Читать интересную книгу Гусар. Тень орла. Мыс Трафальгар. День гнева - Артуро Перес-Реверте

ветераном, душевное же его устройство и аристократические замашки таковы, что он на дух не переносит черни, а потому путь через толпу прокладывает себе весьма неосторожно, выказывая большую отвагу и еще большее презрение к тем, кого совсем неучтиво и, можно даже сказать, грубо, с хозяйской бесцеремонностью расталкивает, пока, на свое несчастье, не натыкается на Луэко и его сподвижников.

– Куда прешь? Чего толкаешься? – осведомляется тот. – Ты ведь не в свинарне своей французской, откуда на свет выполз.

Адъютант не знает ни слова по-испански, однако переводчик доводит до него смысл высказывания. Тем более что раскрытые навахи и лица тех, кто их держит, говорят сами за себя. И Лагранж, сделав шаг назад, хватается за свою кавалерийскую саблю. То же делает и солдат. Люди с гомоном расступаются в предвидении стычки, и тут появляется слесарь Молина, который при виде чужих мундиров снова заходится истошным криком:

– Бей их! Бей лягушатников! Нечего им тут делать!

При этих словах толпа всем скопом бросается на французов, вцепляется в них десятком рук, рвет на них одежду и вот-вот в клочья растерзает обоих – но удивительно вовремя появившийся лейб-гвардеец Педро де Тойсос предотвращает смертоубийство. Бросившись к месту происшествия, он оттаскивает в сторону Мюратова адъютанта и солдата-переводчика, заставляет их вложить оружие в ножны, а Луэко и прочих – спрятать ножи.

– Только без крови! Ради всего святого, подумайте об инфанте доне Франсиско! Не оскверняйте убийством это место!

Испанский мундир и властный вид того, кто его носит, немного остужают страсти, а тем временем человек двадцать французов уже во весь дух поспешают по улице Нуэва на выручку своим и, подоспев, окружают их кольцом штыков. Блас Молина, в ярости оттого, что добыча ускользает, громогласно призывает не выпускать ее. В эту минуту из «подъезда принца» выглядывает военный министр О’Фаррил. Поскольку слесарь продолжает орать, не выказывая никакого почтения к его чину и должности, генерал, не сумев сдержаться, отталкивает его:

– Расходитесь! Все по домам! Марш по домам, я сказал! Без вас обойдемся!

– Испанию продаете? Нас всех извести хотите? – не смущаясь и не робея, надрывно вопрошает Молина.

– Прочь отсюда все! Не уйдете – прикажу открыть огонь!

– Огонь? Огонь?! По кому? По народу?!

Люди, поддерживая Молину, напирают с угрожающим видом. Молоденький солдатик из полка арагонских волонтеров хватается за рукоять сабли, наступает на генерала, и тот благоразумно скрывается за дверью. Тут раздается новый взрыв криков: «Француз! Француз!» – и несколько человек срываются в сторону «подъезда казны». Молина, безуспешно ищущий, на кого бы излить праведный гнев, работает локтями, протискивается вперед – и опять поздно: перед караульным помещением уже разоружают этого француза – испуганного гренадера императорской морской пехоты, вероятно посланного с донесением и пытавшегося незаметно проскользнуть к Сан-Хилю. Капитан валлонских гвардейцев Александр Купиньи отнял у него саблю и вталкивает в караулку, спасая от разъяренной толпы. Молина, почти в отчаянье, что и эта добыча уплыла прямо из-под рук, вырывает у соседа суковатую дубину, размахивает ею в воздухе.

– Пошли бить французов! – орет он так истошно, что едва не вывихивает себе этим криком челюсть. – Смерть им! Смерть!

И, подавая пример остальным – солдату-арагонцу, шоколаднику Луэко, конюхам и прочим, в числе коих немало и женщин, – с неутоленной жаждой крови бегом бросается к выходящим на дворцовую площадь улицам и вот, едва лишь свернув за угол, находит себе жертву: французский солдат – тоже наверняка посыльный – пробирается к казармам на улице Сан-Николас. С ликующим улюлюканьем слесарь и арагонец несутся вдогонку за отчаянно удирающим французом и на углу Сан-Хуана настигают его. Молина раз и другой обрушивает ему на голову свою дубину, несчастный падает, и арагонец добивает его ударом сабли.

Испанский гранд Хоакин Фернандес де Кордоба, маркиз де Мальпика, с балкона своего дома, стоящего неподалеку от Паласио-Реаль и напротив церкви Санта-Мария, наблюдает за мельтешением толпы внизу. Когда крики нарастают и усиливаются, маркиз, не в силах больше выносить тревожную неопределенность и жгучее любопытство, решает все же взглянуть на происходящее вблизи. Чтобы не опорочить мундир, Хоакин Фернандес – капитан, хоть и отставной, Малагского пехотного полка – надевает цилиндр, фрак, лосины, «польские», то есть цветной кожи, сапоги, вооружается тростью со вделанной внутрь шпагой, кладет в карман вычищенный, смазанный и заряженный пистолет. И в сопровождении доверенного лакея выходит на улицу. Маркиз не относится к числу тех, кто сочувствует народным волнениям, однако присутствие французов его, офицера и испанца, задевает. Поначалу он, как и многие люди его круга, был горячим сторонником Бонапарта, положившего конец ужасам революции, которая залила кровью сопредельную страну, и восхищался его военным гением, но в последнее время все это уступило место досаде и раздражению патриота, увидевшего отчий край в чужих руках. Маркиз принадлежал к числу тех, кто приветствовал падение Годоя, отречение Карла IV и восшествие на престол Фердинанда VII. Хоакин Фернандес возлагал на молодого короля большие надежды, хотя, опять же как человек военный и сдержанный, никогда не позволял себе прилюдно высказываться по поводу нынешнего положения страны, оставляя свои суждения для домашних и узкого круга ближайших друзей.

В сопровождении лакея по имени Ольмос, еще в полку служившего у него вестовым, маркиз намеревается обойти квартал, посмотреть, что там творится, а затем подняться ко дворцу. И вот, обогнув сзади церковь Санта-Мария, он идет по улице Альмудена до площади Консехос и, обменявшись впечатлениями со знакомым книготорговцем – тот сомневается, стоит ли сегодня открывать лавку, – сворачивает налево на улицу Фактор, которая ведет на площадь Орьенте. Улица пустынна. Ни души на тротуарах, никого не видно в окнах и на балконах – и чутье военного человека подсказывает, что в этом странном безлюдье и безмолвии таится какая-то опасность.

– Знаешь, Ольмос, мне это совсем не нравится.

– И мне тоже.

– Давай-ка лучше вернемся. Пройдем через арку дворца. Custos rerum prudentia, что в вольном переводе значит: «Береженого Бог бережет». А? Ты как считаешь?

– Я буду считать так, как скажет ваше сиятельство.

От внезапно раскатившейся барабанной дроби обоих пробирает озноб. Барабан все громче доносится из-за угла улицы Биомбо, и ему вторит мерный, грузный, частый топот по