Несмотря на все трудности, старшие девочки учились сначала в колледже в Саутгемптоне, затем в женской гимназии. Они неизменно переходили из класса в класс с наградами. Кроме школьных занятий, обе брали уроки итальянского и французского языков.
Женнихен хорошо декламировала и рисовала. На мольберте в гостиной подле палитры с красками стояла неоконченная картина. Недавно Женнихен послала в Манчестер традиционные рождественские подарки. Энгельсу досталась талантливо исполненная копия Рафаэлевой Мадонны, а Вильгельму Вольфу — «Два раненых французских гренадера».
Лаура с детства была очень музыкальна. Заслышав пение дочери, Карл открывал дверь своего кабинета и, откинувшись в кресле, слушал с нескрываемым удовольствием романсы Шуберта, Бетховена, арии из опер Моцарта и протяжные волнующие народные напевы. Лицо его разглаживалось, светлело, в глазах появлялось выражение полного покоя и мечтательности. Он отдыхал, радуясь музыке, и, случалось, терпеливо переносил также и однообразие гамм, вокализы и сольфеджио, которыми подолгу занималась юная певица.
Карл перешагнул за сорок. В его смолисто-темных волосах появилось много седых прядей. Еще более проницательным стал взгляд легко загорающихся смехом или гневом темных глаз. Углубились саркастически скорбные складки над верхней губой. Несмотря на тяготы жизни, титанический умственный труд, болезни, бессонницы, горькие утраты последнего десятилетия, Маркс был из числа тех немногих людей, которые становятся красивее, внешне значительнее с возрастом. Так удивляют нас величавой красотой могучих стволов и кроны многолетние ливанские кедры. Во сколько раз великолепнее они, нежели неокрепшие молодые деревца! В пору своей зрелости Карл был похож на это несокрушимое гордое дерево.
В доме на Графтон Террас бывало немного посетителей. Энгельс оставался в Манчестере. Там же находился и Вольф. Он считался отличным педагогом и давал уроки. В свободные часы Люпус предпочитал уединение в скромном домике, где о нем неусыпно заботилась молчаливая старуха экономка. Малыш Дронке служил в купеческой фирме в Ливерпуле, куда недавно перебрался из мрачного Глазго.
Карл в дни, когда не мог бывать в читальне Британского музея, большую часть времени проводил за книгами и бумагами в своем кабинете. Уже много лет он страдал отсутствием аппетита и в часы работы совершенно забывал о еде. Привычка писать по ночам породила жестокую бессонницу. Долгие годы лишений принесли всевозможные хвори.
— Что ж, — сказал он как-то полушутя, — я познал на самом себе многое из жизни пролетариев, в том числе и их болезни.
Обычно, не дождавшись Маркса в столовой, жена или кто-либо из дочерей отправлялись за ним в кабинет. Маленькая Тусси особенно энергично и бесцеремонно оттаскивала отца от заваленного книгами бюро.
Карл послушно поднимал дочь и усаживал ее на свои плечи. Затем вприпрыжку он обегал кабинет несколько раз, подгоняемый маленькой ручонкой, и с протяжным ржанием врывался в столовую.
Так весело и беспечно начинался обед. Нередко разговор за едой касался злободневных политических вопросов, которыми постоянно интересовались Карл и его жена.
Самыми значительными событиями времени, несомненно, оставались движения невольников в России и чернокожих рабов в Америке. На Миссури снова восстали рабы.
— На чьей стороне победа, Мавр?
— Восстание жестоко подавлено. Но сигнал дан. Дело осложняется, и, несомненно, впереди предстоят кровопролитные схватки.
— Что-то будет с «Нью-йоркской трибуной»? Вероятнее всего, в связи с возможной войной Севера с Югом ты окончательно лишишься корреспондентского заработка, — грустно заметила Женни.
— В Индии все симптомы колоссального кризиса. Это, несомненно, отразится на манчестерской хлопчатобумажной промышленности. Контора «Эрмен и Энгельс» тесно связана с Калькуттой. Пряжа дорожает, а хлопок падает в цене.
— Мавр, — настойчиво домогалась Тусси, — расскажи мне про американскую войну. А в Миссури много белых?
Маркс терпеливо принялся объяснять пытливой девочке то, что ее так интересовало.
— Авраам Линкольн — бывший дровосек. Это замечательный человек, не правда ли? — сказала Лаура.
— Мавр, ты обещал мне прочесть сказку про умную лисицу, — капризно потребовала Тусси.
— Ты права, слово надо держать. Я уже достал с полки книгу «Рейнеке-Лис».
— Как жаль, Мавр, что мы с Лаурой уже такие взрослые и ты не читаешь нам больше вслух ни Гомера, ни «Дон-Кихота», ни «Песнь о Нибелунгах», — сказала Женнихен.
— Приглашаю вас, сеньориты, сегодня вечером в прерии. Мы прочтем вслух что-либо из Купера или Майн Рида. Не забудьте взять с собой лассо. Может быть, нам удастся поохотиться на диких лошадей, — прищурив глаза, с нарочитой серьезностью объявил Маркс.
— Наконец-то мы снова покинем сумрачный Лондон, — обрадовались Женнихен и Лаура.
Но таких беспечных счастливых часов у Маркса бывало немного.
Новый, 1860 год был не лучше для Маркса и его семьи, нежели его трудный предшественник.
В феврале туманы подолгу не рассеивались над Лондоном. Казалось, никогда не пробиться солнцу сквозь их многослойную разъедающую пелену. Уныло гудели гонги и колокольчики, чуть виднелся свет фонарей на облучках карет и в руках прохожих.
Карл часто хворал и, угрюмо склонившись над столом, работал с утра до поздней ночи. Как-то перед сном он сказал Женни:
— Эккариус очень болен. В доме у него, как ты сама понимаешь, нет ни одного пенни. Представь себе горе его жены и детей: бедняге не на что купить лекарств. Чем бы мы могли помочь ему, родная?
Женни задумалась. Все ценное давно уже было в закладе. Денег также не хватало. Вдруг взгляд ее упал на единственное добротное платье, одиноко висевшее на вешалке.
— Я нашла выход, Чарли, — сказала она живо. — Мы поможем старине Эккариусу.
На другой день было заложено последнее «свободное» платье Женни, чтобы оказать помощь нуждающемуся другу. Карл сам отправился навестить Эккариуса и с нескрываемым удовольствием вручил ему полученные в ломбарде деньги.
Снова клевета — это испытанное средство политической борьбы не на жизнь, а на смерть буржуазии с коммунизмом — подобно зловонному желтому туману окутала Маркса.
В декабре появилась брошюра Фогта против Маркса. Профессор зоологии, казалось, собрал под переплетом своего произведения, как в чудовищном террарии, все виды пресмыкающихся и бросил им на съедение ни в чем не повинных людей. Подтасовывая факты, широко пользуясь клеветой и ложью, он распространял злобный и грязный вымысел о деятельности Союза коммунистов, который будто бы преследует только корыстный расчет и преступные цели и с помощью шантажа вымогает деньги для личного обогащения. Как восемь лет назад прусская полиция фабриковала документы о несуществующих преступлениях для коммунистического процесса в Кёльне, так ныне выступил Фогт, вооруженный клеветой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});