Читать интересную книгу Те, кого мы любим – живут - Виктор Шевелов

Из смежной комнаты зло смотрела бабка Степанида. Казалось, самой Степаниды не было видно: лишь одни колючие глаза ее будто висели в воздухе и, как зеленые лягушки, собирались прыгнуть в побледневшее лицо Ионела.

Вспомнив о доме, Ионел вздрогнул. После разговора с Ниной Андреевной ему почему-то очень не хотелось возвращаться домой, видеть глаза бабки, чувствовать на себе тяжелые, испытующие взгляды отца.

Вечер наступил быстро. Из-за холма кошачьим шагом кралась темнота. На колхозном дворе раздавались приглушенные голоса хлопотливых женщин. Возле клуба, неся эхо в долину, бил барабан и тонко, как комариный писк, пела скрипка, созывая молодежь на гулянье. Ионел слышал от ребят, что в клубе бывает весело, устраиваются танцы и игры. Отец наотрез запретил ему бывать там.

3

На пороге Ионела встретила мать. С обычным испуганным видом она быстро провела его по темным сеням в безоконную комнатушку-чулан, захлопнула за ним дверь. Ионела всегда запирали в чулан, когда у отца собирались гости. Через минуту мать вернулась, вложила в ладони Ионела ломоть хлеба и гроздь винограда и так же торопливо ушла.

Ионел отложил хлеб и виноград в сторону, не раздеваясь, сел на покрытый ковром сундук, служивший ему кроватью. Сжав голову руками, Ионел стал думать о том, как отомстить людям, не желающим знать, что у него, Ионела, на сердце. «Прыгнуть в колодец и утопиться», — тихо сказал он самому себе, поднялся и сел опять. В школе о нем пожалеет, может быть, одна Нина Андреевна, а дома — только мать. Мальчишки забудут о нем на другой же день…

За стеной послышался голос отца, гул мужских голосов.

Ионел разулся и на цыпочках вышел в коридор. В щелку приоткрытой двери из комнаты отца проникал узенькой полоской свет. Ионел подкрался к двери и заглянул в щель. В комнате было много мужчин и костлявая бабка Степанида с клюкой. Потом Ионел разглядел мать. Сжавшись в комочек, она неприметно сидела в углу. У простенка, между занавешенных окон, на белом столе стояла золоченая икона в черной раме, перед ней бился болезненный огонек в зеленой лампадке. Рядом горели две оплывшие свечи. Их свет не рассеивал мрака комнаты. Лида людей были едва различимы и казались желтыми, точно не живые люди стояли и сидели в комнате, а мертвецы, выбравшиеся из могил. Только отец и при этом свете оставался по-прежнему крепким, дюжим, толстощеким. Жадно и торопливо пробегали его глаза по лицам собравшихся и опять впивались в раскрытую книгу, что лежала у него на коленях.

Возле отца согнулся хиленький мужичок с крысиным острым лицом. Он угождал отцу, чуть ли не ползал в ногах, Ионел знал — это Петря Балан, вреднейший на всю округу человек, все село его презирало.

Отец не то читал, не то говорил, разобрать было трудно. Ионел, затаив дыхание, прислушался. Уже в который раз он тайно подкрадывается под эту дверь, и всегда в голове рождается одна и та же мысль: отец у него не такой, как все. Недаром же эти люди подчиняются ему. Даже Петря Балан перед отцом дрожит, и мать ни в чем не перечит. Домника молилась на отца, боялась его. «Во имя святая святых, — говорил отец, — покинула землю Домника». И сам Ионел испытывал перед ним холодный страх. Как-то, приласкав Ионела, отец сказал: «Есть, сынок, царство, где слезам и горю нет места. Наступит час, и я введу тебя в это царство». И вот сейчас отец тоже что-то обещал столпившимся подле него в темной комнате людям, звал их любить ближнего, быть кроткими. И вдруг громко сказал:

— Добро и зло властвуют в мире. Одна часть людей — праведные, другая — одержимые, Околдованные и опутанные цепями сатанинской власти. Мы, посланцы бога Иеговы, все как один и один как все обязаны вынести на плечах своих тяготы и горести, вырвать одержимых из ядовитых когтей дьявола, установить счастье на земле.

Ионел, дрожа от холода всем телом, как завороженный, смотрел на отца. Босые ноги совсем одеревенели, но он не чуял в них боли. Он, как и эти мертвецы-люди, тоже не мог оторвать от негр глаз. Отец звал к добру, хотел, чтобы люди жили в счастье. Ионел не заметил, как заплакал: он до сегодняшнего дня не понимал отца, считал его нехорошим, злым. А отец, может, прав. Если он не хочет, чтобы Ионел ходил в школу, то, может, это и правильно. Там его, Ионела, дразнят «сектантом», Ионелу самому это слово «сектант» не было понятно. Он не раз до крови из-за него дрался с ребятами. Он считал, что его обижают незаслуженно. И теперь, слушая отца, еще больше убеждался в этом: отец думает о счастье для людей. Ионелу стало легко на сердце. Ему теперь было все равно, как думали и что говорили о нем ребята. Ионел обрел отца. Отца, которого так давно хотел иметь, — хорошего, сильного и доброго. Ионелу не терпелось сорваться с места, растолкать всех этих неприятных ему людей, окруживших отца, повиснуть у него на шее и заплакать от радости.

— Разбредайтесь по селам, колесите по земле денно и нощно, в стужу и непогоду и вершите, вершите божье дело, — отчетливо слышал Ионел ровный голос отца. — Собирайте и обращайте в веру божью больше и больше людей. Власть, которая над нами, дана земле не от бога и есть сила нечистая. Ни перед чем не останавливайтесь. Во имя бога сметайте с лица земли силу нечистую! Болезнь ей и смерть ей! Огнем и мечом, словом и делом, руками и ядом! Все простится, все зачтется…

Ионел вздрогнул. Будто молнией обожгло все внутри. Глаза, точно их ветром обдуло, осушились от слез. Комната зашевелилась. Крестясь, люди стали направляться к двери. Ионел, не отдавая себе отчета, вскочил в комнату и загородил своим маленьким телом дорогу, раскинув руки… От неожиданности люди в страхе подались назад. Даже отец попятился.

Ионел не представлял еще себе, чего он хочет и что собирается сделать. Он бы все отдал, только чтоб отец не произносил тех страшных слов. Отец, наверное, оговорился. И Ионел надеялся, что отец рассеет его подозрения, скажет, что все это неправда. Ионел очень будет любить своего отца.

Штефан, оттолкнув локтем стоящего рядом с ним Петрю Балана, медленным шагом приблизился к Ионелу. Глаза его с лютой ненавистью смотрели на сына. Ни слова не говоря, он ударил его наотмашь. Ионел от сильного удара упал, но не заплакал, не понимая, за что его ударили. С пола он глядел на отца и видел его щетинистый широкий подбородок.

— Так не зря меня дразнят сектантом, — сказал негромко Ионел, глотая подступившие слезы.

Лицо у отца перекосилось.

— Кто стоит у вас на дороге, даже если сын, уберите его, — сурово сказал Штефан и ударом сапога отбросил Ионела в сторону.

Ионел вскрикнул и захлебнулся. Из носа и горла хлынула кровь. Со стоном из темного угла вырвалась тоненькая, как стебелек, мать Ионела. Упав перед ним на колени, забилась, как раненая птица.

4

Жизнь школы между тем шла своим чередом. Неугомонные, шумливые и веселые ребята бегали, играли, вечерами учили уроки. И никому не было дела, да никто и не знал, что Ионел умирал в душной комнате, на сундуке, покрытом пыльным старым ковром.

И, может быть, о нем так бы никто и не вспомнил, если бы не одно обстоятельство, приключившееся на днях и вызвавшее много разговоров в школе. Андриеш Стеля, пионерский вожак и любимец школы, подрался со Спиридоном, сыном Петри Балана. Спиридон и его отец, как две горошины, были похожи друг на друга. Голова торчала вверх, подбородок, губы, нос и глаза — все тонкое, острое. Худой и приземистый, колючий, как шиповник, Спиридон обладал немалой физической силой. Ребята его побаивались. И не столько силы его, сколько подлой хитрости. Однажды в драке он прокусил ухо одному мальчишке, который положил его на обе лопатки. И тот так и остался с рваным ухом.

Началось с того, что ребята, посоветовавшись, решили создать при школе опытное хозяйство, где бы они в свободное от занятий время смогли обрабатывать землю, как это делают их отцы и матери в колхозе, разводить кроликов, растить телят. Застрельщиком был Андриеш.

Спиридон, слушая и наблюдая за ребятами, хихикал и посмеивался.

— Чепуха, ничего у вас не выйдет, — сказал он.

Поднялся спор. Спиридон внес такую неразбериху в затеянное ребятами дело, что трудно было найти ему начало и конец.

— Подстрекатель, — назвал его Андриеш.

— А я ничего, — пожимая плечами, вскинул тонкие, как лезвие, крысиные брови Спиридон. — Если вам хочется, то можно и бригаду и хозяйство. А если не нужно, так и не нужно. И я за то, как все. А ты, Андриеш, в начальники лезешь. — Спиридон засмеялся.

— Эх, ты… — сказал Андриеш. — Что ты, что твой батька — одна вам цена, все шиворот-навыворот хотите: не люди, а репьи, так и цепляетесь ко всему.

— Ты гляди у меня!

— Нечего мне глядеть!

Спиридон позеленел от злости:

— Ах, так! — и, не раздумывая, ударил Андриеша головой в челюсть.