Губах, которые никогда больше не коснутся нежных губ Ярославы.
Сегодня он потерял любимую. И отец — тоже. Пустота — вот что его ждет. Холод, одиночество и пустота. Без нее. Один. Наполовину живой.
Оцепенение спало так же внезапно, как появилось. Анестезия закончилась, чувства вернулись — нахлынули на Игната с такой силой, что он вдруг закричал от боли, разрывающей на части. И бросился к машине, все еще не веря, что его Яси нет. Наверняка она жива, просто ее не нашли под грудой этого проклятого металла. Ее надо найти, обязательно надо! Шанс еще есть! Она не могла умереть! Она же такая молодая! Ей еще жить да жить! Наверное, врачи что-то напутали, и малышка жива. Просто они решили, что она умерла, но она жива, жива!
Игната держали охранники отца, не давая приблизиться к покореженным машинам. Он вырывался как зверь и кричал как зверь. Дикий и раненый. Но они были сильнее, и как бы Игнат не бился, вырваться не удавалось.
— Покажите ее мне! — от крика саднило горло, от напряжения рвало мышцы в плечах. — Покажите ее мне! Дайте на нее взглянуть! Дайте!
Игнат так же неожиданно затих, задрожал, его глаза наполнились слезами, как в детстве. Что она испытывала, его девочка? Ей было страшно? Больно?
Слезы потекли по пылающему лицу, но ему было все равно. Игнат Елецкий больше не был тем самым гордым самоуверенным парнем, уверенным, что весь этот мир — его. Он был сломленным горем человеком, потерявшим опору в жизни. Снова был ребенком, не знающим, что делать. И плакал, плакал, плакал.
Охрана отпустила его, и к Игнату шагнул отец, постаревший в одночасье на много лет. Он положил руки на горящее огнем лицо сына и большими пальцами вытер слезы — как в детстве.
— Папа, — тихо позвал его Игнат, — им было больно?
Отец замотал головой.
— Нет, они… Быстро ушли.
Наверное, врал.
— Что теперь делать, папа? — прошептал Игнат.
Вместо ответа отец обнял его. И они разделили пустоту поровну.
Конец