Мразь. Тварь. Он найдет ее и выплеснет на нее всю свою ярость!
Не разбирая дороги, путаясь в красных разводах, Марин вваливается в свой двор, вышибает ногой дверь дома. Жена что‑то кричит, машет руками. Он не понимает слов — он с трудом видит женщину за этими яркими пурпурными бликами.
— Где она? — орет Марин. — Где эта тварь? Говори! Найду, всё равно найду! Суку! ГДЕ?!
Жена что‑то вопит. Он размахивается и бьет ее кулаком. Женщина падает на пол, воет. Он бьет ее ногами. Раз, другой, третий.
— Папа! Папа, перестань! — кричит откуда‑то тонкий девичий голосок, наполненный ужасом. Кто это кричит?
Вот она, вот! Возле стола. Мразь! Проклятая тварь! Змея! Вот кого он ненавидит.
Перепуганная девушка замолкает и пятится. Но он уже увидел ее — даже багровые круги отступили и поблекли.
Марин кидается к своей дочери. Это невысокая, не очень красивая девочка–подросток, рыжая, веснушчатая. Ее волосы заплетены в тонкие косички, одета она в засаленный домашний халат.
Голова взрывается болью. Мразь! Марин хватает дочь за волосы. Он что‑то орет ей. Он ненавидит ее. Как же люто он ее ненавидит!
Марин бьет девушку в живот и швыряет на стол. Она кричит, плачет. Зовет на помощь. Всё вокруг опять подернулось красной поволокой. Багряные круги сверкают и вибрируют перед глазами.
Как же он ненавидит эту девку. Эту дрянь. Эту подколодную гадюку. Сейчас он покажет ей. Марин рывком раздирает тщедушный халатик и бьет девушку в грудь. Она стонет, она что‑то кричит. Он не слышит. Он стаскивает старые спортивные штаны, прижимает дочку к столу. Одной рукой держит за горло, другой срывает трусики, оставляя на коже глубокие растертые полосы, на которых выступает кровь. Девочка продолжает кричать.
— Нет, нет! Папа! Папа! Не надо! Перестань! Не надо! Мама! Помогите! Пожалуйста, папа! Папочка, нет! ПОМОГИТЕ! МАМА!
Проклятая тварь! Марин раздвигает ее ноги и с силой входит в молодое, бьющееся в конвульсиях тело. Девушка хрипло стонет, ее глаза лезут из орбит. Он видит кровь. Проклятая шваль.
Девушка орет. Злоба. Пунцовые круги. И бешеная ярость, переходящая в лютую ненависть.
Толчок. Кто эта девушка? Это его дочь, Ангелина. Или нет?
Еще толчок. Она что‑то хрипит, она о чем‑то молит. На ее лице ужас, боль, страх, стыд. Или нет? Толчок. Ее глаза, они почернели. Толчок. В них ненависть и угроза. Губы плотно сжаты, она не стонет. Она лежит на столе, ее ноги обхватывают его бедра. Его руки упираются в стол, он нависает над ней. Массивный дубовый стол. Ее пальцы — изящные, тонкие, белые — как вся ее кожа, — впиваются длинными ногтями в его мускулистые руки чуть повыше локтей. Она сжимает пальцы с такой силой, что у него останутся синяки. Она ненавидит его. Толчок. Но она не кричит. Она смотрит в его глаза, вздрагивая от каждого сильного, глубокого проникновения. Ее высокая белая грудь с красным следом удара вздымается и опускается от неровного дыхания. Губы плотно сжаты. Это его дочь. Толчок. Она смотрит на него с ужасной, всепоглощающей ненавистью. Толчок. Ненавистью и… превосходством? Толчок. Ее взгляд надменный, она смотрит снизу вверх — но свысока. И молчит. Толчок. У нее черные глаза. Толчок. Тварь.
— ДРЯНЬ! — орет он, сжимая ее горло, потом опять отпускает — на шее остаются следы. Толчок. Еще толчок. Еще толчок: всё сильнее и сильнее.
— Вы, — голос девушки ровный, властный, угрожающий. Она делает паузы после каждого слова, чтобы выговаривать их четко. — Вы. — Толчок. — Пожалеете. — Толчок. — Об этом. — Толчок. — Папенька.
Ее холодные пальцы с новой силой сжимают его мускулистые руки. Она ни на миг не закрывает глаз. Как же она его ненавидит. Дрянь. Как ненавидит ее он.
— Папа! Папа, папочка, перестань, — плачет Ангелина. Это его дочь, Ангелина. — А–а-а–а, папа, не надо. Отпусти, пусти, папочка! Мне больно! Пожалуйста!
У Ангелины красное лицо, опухшие глаза. Она сорвала от криков голос, она стонет и хрипит, она всё время извивается и пытается вырваться. Весь кухонный стол испачкан кровью, скатерть пропиталась ею, чашки полетели на пол. Толчок.
— Пусти–и-и–и!
Толчок.
— Папочка, папа… Не надо, пожалуйста, не надо, мне больно, папочка! Мне так больно, перестань, па–а-ап–па–а-а–а!..
Толчок.
— Тебе же нравится, нравится, дрянь! Тебе нравится! НРАВИТСЯ!
— Вы. Пожалеете. Об этом. Папенька.
— НЕ НА–А-А–А-АДО–О-О–О, ПАПА–А-А–А!!!
Чьи‑то руки обхватывают его и тащат в сторону. Это его жена. Он бьет ее коленом, и она падает на пол. Ангелина пытается убежать, он хватает ее за волосы. Припирает к столу, прижимает к столешнице животом и грудью, не выпуская распустившихся, спутанных волос. Он снова проникает в ее тело. Еще и еще. Сильнее и сильнее. Она умоляет, она хрипит. Или нет? На ее худой тщедушной спинке выступают острые лопатки, покрытые веснушками. Или… Или у нее гладкая, белая спина? Густые темно–каштановые волосы, такого же цвета, как поверхность дорогого, дубового стола. Он держит ее за волосы. Она уперлась обнаженными бедрами в стол, чуть наклонившись вперед, опершись на руки. Он одной рукой держит ее за волосы, другой впился в столешницу. Это его дочь. Она не стонет, она молчит и равномерно делает резкие, быстрые вдохи. Толчок. Тварь. Толчок. Мразь. Толчок. Шлюха!
— Вы. Пожалеете. Об этом. Папенька.
Кто‑то хватает его сзади. Много сильных рук. Кругом кровь, небольшой столик покосился, истерически плачет Ангелина, всюду какие‑то люди. Он знает их, это его соседи. Красные круги угасают, меркнут. Всё кругом окутывает мрак…
…Гермиона опустила палочку и отступила на шаг. Павел Марин сидел на своей койке с широко распахнутыми, полными ужаса глазами, с полуоткрытым ртом, из которого нитями капала слюна. Не замечая этого, он судорожно сжимал простыню и чуть подвывал, слегка покачиваясь взад–вперед.
— Какой кошмар! — пролепетала Гермиона, отступая к мужу. Ее мутило. Генри придержал женщину за плечи, она повернулась к нему…
В этот момент Павел взвыл диким криком загнанного зверя. Ему хватило секунды, чтобы вскочить с кровати — и он с ревом бросился прямо в стекло окна. Гермиона вскрикнула, и они с Генри метнулись вперед. Комната находилась всего‑то на втором этаже — но это не имело значения. Женщина отшатнулась — тело самоубийцы, изрезанное стеклами, конвульсивно дергалось на окровавленных деревянных кольях заборчика, окружающего клумбу. Смятые белые ромашки намокли от багровой жижи.
Гермиона подняла палочку, но Генри остановил ее — из здания быстро выбежали участковый и его помощник, с улицы мчались люди. Кто‑то дико кричал. Гермиона спрятала лицо на груди своего супруга…
Глава IV: Областная журналистка
«Salut, Hermione!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});