Через несколько секунд я был на улице. Выходя из ворот, я обернулся и, к изумлению нескольких рабочих, вывозивших тюки бумаги, громко крикнул, обращаясь к окну редакции: «Я скорее удавлюсь, чем вернусь сюда еще когда-нибудь!» Тут я вспомнил, что нахожусь в Германии, и поспешил завернуть за угол.
После этого я провел две недели в самом тревожном душевном состоянии. Противоположные настроения владели мною: полная подавленность сменялась радостным возбуждением и горделивыми надеждами. При этом я все время терпел горькую нужду и страдал от сознания, что старая мать терпит ее вместе со мною. Я никак не мог простить себе того, что в смешной самонадеянности истратил на возобновление абонемента на «Рабочую газету» семьдесят пфеннигов, которых теперь не хватало на хлеб и маргариновое масло.
Раза два я даже собирался пойти в редакцию, чтобы узнать напечатают ли мой рассказ и не дадут ли мне за него денег; однажды я даже дошел почти до самых дверей редакции, но оробел и вернулся домой.
Наконец мне удалось найти работу. Радостно я прибежал домой и сообщил об этом матери. Сияющая, она поднялась мне навстречу. «Ты достал работу! Вот видишь, мой мальчик, сколько удач сразу! Взгляни-ка сюда!» — Я едва не вырвал у нее газету и впился глазами в напечатанное крупным шрифтом заглавие: «В товарном поезде». Рассказ А. Гайе.
Я зарычал от восторга. Мать заплакала, и я едва не заплакал вместе с нею.
На следующий день я побежал в редакцию и храбро предстал перед доктором Моргенштерном. На этот раз между нами произошла длинная беседа, в конце которой он прокаркал: «Пишите побольше. Я буду печатать ваши рассказы, денежки у вас заведутся. Купите себе приличной бумаги для рукописей и оденьтесь прилично. Я вас тогда познакомлю с людьми, которые помогут вам найти выгодную работу. Но предупреждаю вас об одном: если вы перестанете писать по-своему и начнете подделываться под общепринятый, вылощенный стиль, я спущу вас с лестницы вместе с вашим бумагомаранием! Нечего глядеть на меня с такой обидой; эта штука часто со мной случается. Не вы первый, не вы и последний!»
К счастью со мною этого не произошло, и доктору Моргенштерну не пришлось сбросить меня с лестницы. Но едких замечаний я от него наслушался немало. На похвалы он был скуп. Он многому научил меня и помог мне во многом.
Я приобрел себе приличную бумагу, приличную одежду, и зажили мы с матерью по-новому. Но и поработать мне в ближайшие месяцы пришлось немало. Я проводил по восьми часов в день на постройке, потом я еще возился в саду, который купил для матери, а по ночам сидел над своими рассказами.
Я горел воодушевлением и написал в короткое время пятьдесят таких рассказов. Все они были напечатаны, и я заработал немало денег. Никогда еще моей матери не жилось так хорошо, но должно быть она слишком уже натерпелась и измучилась раньше. Она стала хиреть и болеть. Никакими заботами и стараниями нельзя было спасти ее. Она в том же году умерла.
Ренэ Гузи
В стране карликов, горилл и бегемотов
Погибшие сбережения
В Акре, небольшом городке на Золотом Берегу, должна высадиться партия негров. В течение трех лет они работали на железной дороге в Конго и теперь возвращаются на родину.
Пароход остановился в открытом море, километрах в двух от города, так как пристани нет, а отмель мешает подойти ближе. Отсюда ничего не видно, и лишь бледные огоньки мигают в сгустившемся мраке. С берега доносится неясный шум. Легкий ветерок приносит острые запахи, которые окутывают весь пароход. Аромат апельсиновых деревьев смешивается с запахом рыбы, смолы и табака.
Вблизи нас, с левого борта, видна линия ослепительно-ярких огней, которые сначала мы приняли за огни пристани. Это «Диксков», большой английский пакетбот. Иллюминаторы кают и гостиных сверкают, как широкая авеню. Красные, белые и зеленые сигнальные огни отражаются в воде, освещая ее на несколько метров вокруг. А дальше опять густой и непроницаемый мрак. До нас доносятся заглушенные звуки оркестра. На пакетботе танцуют.
Рабочие-негры с самого утра стали готовиться к высадке. Собравшись на баке, где они помещались во время пути, они перевязали свои сундуки, должно быть в сотый раз пересчитывали свои сбережения и нарядились в лучшие одежды. Все они надели сверкавшие белизной рубашки навыпуск и широкие красные или желтые шаровары. На пальцах у них перстни, а в уши вдеты большие золотые кольца. На голове ярко-голубой или зеленый тюрбан. В течение целого дня слышались звуки туземной гитары, — той самой, которая в смертоносных выемках при постройке железной дороги в Матади, в этой дьявольской огненной печке (35° в тени), не раз возбуждала бодрость в черных землекопах. Глухие и прерывистые звуки этой музыки сопровождали их унылые песни, которые они непрестанно пели. После долгих месяцев отсутствия те, кто не остался там навсегда, увидят свою родину — голубоватые горы далекого Ашанти и реки со сверкающей золотыми блестками поверхностью воды. Снова они повергнутся ниц перед барабанами Премпэ, высокими, как человек, и украшенными черепами и костями. Некоторые из них увидят своих жен, своих мамми, которым они всего лишь один раз или, самое большее, два раза могли послать весточку о себе с товарищами, возвращавшимися в деревню. Эту деревню, с ее круглыми коричневыми хижинами и группами банановых деревьев, они увидят завтра, через неделю или через месяц. Они доберутся до нее пешком, через леса, под темным сводом густой листвы. Там они и останутся жить навсегда. Их маленькое сбережение — золотые фунты, тщательно запрятанные в их сундуках, дадут им возможность обзавестись желанными овцами и козами. Довольные немногим, они будут вести на лоне природы мирную жизнь, за которую заплатили тремя годами ада и каторжной работы под палящими лучами солнца.
Сейчас они глубоко счастливы. На их добродушных честных лицах и в больших глазах, похожих на глаза верного пса, сияет непритворная радость; они все время улыбаются, показывая свои белые зубы. С торжественным видом подходят они один за другим к тем пассажирам, которые во время плавания интересовались ими и их маленькими делами, и с трогательной благодарностью пожимают им руки.
— Конго, не хорошо!.. — говорят они, отплевываясь, и, сопровождая эти слова жестом, которым стараются убедить слушателя, повторяют: Ашанти очень, очень хорошо, господин! — После чего в сотый раз начинают описывать таинственную Кумасси и Акру, перед которой мы находимся и которая в их глазах является одним из семи чудес мира.