И что же вам там не сиделось?

– В тех краях трудно заработать себе на жизнь.

Он усмехнулся и сказал:

– Вы полагаете, что здесь вам будет лучше, чем у англичан?

– Да, потому что мы, как и вы, романского происхождения.

К нашему кругу приблизилась группа из семи или восьми мужчин во главе с седовласым человеком лет пятидесяти, среднего роста, с кожей совершенно шоколадного цвета. В больших черных глазах светится живой острый ум. Правая рука – на рукоятке мачете сбоку.

– Префект, что вы собираетесь делать с этими людьми?

– Отвезу в Гуирию и посажу в тюрьму.

– Почему вы не позволяете им остаться здесь, с нами? Мы их всех разберем по семьям.

– Это невозможно – у меня приказ губернатора.

– Но они не совершили никаких преступлений на земле Венесуэлы.

– Это мне известно. И все же они очень опасны. Чтобы попасть во французские исправительные колонии, надо совершить что-то серьезное. А кроме того, они бежали без документов, и французы обязательно потребуют их выдачи, как только узнают, что они в Венесуэле.

– Мы хотим, чтобы они остались с нами.

– Невозможно – приказ губернатора.

– Все возможно. Что знает губернатор о несчастных и бедных? Человека никогда нельзя считать пропащим. Что бы он ни совершил, в жизни всегда наступает момент, когда ему хочется искупить свою вину, когда он сможет стать полезным обществу. Разве это не так? Люди, скажите!

– Так, так, – отвечали хором мужчины и женщины. – Оставьте их нам, и мы поможем им начать новую жизнь. За эту неделю мы убедились, что они хорошие люди.

– Люди куда более цивилизованные, чем мы, посадили их в камеры, чтобы им неповадно было творить зло, – сказал префект.

– Что вы называете цивилизацией, начальник? – спросил я. – Вы полагаете, что если у нас есть лифт, самолеты и метро, то из этого следует, что французы более цивилизованные, чем ваши люди, которые приняли нас и оказали нам помощь? А по моим скромным понятиям, здесь, в этой бедной общине на лоне природы вдали от промышленной цивилизации, в каждом из живущих гораздо больше цивилизованности, благородства души и человеческого сострадания. И если они обойдены благами технического прогресса, то уж христианского милосердия в каждом из них больше, чем у всех претендующих называться цивилизованными нациями мирового масштаба, вместе взятых. Я предпочту иметь дело с любым жителем вашей деревни, не умеющим ни читать, ни писать, чем с выпускником Сорбонны, – я имею в виду того, кто приговорил меня к каторге. Первый всегда остается человеком, второй даже забыл, что он человек.

– Я все понимаю. Однако всего лишь выполняю приказ. А вот и грузовик. Прошу вас проявить благоразумие и помочь мне исполнить мои обязанности без всяких осложнений.

Женщины стали по очереди прощаться со своими подопечными. Со мной попрощались Тибисай, Ненита и Негрита. Все трое заливаются горючими слезами. Мужчины пожимают нам руки – им очень больно наблюдать, как нас увозят в тюрьму.

Прощайте, люди Ирапы! Вы имели мужество вступиться перед своими властями за гонимых и страждущих, которых вы не знали еще вчера. Вы разделили с нами хлеб, заработанный в поте лица, которого постоянно не хватает вашим собственным семьям. Вы оторвали его от себя и дали нам. Пусть этот хлеб станет для меня символом человеческого братства, назиданием из кладезя древней мудрости: «Не убий, делай добро, не отринь руки просящего, сам пребывая в нужде, помоги несчастному и всем тем, кто более страждет, чем ты сам».

Если однажды мне суждено стать свободным, то я буду помогать другим, чем только смогу. Этому меня научили первые венесуэльцы, которых я встретил, и я еще встречу много таких.

Тюрьма в Эль-Дорадо

Через два часа мы очутились в большом поселке, расположившемся на берегу моря. Он имеет все основания превратиться в скором времени в город и морской порт. Название поселка Гуирия. Префект передал нас в руки районного шефа полиции. В полицейском участке с нами обходились довольно сносно, но допрашивали дотошно. Проводивший дознание чиновник, глупый, как пробка, напрочь отказался поверить, что мы приплыли из Британской Гвианы, где пользовались совершенной свободой. Он попросил нас объяснить, каким образом за такое короткое расстояние – от Джорджтауна до залива Пария – мы умудрились довести себя до состояния почти полной дистрофии? И когда я рассказал ему, что на пути к Венесуэле нас настиг жесточайший ураган, который и был всему причиной, – поверить в это оказалось выше его сил. Он посчитал, что мы его разыгрываем.